Персидский гамбит. Полководцы и дипломаты - Владимир Виленович Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выполнив задачу под носом противника, они целыми и невредимыми вернулись обратно. В палатке Паскевича Пущин начертил осмотренную местность. Довольный главнокомандующий вызвал денщика:
– Шампанского и четыре фужера!
Недоумевающий денщик быстро накрыл импровизированный стол, и генерал-адъютант с удовольствием распил две бутылки с тремя грязными и мокрыми солдатами.
На следующий день подтянулась осадная артиллерия, после чего установили брешь-батареи по плану Пущина. Теперь уже за Сардарь-Абад взялись всерьез. Не выдерживая огня осадной артиллерии, ответный огонь постепенно начал стихать, пока не смолк совсем. А наша артиллерия все продолжала свою разрушительную работу: вскоре рухнула башня над крепостными воротами, в стенах образовались огромные проломы, и теперь ядра, влетая сквозь них в крепость, опустошали целые улицы.
Над Сардарь-Абадом стоял столб черного дыма.
19 сентября над крепостью развилось белое знамя. Явился парламентер с письмом, что комендант просит перемирия на три дня и разрешения гарнизону покинуть крепость с оружием в руках.
– Не младшему Гасан-хану ставить мне условия! – разозлился Паскевич. – Мой ответ – сутки на размышление. В случае упорства – смерть на штыках моих гренадеров!
Ну, а чтобы персам думалось лучше, батареи усилили темп огня. Не дожидаясь развязки, Гасан-хан с телохранителями, воспользовавшись дымом пожаров, бежал из крепости.
С верков крепости, раздосадованные трусостью своего предводителя, сарбазы махали руками и кричали:
– Солдат, иди! Сердар бежал!
Вдогонку беглецам бросились казаки, но догнать так и не смогли. Впрочем, младший Гассан-хан был уже никому не нужен, ни Аббасу-Мирзе, ни нам. Говорят, что впоследствии его видели скитающимся у турецкой границы…
Утром 20 сентября Паскевич торжественно вступил в Сардарь-Абад, встреченный армянским духовенством и населением. В крепости взято было тринадцать пушек и большие запасы хлеба, которые оказались очень кстати для нуждавшегося в провианте Кавказского корпуса. Кроме этого, было освобождено много русских и армянских пленников, запертых в крепостном магазине.
Итак, Сардарь‑Абад пал. Теперь на очереди была неприступная Эривань – ключ к победоносному окончанию войны.
Солдаты Кавказского корпуса уже распевали новую песню:
Наш Паскевич
Зоркий, как сокол, —
Он полки россейские
В Персию повел.
Первый подвернулся нам
Сам Аббас‑Мирза;
Мы мирзе с мирзятами
Плюнули в глаза…
Между собой Аббаса-Мирзу солдаты именовали весьма уважительно – Мирзой Мирзовичем. Так и говорили:
– Что-то Мирза Мирзович давненько от нас не огребал!
* * *
Осенью 1827 года стало очевидно, что Россия находится на пороге еще одной большой войны – на этот раз с Турцией. Поэтому персидский вопрос следовало решить как можно быстрее. В то же время оставить в блокаде Эривань и идти в Тавриз значило растянуть операционную линию на огромное расстояние и, в случае неудачи главных ли сил под Тавризом или осадного корпуса под Эриванью, оказаться в самом опасном положении.
Поэтому Паскевич начал переброску к крепости серьезных сил. Надо отдать ему должное, из Тифлиса были подтянуты крупнокалиберные осадные орудия, подвезен большой запас пороха, ядер и бомб.
Утром 25 августа была открыта канонада. Неприятель энергично отвечал, но вскоре одно из наших ядер попало в главную мечеть и пробило купол, следующее – пробило стену сердарского дворца и разнесло в клочья висевший на стене портрет шаха. На суеверных персов это произвело гнетущее впечатление. Испуганный сердар спрятался в крепостном каземате. Бомбардировка продолжалась весь день и последующую ночь. Начиненные порохом бомбы, яркими метеорами падали и падали в Эривань, вызывая повсеместные пожары.
Одновременно началось рытье шанцев вблизи к крепостным стенам. Одновременно устанавливались все новые и новые осадные орудия, которые тут же включались в бомбардировку. К утру Эривань полыхала уже единым огромным костром.
Паскевич, в окружении штаба, хладнокровно наблюдал за происходящим.
– Кажется, ответный огонь прекратился! – сказал он, вслушавшись в гул канонады.
– Час падения Эривани близок как никогда! – усмехнулся ему в тон начальник штаба генерал Сухтелена.
В непрерывной бомбардировке прошло еще трое суток.
29 числа с раннего утра опять ударили брешь‑батареи, и к полудню, под ее огнем, рухнула восточная угловая башня крепостной стены, вместе со смежной с ней куртиной.
– Господа, я вас поздравляю, половина дела сделано! – обратился к своему штабу Паскевич. – Теперь остается только взорвать контр‑эскарп, и тогда, завалив ров, мы уже при помощи штурмовых лестниц ворвемся в крепость через бреши в стенах!
Паскевич повернулся к Сухтелену:
– Добудьте мне точные сведения о глубине и ширине крепостного рва!
Офицеры штаба бросили жребий, кому идти. Жребий пал на подпоручика лейб‑гвардии Московского полка Александра Багговута, отправленного на Кавказ по делу декабристов.
– Ну, Сашка, коли жив останешься, будет тебе государево прощение и Владимирский крест! – напутствовал его Паскевич.
В сопровождении двух солдат под яростным огнем персов, он исполнил смертельно опасное поручение, измерив лотом ширину и глубину рва. Обратно Багговут возвратился уже с одним солдатом, второй был убит.
Без лишних слов Паскевич тут же прицепил ему на мундир Владимирский крест 4‑й степени.
После этого главнокомандующий послал предложение сдать крепость, с условием, что и сердару, и его гарнизону будет предоставлен свободный выход. На размышление дал шесть часов, но старый Гасан‑хан не ответил.
– Глупый и упрямый старик! – возмутился Паскевич. – Чего добьется он? Только лишней крови!
Когда заложили вокруг крепости третью параллель шанцев, Паскевич вызвал к себе Пущина. Солдата Пущина нашли на брешь‑батарее, где тот на равных раздраженно спорил с инженерным генералом Трузсоном.
– Можно ли сегодня ночью короновать гласис? – спросил Паскевич, когда Пущин прибыл.
– Отчего же нельзя, – ответил тот. – Стоит только дать приказание!
Подошедший генерал Трузсон на инициативу выскочки отреагировал зло:
– Любопытно видеть, как вы это исполните!
– Он вам покажет как! – осадил своего главного инженера Паскевич и приказал Пущину приступить к работе.
Пущин немедленно отправился в передовую параллель и начал копать траншею прямо к крепости, как тогда говорили, вести «летучую сапу». Причем работал он не тихо и незаметно, как было принято, а, наоборот, открыто и быстро. Работу Пущина и его команды прикрывала огнем вся осадная артиллерия. Спустилась пасмурная ночь, скрыв от прицельного огня работавших.
Но неожиданно на крепостных стенах
