Разоблаченная Изида. Том II - Елена Блаватская

«Допустим, что чудеса были совершены тобою… но разве они не такие же, как и те, которые преподаются египтянам для совершения посреди форума за несколько оболов».

И мы знаем, по утверждению «Евангелия от Матфея», что Галилейский Пророк также был человеком торжественных речей и что он называл себя и предлагал сделать своих учеников «ловцами людей».

Пусть никто не подумает, что мы направляем этот упрек против кого-либо, кто почитает Иисуса, как Бога. Независимо от веры, если поклоняющийся искренен, ее следует уважать в его присутствии. Если мы не принимаем Иисуса за Бога, то мы чтим его как человека. Такое чувство делает ему больше чести, чем если бы мы приписали ему силы и личность Всевышнего, и в то же время считали бы, что он сыграл с человечеством бесполезную комедию, так как, в конце концов, его миссия оказывается едва ли не полной неудачей; 2000 лет прошло, а христиан не насчитывается даже одной пятой части населения земного шара; также непохоже, что христианство лучше преуспеет в будущем. Нет, мы стремимся лишь к строгой справедливости, отметая всякие личные пристрастия. Мы вопрошаем тех, кто, не почитая ни Иисуса, ни Пифагора, ни Аполлония, все же повторяют праздную болтовню их современников; тех, кто в своих книгах или хранят благоразумное молчание, или же разглагольствуют о «нашем Спасителе» и «нашем Господе», как будто они верят сколько-нибудь больше в выдуманного теологического Христа, чем в баснословного китайского Фо.

В те дни древности не было атеистов; не было неверующих или материалистов в современном значении этого слова, так же как не было набожных клеветников. Тот, кто судит о древних философиях по их внешней фразеологии и приводит цитаты из древних писаний, кажущиеся атеистическими, — тот не заслуживает доверия, как критик, так как он не способен проникнуть во внутренний смысл их метафизики. Воззрения Пиррона, чей рационализм вошел в пословицу, могут быть истолкованы только при свете древнейшей индусской философии. От Ману вплоть до позднейших свабхавиков ее ведущей характерной чертой всегда было провозглашение реальности и верховенства духа со страстностью, пропорциональной отрицанию объективного существования нашего материального мира — преходящего призрака временных форм и существ. Многочисленные школы, порожденные Капилой, отражают его философию не яснее, чем доктрины, оставленные в наследство мыслителям Тимоном, Пирроновским «Пророком», как называет его Секст Эмпирик. Его взгляды на божественный покой души, его гордое равнодушие к мнениям окружающих его людей, его презрение к софистике в равной степени отражают случайные лучи самосозерцания гимнософов и буддийских вайбхашика. Несмотря на то, что его и его последователей прозвали, вследствие их состояния постоянной неопределенности, «скептиками», «сомневающимися» и нерешительными только потому, что они всегда откладывали свое окончательное решение по дилеммам, с которыми наши современные философы предпочитают справляться, наподобие Александру, разрубая Гордиев узел и затем объявляя эту дилемму суеверием, — таких людей, как Пиррон, нельзя называть атеистами. Не более можно назвать этим именем Капилу или Джордано Бруно, или Спинозу, которых также считали атеистами; ни также великого индусского поэта, философа и диалектика Веда-Вьясу, чей принцип, что все есть иллюзия — кроме Великого Непознаваемого и Его непосредственной сущности — Пиррон усвоил полностью.

Эти философские верования были распространены, подобно сети, по всему дохристианскому миру и, пережив преследования и неправильные истолкования, образуют краеугольный камень каждой ныне существующей религии, кроме христианства.

Сравнительная теология — это обоюдоострое оружие, и такой она показывает себя. Но защитники христианства, не смущаясь доказательствами, навязывают сравнение самым серьезным образом; христианские легенды и догматы, говорят они, и в самом деле как-то напоминают языческие, это правда; но, видите ли, тогда как одна преподает нам существование, силы и атрибуты всемудрого, всеблагого Бога-Отца, брахманизм преподносит нам множество меньших богов, а буддизм — ни одного; одна религия представляет собою фетишизм и политеизм, другая же — голый атеизм. Иегова — единственный истинный Бог, и папа римский и Мартин Лютер — Его пророки! Эта одна сторона меча, а вот другая: несмотря на миссии, несмотря на армии, несмотря на насильно навязанные торговые связи, «язычники» ничего не находят в учениях Иисуса — как бы возвышенны некоторые из них ни были — чему Кришна или Будда уже не учили их раньше. И поэтому, чтобы переманить на свою сторону новообращенных и удержать тех немногих, которые уже были переманены веками коварства, христиане дают «язычникам» догмы, более абсурдные, нежели их собственные, и обманывают их, присваивая обычаи их туземных жрецов и практикуя тот же самый «фетишизм и идолопоклонство», которые они так осуждают у «язычников». Сравнительная теология действует на обе стороны.

