Варшавская Сирена - Галина Аудерская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Берт, не отходивший в эти дни от радиоприемника, говорил не об успехах войск вторжения, а только о том, что с шестнадцатого июня столица Англии и южное побережье находятся под непрерывным обстрелом «летающих снарядов» — небольших беспилотных самолетов. Би-Би-Си, правда, сообщает, что от этих роботов Лондон защищен тысячами заградительных аэростатов, но в городе рушатся дома, под их развалинами гибнут люди, и толпы лондонцев проводят ночи в тоннелях метрополитена.
— Черчилль выступил в палате общин с гневной речью. Он назвал летающую ракету оружием, которое не делает никаких исключений, не признает различия между солдатом и ребенком, а раз так, то…
— Берт! — прервала его прабабка и немного спустя, когда англичанин отвел глаза и сжал губы, добавила: — У господина премьера рефлекс запоздал на много-много лет. Почему он не говорил этого, когда немцы устраивали первые облавы, когда расстреливали женщин, вывозили отсюда детей в обледенелых вагонах? Почему он тогда не сказал: «Раз так, то…»?
Берт молчал. Ни он, и никто из присутствовавших не знали еще, что за первые десять дней до Лондона, несмотря на воздушную оборону, долетят триста семьдесят «Фау-1». Что лишь теперь, желая ознакомиться с еще более грозной ракетой, о которой сообщало польское подполье, и найти способы борьбы с ней, англичане подготовили операцию, в ходе которой их тяжелый самолет «Дакота» приземлился ночью на сыром лугу между Вислой и Дунайцем, возле деревни Ядовники Мокре, и взял на борт не только части неразорвавшихся снарядов «Фау-2», данные анализов и заключения польских ученых, но и капитана Хмелевского, начальника исследовательского бюро при главном штабе АК, ближайшего сотрудника Коцяна. Никто также не мог предположить, что в ближайшую неделю темой обсуждений и размышлений станет не второй фронт, не обращенное против Англии «чудо-оружие», а молниеносное развитие событий на восточном фронте: уничтожение немцами нескольких сот заключенных в люблинском замке накануне занятия — 24 июля — Люблина войсками Белорусского фронта и провозглашение за два дня до этого — в Хелме — июльского Манифеста Польского комитета национального освобождения, объявляющего об изменении довоенного строя Польши. И никто не предвидел, чем для Варшавы станет август.
III
Фронт приближался. Из-за Вислы уже доносился глухой гул артиллерийской канонады. Как поляки в сентябре 1939 года, так теперь немцы сжигали папки с документами. Всадники Апокалипсиса, пять лет топтавшие долину Вислы, спешно седлали своих коней, впервые устремив взгляд не на восток, где им столетиями грезилось бескрайнее «жизненное пространство», а на запад, на единственное теперь убежище, единственный безопасный приют.
Как когда-то «мерзляков», с восточного фронта через варшавские мосты немцы везли раненых. Варшавяне стояли на тротуарах и молча смотрели, как бегут немцы, считали, сколько прошло санитарных машин, сколько грузовиков, нагруженных какими-то ящиками, свертками, тюками, сколько проехало пятнистых легковых машин с офицерами, сколько идет пешком солдат — грязных, небритых, отмеченных печатью поражения. «Все разбитые армии выглядят одинаково», — вспомнила Анна слова Новицкой и последовавшие за этим выстрелы разъяренных офицеров СД. Теперь, когда тем же путем, по Иерусалимским аллеям, тянулись в июльском зное и пыли их потрепанные воинские части, они смогли бы убедиться в этом сами. В панике, на ходу штурмуя поезда, эвакуировались фольксдойчи — крысы, бегущие с тонущего корабля. Однажды они уже пережили ужас бегства: это было, когда ярко-красные объявления, подделанные подпольщиками, с распоряжением генерала СС Коппе появились одновременно на стенах всех городов, устанавливая очередность эвакуации властей, учреждений, рейхсдойчей и фольксдойчей. Теперь не потребовалось никакого подложного приказа. Бегство было самое настоящее, а «фокстерьеры», из-за нехватки транспорта, обезумели от страха, больше всего они боялись, что хозяева бросят их, и они останутся с глазу на глаз с теми, кто вынес им приговор.
В конторах и учреждениях служащим торопливо выдавали зарплату, директора фабрик направляли рабочих на рытье окопов или заставляли готовить к эвакуации машины и оборудование. В некоторых районах были выключены телефоны, по которым задавались одни и те же вопросы: «Сидеть на месте или, наоборот, уезжать из города?» К двадцать шестому июля движение на мостах уменьшилось, зато из магазинов исчезло все продовольствие. Снова пригородные поезда, курсирующие между Варшавой и Константином и Хилицами, были переполнены, но теперь мужчины, парни и девушки устремились из пригородных поселков в Варшаву. Состояние напряженности, подспудного кипения усиливалось, усугублялось с часу на час, особенно после того, как репродукторы, а затем расклеенные на стенах объявления призвали сто тысяч мужчин явиться двадцать седьмого июля на сборные пункты строить укрепления. Неужели чтобы потом расстрелять в Пальмирах? И хотя Варшава ответила бойкотом на этот приказ, немцы впервые не отважились грозить непокорным и не прибегали к облавам. Они чувствовали, что столкновение с толпой мужчин в столь напряженный момент может стать началом кровавого сведения счетов. Молодых парней страшила мысль, что руководство подпольем позволит гитлеровцам уйти из Варшавы безнаказанно. Они жаждали открытой борьбы, а не нападений из-за угла. Столкновения лицом к лицу, а не пассивного созерцания едущих по Иерусалимским аллеям немцев с застывшими, словно каменными, лицами, немцев, покидающих город по своей воле, не по принуждению жителей и все еще живых, живых, живых! А молодежи уже грезились бело-красные флаги над домами, грезилась победа — Victoria, — и не в виде начертанной черной краской на стенах буквы «V», а настоящая. Они уже видели опускающийся на шеи угнетателей меч Сирены и добытую оружием, долгожданную победу.
— Нет, восстания не будет, — упорствовал Павел.
Он примчался на Хожую, узнав, что прабабка приехала туда под предлогом именин Анны, а в действительности чтобы быть ближе к Стефану, который не покидал библиотеки, опасаясь реквизиции остатков ценных книг из и так уже поредевших фондов.
— Откуда тебе известно? — удивлялась маршальша. — Когда я слушаю, что рассказывает Адам, чем похваляется Олек, я чувствую, что город неспокоен. Это же бочка с порохом: достаточно одного выстрела — и произойдет взрыв.
— Я ничего не знаю, кроме того, что со дня на день советские войска подойдут к правому берегу Вислы. Но, как я слышал, приказ о часе «W» не касается Варшавы. По крайней мере до сих пор придерживались плана: беречь город.
— Тогда зачем объявлено состояние боевой готовности? Нужно ли предупреждать о том, что в любой момент может быть дан сигнал тревоги?
— Трудно что-либо утверждать, но, видимо, до всеобщего восстания
