Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30 апреля эта операция была закончена, и ею завершился Первый Кубанский поход.
Ю. Рейнгардт[180]
Мой взвод[181]
Образ вдаль отошедших времен
Жизнь во мне не смогла затуманить.
Длинный ряд драгоценных имен
Бережет благодарная память.
Каждой строчкой в былое маня,
За страницей проходят страницы,
С них спокойно глядят на меня
Незабвенных соратников лица.
На еще ясном экране моей памяти ярко проходят картины Белой борьбы и знакомые лица оживленной толпы фигурантов, из которых ни один не играл ответственной роли, но участием своим создавал широкий фон сменявшихся, как в калейдоскопе, событий.
Со своих заранее распределенных мест не могла охватить эта толпа всего происходящего на огромной сцене, одновременно вмещавшей и степи, и горы, и леса, и реки, и большие губернские города, и маленькие хутора, и деревеньки.
Составляя собою маленькую частицу этой толпы, я и не собираюсь описывать ни общих картин, ни широких сцен, только маленький кусочек которых был доступен моему наблюдению из отведенного мне узкого уголка; я только хочу воскресить в памяти образы тех лиц, с которыми судьба соединила меня и навсегда запечатлела в моем сердце.
Я хочу описать не героев, а только простых людей с их хорошими и плохими сторонами, а иногда только несколько черточек их характера или обстановки их жизни и смерти.
Все они для меня дороги, и все они, и мертвые и живые, для меня живы.
Вечная любовь им. Вечная им память.
«Тонняга»[182]
Высокого роста; во взводе, построенном по ранжиру, стоит на четвертом месте, между мною и поручиком Ершовым[183]. Его оголенная спереди голова имеет по бокам жидкую растительность неопределенного цвета, отдающего в рыжинку. Маленькие черты лица его кажутся еще мельче благодаря бакам «а-ля Пушкин» и тоже рыжеватым. Длинные тонкие пальцы выдают далеко не пролетарское происхождение. На лице, освещенном небольшими зеленовато-серыми глазами, застыло выражение презрительного высокомерия. Корнет 3-го Заамурского полка, рядовой 3-го взвода 1-й Офицерской роты – Пржевальский.
Одежда его состоит из зеленовато-серого (горохового) френча, синих бриджей и высоких кавалерийских сапог со шпорами, а во время выходов или нарядов долгополая шинель с высоким разрезом сзади довершает его одеяние.
Когда через прапорщика Пелевина[184], исполняющего должность ротного писаря, становится известным о зачислении в роту вновь прибывшего офицера, корнет Пржевальский задает один и тот же вопрос: «А что, он тонняга?» – очевидно видя во внешнем виде соратника главенствующее качество. Но, увы, редко кто из новеньких сохранил хотя бы подобие офицерского вида, прорвавшись сквозь кордон большевистского контроля, что сильно огорчает корнета Пржевальского. Первое впечатление, произведенное на меня, было не в его пользу. Мне он показался и пустым, и негодным для решительного действия, требуемого условиями обстановки того времени.
Это время не заставило себя ждать. От нашего взвода потребовалось 12 человек для не ведомой никому очень опасной и ответственной экспедиции. Корнет Пржевальский обратился к взводному командиру капитану Згривцу с просьбой о назначении его в набираемую группу.
– А чем ты лучше других? Пойдут те, кого я назначу, – ответил капитан Згривец, ярый противник «охотников» и «выскочек».
Пржевальский взбесился и за обращение на «ты», и за отказ, и за урок, данный ему Згривцем, но сдержался, ответив лишь удвоенной порцией высокомерия на своем уже и без того высокомерном лице, и не возразил ни слова; мне же сказал: «Произведенный из солдат никогда не станет офицером» – и затаил в себе неприязнь к капитану Згривцу, которую тогда разделял и я.
Через полчаса стал известен всем весь состав группы: корнет Пржевальский значился в ней вместе со мной. Когда, переодетые «товарищами», мы предстали перед генералом Деникиным, то он, только взглянув на Пржевальского, идти ему запретил, ибо один его вид явно изобличал «наряженного» и грозил провалить все дело. Неудовольствию «тонняги» не было границ…
Гуково. Только что кончился рукопашный бой[185]. Трупы покрывают и дебаркадер станции, и железнодорожные пути. Ко мне подходит корнет Пржевальский и предлагает следовать за ним в маленький садик.
– Прапорщик, у вас есть индивидуальный пакет?
– Так точно.
– Перевяжите мне рану.
– Разве вы ранены?
Вместо ответа, он снимает шинель и свой гороховый френч и стягивает с себя нижнюю рубашку. Маленькое пулевое отверстие в груди; выходное – слегка ниже, под лопаткой.
– Господин корнет, почему вы не обратитесь к Пелагее Иосифовне (сестра милосердия, жена полковника Плохинского)?
– А капитан Згривец к кому-либо обращался? – отвечая вопросом на вопрос, произнес Пржевальский.
Капитан Згривец, раненный в кистевой сустав левой руки, провел всю рукопашную схватку одной правой рукой, что выяснилось только после окончания боя, и узнавший об этом Пржевальский явно подражал ему, внутренне сознавая его превосходство над собою, но еще не в состоянии примириться с этим моральным аффектом. Мое личное отношение к капитану Згривцу, также изменившееся в его пользу еще ранее, теперь, после поведения Пржевальского, крепилось еще больше, и сквозь него я впервые взглянул иными глазами на никчемного и несимпатичного мне «тоннягу».
Первый переход в станицу Хомутовскую. Головной, по мокрому, тяжелому чернозему, идет наша рота. Глубоко уходят ноги в тягучую липнущую грязь, и сапоги вытаскивают на себе черные комья земли, пристающие к полам шинелей и сильно отягощающие и без того трудный шаг. Время от времени мы счищаем их с сапог и с шинелей отомкнутыми специально для этого штыками.
В своей долгополой, с высоким разрезом кавалерийской шинели «тонняга» идет, облепленный доходящей почти до пояса грязью. Шпоры на его сапогах сильно способствуют перенесению донского чернозема на шинель, напоминающую теперь большой грязевой колокол с толстыми краями. На первом же привале «тонняга» освобождается от него самым рациональным и единственно возможным образом: полы его шинели отрезаны выше колена, и вся она представляет собою кругом сюртучок с болтающимися позади маленькими фалдочками. Выражение лица сохраняет свое высокомерие. Невозможно удержаться от смеха…
Густые, широкие камыши реки Средний Егорлык укрывают роту от взоров красных. В трех-четырех шагах впереди начинается открытая гладь воды шириной в 40–50 шагов, за нею снова легкий пояс камышей и за ним, вырытые в огородах села Лежанка, окопы красных. Передо мной направо, налево, впереди, сзади густой лес камыша. Плотной стеной обступил он затаившуюся в нем роту, и только
