Громыко. Война, мир и дипломатия - Святослав Рыбас

Через несколько дней вышедший из больницы Андропов сказал находившемуся в Москве Добрынину все, что думал «о тупоголовых генералах, поставивших наши отношения с США, столь трудно налаживаемые, на грань полного разрыва».

Когда советские генералы на пресс-конференции привели убедительные доводы в пользу своей версии, никто в мире не стал их слушать.

(В 1993 году по указанию президента России Б.Н. Ельцина были переданы в ИКАО все материалы и документы о гибели корейского самолета, и эта международная организация официально объявила, что снимает все обвинения с Советского Союза, которые выдвигались рейгановской администрацией.)

На фоне трагедии с пассажирским самолетом присуждение Нобелевской премии мира руководителю польского профсоюза «Солидарность» Леху Валенсе стало еще одним ударом по Москве.

Положение становилось все тревожнее. 2— 11 ноября НАТО провело крупное командное учение «Эйбл Арчер-83», в ответ на которое советское командование, опасаясь ядерного удара, задействовало через все зарубежные резидентуры внешней разведки операцию РАЯН (ракетно-ядерное нападение), приготовившись отражать удар. Причем советские дипломатические миссии о ней не были проинформированы.

В Мадриде на встрече с Громыко Государственный секретарь Шульц пытался навязать обсуждение темы о правах человека и об инциденте с самолетом, что не входило в повестку дня. Обычно уравновешенный Андрей Андреевич швырнул свои очки на стол, да так сильно, что чуть не разбил их.

В своих мемуарах он об очках не сказал ни слова, ограничившись таким замечанием:

«Затем я изложил нашу позицию по кардинальным вопросам ядерных вооружений. Отметил при этом:

— Утверждения, будто вопрос о самолете является проблемой номер один, надуманны. В действительности проблема номер один, которой живет весь мир, — предотвращение ядерной войны. И едва ли найдется хоть один американец, если, конечно, он в своем уме, который не считает, что именно это — наиболее острая общечеловеческая задача»{403}.

Советско-американские отношения крайне обострились. 28 сентября 1983 года было опубликовано заявление Андропова, которое носило характер жесткой отповеди. Он обвинил США в провокации с корейским самолетом для нагнетаний «безудержной», «беспрецедентной» гонки вооружений, заявил, что СССР не будет закрывать глаза на то, что объявлен «крестовый поход» против социализма как общественной системы. Были прерваны ведущиеся в Женеве переговоры о размещении в Европе ракет средней дальности и объявлено, что новые советские ракеты СС-20 будут размещены в ответ на размещение в Западной Германии ракет «Першинг-2». Советский Союз направил к тихоокеанскому и атлантическому побережьям США стратегические атомные подводные лодки — каждая с 16 ядерными ракетами, способными достичь целей за 6— 8 секунд (как и «Першинги-2»).

Кроме этого, существовал еще и тайный план ответных действий, который был разработан под контролем Устинова: размещение советских РС-20 на Чукотке, откуда они накрывали всю территорию Аляски и северо-западную часть Канады. Для этого там была размещена 99-я мотострелковая дивизия (как 14-я армия генерала Олешева в 1946 году), чтобы под ее прикрытием монтировать грозные установки с коротким подлетным временем, по сути, зеркально повторяя угрозы размещаемых в Европе «Першингов-2». Однако в декабре 1984 года умер Устинов, и план быстро свернули.

Впрочем, у военных существовал еще один план, который можно назвать так: «1941 год не должен повториться». Маршал Огарков признавался Гриневскому: «Мы не собираемся дожидаться, когда на нас нападут, как это было в 1941 году Мы сами начнем наступление, если нас вынудят к этому и мы обнаружим первые признаки начала ядерного нападения НАТО. Мы вправе назвать это нашим ответным ударом, не дожидаясь, когда противник начнет забрасывать нас ракетами. Поэтому на наших военных учениях мы отрабатываем наступательные операции… мы нанесем десятки, а если надо, то и сотню ядерных ударов. Цель — взломать глубоко эшелонированную оборону НАТО на глубине 50—100 километров вдоль линии фронта. После этого пойдут танки — ударные армейские группы пяти фронтов начнут наступление на Западную Германию. В течение 13—15 дней наши войска должны занять территорию Западной Германии, Дании, Голландии, Бельгии и выйти на границу с Францией. Там происходит перегруппировка войск и, если Европа еще будет в состоянии сопротивляться, начинается второй этап операции силами двух вновь созданных фронтов. Один наносит удар в направлении Нормандии, другой — выходит к границе с Испанией. На эту операцию по выводу Франции из войны отводится 30—35 дней…»{404}

И хотя начальник Генерального штаба, как и должно военному человеку, верил в победу СССР в ядерной войне, было не очень понятно, как жить после такой победы?

Разумеется, Громыко знал о плане опережающего удара, но вел переговоры, утверждая, что Советский Союз не намерен нападать первым. На первый взгляд это никак не стыковалось — превентивное нападение и заверения в мирных намерениях.

Но подчеркнем: помня трагедию 1941 года, в Кремле могли отдать роковой приказ только в случае первых признаков ядерного нападения на Советский Союз. И, как говорил Андрей Андреевич, за дипломатией должна стоять сила.

Как ни парадоксально, в это время Рейган обращался к Андропову с личными письмами, предлагая встретиться. Однако Андропов, по воспоминаниям Александрова-Агентова, воспринимал их «как проявление лицемерия и желание запутать, сбить с толку руководство СССР».

В конце сентября Громыко встречался с Рейганом, тот сказал поразительные вещи: Соединенные Штаты признают Советский Союз как сверхдержаву, у них нет желания изменить его социальный строй, «давайте вместе управлять миром»{405}.

Андрей Андреевич считал, что это было «окном возможностей», хотя Политбюро сочло это «предвыборным трюком» американцев, которые захотели перед президентскими выборами сыграть на мирной тематике. Так ли это было на самом деле, уже невозможно понять.

Генеральный секретарь знал о тяжести ситуации, но был уверен в способности государства и общества успешно выйти из нее. Он считал главными две проблемы, решив которые Советский Союз должен был преодолеть опасный поворот: подъем производительности труда и создание условий для научно-технических достижений. Кроме того, Андропов осознавал, что развитию СССР препятствует косность существующей идеологической практики, которая опирается на довоенные теоретические постулаты.

О реальном положении страны, каким его видел Андропов, дает представление запись Гриневского о встрече с ним 16 декабря 1983 года. Андропов, которому жить оставалось меньше двух месяцев, находился в больнице. Он предупредил посла, уезжавшего в Стокгольм на переговоры по разоружению:«Международная обстановка перенапряжена. Пожалуй, впервые после Карибского кризиса Соединенные Штаты и Советский Союз уперлись лбами. Они хотят нарушить сложившийся стратегический паритет и создать возможность нанесения первого обезоруживающего удара. А мы… — он опять замолчал, — экономика наша в плачевном состоянии — ей нужно придать мощное ускорение, но наши руки связаны афганской войной. Американцы же делают все, чтобы не выпустить нас из Афганистана… Нам не удалось помешать размещению их средних ракет в Европе. Тут нужно честно признать — мы проиграли. Теперь Стокгольм. Американцы там будут исполнять песенку на мотив “Все хорошо, прекрасная маркиза”, а вас заставят подпевать. Так что вам ни на шаг нельзя ни в чем уступать. Это будет выглядеть как наше поражение.