Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поручики Успенский[188], Паль[189], Недошивин[190], доброволец Платов[191] и др., сидя на скамьях вокруг стола, спорили о направлении движения армии. Я же был занят изысканием такого места, которое возбудило бы внимание и любопытство капитана Згривца.
– Эврика! Меврский оазис!
Подготовка к выполнению задуманного плана была проведена с молниеносной быстротой: беглый взгляд в сторону поручика Успенского, легкое прикосновение ноги к сапогу поручика Паля, скошенные глаза по правилу: «в угол – на нос – на предмет» – для Недошивина и хлопанье среднего и указательного пальца по большому для остальных объяснили каждому задачу.
– Да что там спорить, – небрежно произнес поручик Успенский, – идем за Синей Птицей, как сказал генерал Марков.
– Да, но нет ли тут намека, – бросился я прямо к цели. – Синие птицы водятся только в Меврском оазисе! Я уже слышал, что мы идем туда!
– Верно! – вскрикнул Недошивин. – Так вот что это значит!
Згривец насторожился.
– Кажется, что так, да только воды там нет, – возразил кто-то.
– Как воды нет? А секретные водоемы, которые еще Чингисхан понастроил на сотни тысяч коней и людей!
– Верно! Значит, идем в Меврский оазис!
– В Меврский оазис! – подтвердили все хором. – В Меврский оазис!
Згривец весь обратился в напряженное внимание, но не вмешивался, а только прислушивался, может быть, боясь попасться на удочку. Все предприятие грозило провалиться.
В этот момент в хату вошел поручик Залеткин, бывший в связи в штабе полка и теперь сменившийся.
– Жора, правда ли, что мы идем в Меврский оазис? Ты ничего не слышал?
Быстро охватив обстановку, Залеткин подтвердил:
– Завтра выступаем в Меврский оазис!
Появление Залеткина прямо из штаба полка придало необыкновенный вес его словам, и Згривец не выдерживает:
– А где ж этот самый мерский овазис?
– В Туркестане.
Нижняя губа капитана Згривца сама собой вытягивается в дудочку, рот раскрывается, и глаза округляются. Единственная фраза, произнесенная им, состоит из одного слова, выражающего всю бурю чувств и переживаний, которые овладели им при столь потрясающем известии:
– В о т!
Дикий, безумный, неудержимый смех охватил нас всех. Стонет, ухватившись за живот, поручик Недошивин; катается по постели в судорогах громкого смеха поручик Успенский; поручик Паль, сидевший на лавке, прислонился спиною к стене и, задрав кверху ноги, заливается истерическим смехом; присев на корточки и держась руками за пол, издает какие-то нечленораздельные, похожие на икание звуки доброволец Платов.
Згривец выпрямился:
– Ну, сейчас чтоб чистить винтовки! Чтоб вас далеко не носило бы! – Надел шинель, взял фуражку и вышел из хаты.
Вернувшись через час с каким-то надменно-торжествующим видом, проверил винтовки и сообщил, что отделение назначено на ночь в полевую заставу.
Холодно ночью полуодетым людям в открытой, занесенной снегом степи.
– Вот те и Меврский оазис!
Вдруг к заставе подъезжают трое всадников. Узнаем генерала Маркова, доктора Родичева и капитана Образцова. Начальник заставы штабс-капитан Крыжановский[192] подходит с рапортом. Узнав, что это отделение 3-го взвода, генерал Марков весело справился:
– А, это, стало быть, вы? Ну, что вы там начудили?
Рассказали историю Меврского оазиса. Генерал Марков хохочет. Хохочем и мы. Неожиданно на заставу приходит капитан Згривец, слышит смех, узнает генерала Маркова. Генерал Марков увидел Згривца:
– Веселые у вас люди, капитан.
– А чего им, Ваше-ство, только и делают, что ржут. Вот теперь пусть померзнут, чтобы их в Туркештане не попалило!
Теперь смеются и генерал Марков, и доктор Родичев, и Митя Образцов[193]. А мы… мы ржем. Згривец насупился. Желая поддержать и утешить его, генерал Марков, указывая на кисть его раненой руки, спрашивает:
– Ну как, капитан, – работает?
– Работает, Ваше-ство! – оживился Згривец.
Но он врет: кисть его руки остается неподвижной и три месяца спустя будет лежать она, такая же неподвижная, на его тоже уже неподвижной груди, закрывая собою маленькое отверстие от пули, пронизавшей его сердце.
Вот и вся история Меврского оазиса. Все остальное есть только мое предположение о путях, по которым она дошла до штаба армии и попала в «Очерки Русской Смуты». Вероятно, генерал Марков рассказал ее в штабе, а генерал Деникин сохранил в памяти, как самый нелепый курьез, слышанный им в его жизни.
Верблюд[194]
Мое знакомство с верблюдом относится к воспоминаниям моего детства, когда наша первая встреча закончилась глубокой взаимной антипатией. Эта изуродованная со дня своего рождения скотина оплевала меня с высоты своего могучего роста с поразительной меткостью, вероятно побужденная к столь грубому поступку какими-либо агрессивными действиями с моей стороны. Расстались мы тогда с твердым намерением никогда более не встречаться; я – уводимый за руку отцом и получив предварительно подзатыльник, а верблюд – отогнанный сторожем в глубину клетки.
Но… «прошли года, мы вновь сошлись с тобою»…
Эта вторая встреча состоялась в селе Лежанка, Ставропольской губернии, где, вынужденный сложившимися обстоятельствами, я оказался в необходимости восстановить наше знакомство. Если же быть совсем откровенным, то обстоятельства вовсе не сложились, а были заботливо сложены моим феноменальным легкомыслием.
Ночь накануне выступления я провел в карауле и возвратился во взвод с законным желанием хорошенько выспаться. Однако забитая людьми хата плохо соответствовала моим намерениям, и поэтому я отправился во двор, где и расположился в каком-то сарайчике, в полном покое и одиночестве, утаив от всех свое местопребывание. Не помню, видел ли я во сне «ласки весны» или ничего не видел, но пробуждение свое я запомнил. Тишина. Зловещая тишина. Вошел в хату – никого. За столом сидят две фигуры – и тоже зловещие.
– Где наши?
Ответ на мой вопрос мне кажется тоже зловещим:
– А ты что – отстал?
Их молниеносно брошенный друг на друга взгляд не предвещает ничего доброго. Чувствую, что кто-то очень большой и с очень холодными руками взял в них мое сердце и начинает его тихонько сжимать, а по спине заползали мурашки. Не знаю, насколько выражение равнодушия, приданное мною моему лицу, было естественным, но интонация голоса не изменила.
– Нет, не отстал, а я тут маяком: сейчас пойдет наша кавалерия, так дорогу ей показать. А наши-то давно ушли?
Видимо, мой ответ произвел на них известное впечатление, так как оба мужика потупили головы, снова переглянулись и не замедлили ответом:
– Да, должно, часа три-четыре.
Ободренный первым успехом и желая придать ему еще больший вес, я произвел новую вылазку:
– Вот что, коли зайдет полковник, так скажите-ка ему, что я у церкви на горе дожидаться буду, а то как бы казаков не пропустить; они небось уже там. – И с этими