Замок Горменгаст - Мервин Пик

Каноэ быстро скользило вдоль стены; Щуквол постоянно оборачивался; его взгляд пробегал по верхним окнам и останавливался на балконе. Но балкон был по-прежнему пуст.

Однако, когда он приблизился к окну, в которое надеялся заплыть, и все его внимание было переключено на управление лодкой, он уже не мог одновременно смотреть на балкон и вести каноэ к цели. И вот тогда Тит вышел на балкон. Но этого Щуквол уже не увидел.

Он не видел, как Тит, немедленно обнаружив пропажу лодки, быстро обвел взглядом бухту и, конечно же, сразу заметил единственный движущийся предмет на поверхности воды. Тит инстинктивно шагнул назад от края балкона и скрылся в проеме двери, откуда следил за лодкой, весь содрогаясь от возбуждения. Даже на большом расстоянии он безошибочно узнал сутулую фигуру человека, укравшего его лодку. Тит поступил очень правильно, скрывшись в темном проеме двери – самой двери здесь уже давно не было, – Щуквол, убедившись, что нос лодки вплыл в окно и что оно достаточно широкое и высокое, чтобы пропустить каноэ, тут же обернулся и взглянул на теперь уже далекий балкон. Балкон был пуст. Каноэ вместе со Щукволом проскользнуло, как змея в расщелину скалы, сквозь окно вовнутрь.

Глава семьдесят третья

Доктор Хламслив был в полном изнеможении; от недостатка сна у него покраснели глаза, лицо осунулось. Его врачебные услуги требовались постоянно, потоп принес с собой сотни заболеваний и несчастных случаев.

Огромное чердачное помещение было оборудовано под лазарет; здесь были расставлены сотни кроватей, в которых лежали люди, не только со всеми возможными переломами, не только пострадавшие при падении и от других несчастных случаев, но пораженные различными болезнями, вызванными постоянной сыростью и крайне нездоровыми условиями новой жизни на марше, лежали здесь и сильно истощенные люди.

Хламслив тяжело переставляя ноги, направлялся на помощь человеку, пострадавшему от вполне типичного теперь несчастного случая. Он, как сообщили Доктору, неся тяжелый ящик, поскользнулся на скользких ступенях и упал. Прибыв на место, Доктор обнаружил явно выраженный перелом бедренной кости. Пострадавшего перенесли на широкую плоскодонную лодку, где Доктор мог наложить шину и сделать все то, что требовалось в данный момент чтобы можно было доставить несчастного в лазарет, где им занялись бы серьезно. Пока Доктор делал свое дело, санитар, стоявший на корме, шестом направлял лодку по коридорам и залам в ту часть Замка, из которой можно было добраться до лазарета.

Шест с завидной размеренностью опускался в воду, толкая большую лодку вперед. Проплывая по многочисленным коридорам, лодка где-то на полпути к месту своего назначения осторожно проскользнула под довольно узкой деревянной аркой и оказалась в большой, по всей видимости, бальной шестиугольной зале, в одном из ее углов над водой были видны верхние части нарядного помоста, на котором, очевидно, когда-то размешался оркестр и играл веселую музыку. Когда широкая плоскодонка выскользнула на простор этой залы, Доктор Хламслив откинулся на матрас, свернутый и уложенный поперек днища. У его ног лежал человек, которому на бедро только что была наложена шина, штанина была разорвана во всю длину, и ярким пятном белели искусно наложенные Доктором бинты.

У Хламслива кружилась голова, и все вокруг было как в тумане. Он закрыл глаза и погоузился в полузабытье. Услышав оклик с какого-то проплывающего мимо судна, он приоткрыл один глаз.

Из дальнего конца бальной комнаты приближалась странная, вытянутая в длину посудина, которую даже трудно было бы назвать лодкой. Резчики никогда не позволили бы себе создать столь уродливое и неповоротливое судно и поэтому, скорее всего, оно было неумело сооружено теми, кто в нем в данный момент находился. А сидели в нем в один ряд и с весьма удрученным видом гребли своими квадратными шапочками Профессоры Горменгаста. На корме нелепого судна, положив руку на румпель, располагался Призмкарп, который явно был капитаном этого корыта. По всему было видно, что Профессорам не нравится, что ими командует Призмкарп, что они сидят спиной к движению и не видят, куда направляются. Но они подчинились распоряжению Рощезвона, который приказал (хотя и безо всякой надежды на исполнение), чтобы все преподаватели патрулировали коридоры, ставшие водными путями. Над Профессорами же старшим он назначил Призмкарпа. Всякое обучение после начала потопа стало, естественно невозможным, и ученики, после того как дождь прекратился и вода перестала подниматься, большую часть времени проводили прыгая в воду они прыгали с зубчатых стен, с башен и башенок, с аркбутанов, со всех тех мест, откуда можно было прыгать, они ныряли в глубокой прозрачной воде, плавали, дрыгая ногами как огромные лягушки, заплывали в окна и выплывали из них плавали повсюду, где только можно было, и их радостные вопли разносились далеко вокруг.

Итак, Профессоры были свободны от своих преподавательских обязанностей. Они остались безо всякого дела, они мечтали о добрых старых временах, они подшучивали друг над другом, грызли друг друга, постепенно их вышучивание становилось все более язвительным, и наконец наступил такой момент, когда они перестали разговаривать друг с другом, погрузившись в угрюмую, но красноречивую тишину, все, что можно было сказать друг о друге и о потопе, было сказано.

Опус Крюк, сидевший поближе к корме, с тяжелым сердцем вспоминал о своем любимом кресле, которое поглотила вода. Кресло, в котором он провел столько лет – грязное, полуразваленное, отвратительное, единственная поддержка его существования, знаменитая «колыбель Крюка», исчезло навсегда.

Перед ним сидел Шерсткот, из него получился преотвратный гребец, хуже не бывает. Дуться и молчать – в этом ничего для него нового не было. Если Крюк молчаливо сокрушался по поводу гибели своего кресла, Шерсткот сокрушался по поводу того, что все в мире обречено на гибель – собственно, это он делал всю свою жизнь. Никто не помнил его в каком-то ином настроении. Он всегда выглядел несчастным и подавленным и, познав всю глубину печали этого мира, на фоне мировой скорби воспринял потоп как событие ничтожное.

Пламяммул наиболее строптивый из всей команды Призмкарпа, не подчинявшийся приказам, сидел как воплощение безмозглой, тупой раздражительности, было такое впечатление, что Шерсткот, сидевший спиной к Пламяммулу, находился в постоянной опасности – казалось, коллега вот-вот укусит его в шею своими лошадиными зубами или вышвырнет за борт. Далее сидел Срезоцвет; он был единственным из всех, кто никак не хотел признавать, что молчание – самое лучшее из возможных состояний. Для него болтовня была пищей, поддерживающей существование. Но теперь от бывшего, полного энтузиазма остряка осталась одна тень; Срезоцвет уныло глядел на широкую, мускулистую спину Пламяммула.