Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Должно любить Меня! Я – всемирный поцелуй, и те ресницы и те губы, о которых ты говоришь, о немощный бедняк, и Я огненная дрожь, что тебя зыблет, все это – Я. Должно сметь любить Меня!
– О, Господи! это слишком! Воистину я не смею. Любить, кого? Тебя! О нет. Я трепещу, и я не смею. Я недостоин. Чтобы я, я, посмел любить Тебя! Это – безумие!..
«Мистический диалог» завершается тем, что поэты и мудрецы именуют просветлением, благодатью, мистическим единением:
– О Господи, что со мной? Вот я в слезах от несказанной радости. Я плачу, я смеюсь, я вижу голубых и белых ангелов… Восторг и ужас испытываю при мысли, что я избран. Я недостоин, но я знаю Твое милосердие… Трепеща, я устремляюсь…
Мотивы «Мудрости» больше никогда его не покинут: то слабея, то вновь нарастая, они будут звучать почти во всех его последующих стихах.
От «Давно и недавно» до «Плоти»
А сердце, что вчера, гордыней сожжено,
Отчаивалось, – вновь к любви вознесено
И постигает жизнь – предвестницу кончины.
П. Верлен
После «Мудрости» появляются приметы спада.
«Давно и недавно» уже лишены органичности и единства. Великолепное символистское «Поэтическое искусство» здесь соседствует с «Побежденными», сатира «Волков» – с примитивным пацифизмом «Солдат в деревне», гуманизм «Жанны д’Арк» – с натурализмом «Ужина». И хотя все еще сверкают такие перлы, как «Калейдоскоп», «Пролог», «Хромой сонет», «Преступление любви», зеленая фея абсента уже начинает свое действо; сам поэт (одряхлевший Рим), может быть, впервые чувствует непостоянство музы, столь отяготившее последние годы его жизни.
Тема смирения и покорности наполняет его «Любовь»; надо быть животным – собакой, ягненком, рыбой, – дабы полностью покориться Божественной воле и преодолеть человеческую спесь («Параболы»); человека же окружает нечистый мир гордости, хитрости, язвительной иронии, издевательств («Прощание», «Новелла», «Святой Грааль»). Время суть постыдное время бунта и двуличия, жизнь – бедствие, в сердцах людей бушуют бури, огонь, их поглотила нечисть, они забыли Бога («Параболы»). Но внешний мир все менее интересует поэта, материя все более разуплотняется, обесцвечивается, затуманивается. Звуки затихают, опускается бархат ночи, настает совершенная тьма. Пение колоколов – вот всё, что от него осталось. – Колокола, ночь, небо. Бог.
Прочь – память, душу – прочь! Встречая мрак,
Рыдайте, пойте – и самозабвенно
Глушите хмелем бедный наш костяк!
В «Любви» богословие берет верх над поэзией. Значительную часть этого самого большого из его сборников составляют циклы Люсьена Летинуа и стихи-посвящения.
В самом названии сборника «Параллельно» заложен великолепный символ. Все мы параллельны самим себе – Верлен, как никто, осознает в себе одновременность добра и зла. Мечась между ними, находясь в состоянии постоянной борьбы плоти и духа, он перемежает молитву богохульством, раскаянье проклятьем, проповедь кощунством, чистоту слова сквернословием. Одинаково чистосердечный в грехе и покаянии, он с невинным цинизмом принимает обе крайности, – скажет Тибо.
Вам не случалось читать старинные предания, пересказанные Анатолем Франсом, где сатиры веруют в Бога и даже становятся иногда святыми – святыми сатирами? Таков и он, Бедный Лелиан, – святой сатир с певучей флейтой, отшельник и ловец дриад, полунасильник-полуаскет, знавший и хмель языческого гимна, и просветленность молитвы. Тело его истерзано страстью, воля измучена борьбой; весенний огонь распаляет его и зовет в леса, а дух силится выстоять – и возносит хвалу Всевышнему, но чаще его моленья обращены к Богоматери. Песнь его возвышенна и глубока, как душа, изведавшая страданье, и кажется, ей не будет конца, но вот в ветвях вновь мелькает бедро Каллисто – и под звуки флейты фавн устремляется в кущи.
В этом сборнике он собирает «грешные» стихи, «параллельные» его теологическим переживаниям, наполненные, по словам поэта, гордостью жизни, чувственностью и горестной иронией. И еще – сафической любовью.
Сафо
С глазами впавшими и с поднятою грудью,
Желанием своим измучена, она
Волчицей дикою блуждает по безлюдью…
Пьеро
Тело хило, но не тонко;
Голос, – как у девы, звонкий;
Тело мальчика, а смех
Головной, как нож тревожит!
Существо, что сразу может
Опьянить желанья всех…
Но куда же здесь делось единство господствующей идеи, вопрошает Бедный Лелиан. – Оно осталось. Я верую и я грешу, мыслью и делом; я верую и в этот миг я – добрый христианин; я верую – и я дурной христианин минуту спустя.
Первоначально Верлен планировал перемежать стихи «Мудрости» с параллельными эротическими стихами, но диссонанс был слишком велик даже для него. В параллельных стихах он отходит от высокого символизма, пародируя идеи и формы «Мудрости», в том числе и идею музыкальности собственной поэзии. В этом сборнике вновь возникает сатурнический мотив – в стихотворении «В манере Поля Верлена»:
Свет луны заставляет меня надеть маску ночную, принять облик Сатурна, клонящего урну, и его лун, одной за другой…
В «Счастье», вобравшем стихи 80-х годов, отвлеченные теологические размышления, облеченные в форму александрийского стиха, дополняются вийоновскими мотивами – «Холодно, как в стужу мне! Больно, больно, как в огне! Ноют кости, стынет тело, сердце, сердце онемело!», – которые контрапунктично перерастают в литанию Всевышнему – «Унижения твои – знак Божественной любви! Это – с неба на тебя смотрит чей-то взор любя».
В поздних стихах Верлен редко жалуется, чаще иронизирует над собой, и мало того – приливы душевной бодрости и вспышки жизнелюбия порой теснят усталую горечь. Современникам, в том числе именитым, он представлялся «пьяным Сократом и грязным Диогеном» в одном лице – и это было еще самым изысканным определением: в адрес Верлена звучало немало любезностей, печатных и непечатных, как, например, «сердце свиньи», «собачий нрав» и прочее.
«Счастьем», по иронии судьбы и названия, кончается великий Верлен. «Песни к ней» – это уже шаг к упадку, хотя и здесь еще встречаются отсветы былого Верлена.
Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От