В Сиаме и Бирме католические миссионеры стали совершенными талапоинами по всему внешнему виду, т. е. минус их добродетели; и по всей Индии, в особенности на юге, они были обличены их же коллегой аббатом Дюбуа.[629] Это впоследствии с негодованием отрицалось. Но теперь у нас есть живые свидетели относительно правильности этого обвинения. Среди других, капитан О'Грейди, уже цитированный, уроженец Мадраса, пишет следующее об этом систематическом методе обмана:[630]

«Чтобы снискать к себе доверие перебежчиков из Индуизма, эти лицемерные попрошайки заявляют, что они абсолютные трезвенники, совершенно непотребляющие мяса… Я одного из этих отцов напоил, вернее, он сам зверски напивался в моем доме время от времени, и это было загляденье, как он набросился на жареную телятину».

Далее автор преподносит хорошенькие истории о «черноликих Христах», «Святых девах на колесах», и о католических процессиях вообще. Мы видели такие торжественные церемонии, сопровождаемые самой адской какофонией сингалезского оркестра, включая там-тамы и гонги; за ними следовала похожая брахманская процессия, которая по своим живописным краскам и mise en scene, выглядела намного более торжественной и впечатляющей, чем христианские сатурналии. Говоря об одной из таких процессий тот же автор замечает:

«В ней было больше дьявольского, чем религиозного… Епископы увозили в Рим[631] большую кучу «лепты Св. Петра», собранную в мельчайших монетах, золотые украшения, носовые кольца, ножные браслеты, локотные подвески и т. п., в изобилии безрассудно кучами брошенные к ногам гротескного медноцветного изображения Спасителя с его ореолом, сделанным из сплава меди с цинком, с яркополосатым кушаком и — что-то от Рафаэля! — голубым тюрбаном».[632]

Как каждый может понять, такие добровольные даяния делают подражание местным брахманам и бонзам весьма прибыльным делом. Между поклоняющимися Кришне и Христу, или Авани и Деве Марии, в самом деле, меньше существенных расхождений, чем между двумя туземными сектами, вишнуитами и шиваитами. Для обращенных индусов Христос есть немного видоизмененный Кришна, и это все. Миссионеры увозят богатые денежные пожертвования, и Рим доволен. Затем наступает год голода; но носовые кольца и локотные подвески уплыли, и народ голодает тысячами. Ну и что? Они умирают во Христе, и Рим рассыпает свои благословения над их трупами, из которых тысячи ежегодно плывут по священным рекам в океан.[633] Настолько раболепны католики в своем подражании и так заботятся, чтобы не оскорбить своих прихожан, что если им случится заполучить в свою церковь нескольких перебежчиков из высших каст, — они не допустят в ту же самую церковь ни одного пария или человека из низшей касты, каким бы хорошим христианином он ни был. И все же они осмеливаются называть себя слугами Того, кто предпочитал общество мытарей и грешников; и чье воззвание: «Приходите ко мне вы все отягощенные, и я успокою вас», — раскрыло перед ним сердца миллионов страждущих и угнетаемых!

Мало таких смелых и откровенных писателей, как недавно оплакиваемый д-р Томас Инман из Ливерпуля. Но сколь бы малым ни было их количество, все эти люди единогласно соглашаются, что философия как буддизма, так и брахманизма намного превосходит теологию христианства, и не учит ни атеизму, ни фетишизму.

«По моему мнению», — говорит Инман, — «утверждение, что Шакья не верил в Бога, совершенно не обоснованно. Более того, вся его схема построена на веровании, что существуют высшие силы, которые способны наказывать человечество за их прегрешения. Правда, эти боги не называются ни Иах, ни Иегова, ни Яхве, ни Адонай, ни Эхиэх, ни Ваалим, ни Ашторет — все же для сына Шуддходаны существовало Верховное Существо» [424, с. 24].