Черный Ферзь - Михаил Савеличев

— Выскочило! — передразнил Охотник. — Сколько тебя учить… Кажется, есть! Himmel och pannkaka! Почему так глубоко… Помоги!

Сворден положил карабин, ухватил Охотника за протянутую руку, что есть силы дернул. Плечо Охотника ощутимо хрустнуло, тот взвыл:

— Ты что делаешь?! Костолом!

— Извини.

Зрелище получилось презабавным — отставив одну руку, испачканную слизью, которая шмякалась на землю с сочным и каким-то сытым звуком, Охотник усиленно двигал другой, подбородком упершись в плечо и совершая им круговые движения. Если честно, то Свордена разбирал смех.

— Помочь? — участливо предложил он.

— Ну уж нет, — Охотник продолжал разминать плечо. — Вот этим лучше займись, — под ноги Свордена шмякнулся огромный кусок слизи.

Сворден присел, разглядывая трофей. По виду — нечто отвратно выглядящее, по запаху — отвратно смердящее, по консистенции (пришлось осторожно ткнуть пальцем) — сбродивший гной после газовой гангрены или чего похуже.

— И поосторожнее, — предупредил Охотник. — Вещь очень хрупкая.

Боль в связках отступала, и теперь пришла очередь Охотника с улыбкой смотреть, как стажер сначала двумя пальчиками пытается взять скользкий и увесистый трофей, отчаянно морщась и реже дыша, а затем после нескольких безуспешных попыток все же набирается брезгливой смелости, хватает пятерней комок слизи, поднимается и идет к воде, отставив руку подальше, чтобы не заляпаться.

— Больше жизни, стажер!

Вода оказалась ледяной, а сам источник — бездонным до непроглядности. Казалось, в земле обнаружился очередной подпространственный колодец Вандереров. Положить трофей, чтобы он отмокал сам по себе, некуда. Пришлось еще крепче ухватиться за склизкий комок, отчего пальцы на одну фалангу погрузились в неожиданно горячую гнойную субстанцию, и осторожно опустить его в стылую купель.

Больше всего оно напоминало человеческий зародыш, уютно свернувшийся в сложенной лодочкой ладони. Огромная голова, лапки с крошечными, но хорошо различимыми пальчиками, темные круги глаз.

Отставшая слизь вместе с водой просачивалась между застывшими от холода пальцами, оставляя тяжелый, будто начиненный свинцом, трофей.

Приглядевшись, Сворден все яснее различал странные блестки, проступающие из под бледной кожи создания, образуя узор-татуировку.

— В нем чертова уйма золота, — объяснил Охотник, из-за спины стажера наклонившись к добыче. — Практически весь первичный бульон заменен благородным металлом.

— Невозможно… — прошептал стажер. Больше всего хотелось стряхнуть эту гадость с ладони в бездонный колодец.

— Возможно, возможно, — одобрительно похлопал Охотник по плечу. — Вынужденная мера против серой слизи. В материнском организме имеется специальный буфер…

— Материнском? — переспросил Сворден.

— Ну да.

Сворден сжал пальцы, ощущая как постепенно подается, начинает сминаться трофей.

— Ты ведь почувствовал? — спросил Охотник.

— Да… Почувствовал…

Огонь разгорелся, освещая крошечную полянку посреди величественного леса. Кофейник закипел, и Охотник осторожно, с помощью двух палочек снял его с костра и ловко разлил кофе по чашкам.

Стажер взял обжигающую посудину, отхлебнул, поморщился от горечи.

— Там где-то есть сахар, — предложил Охотник.

— Нет. Не хочу, — стажер осторожно, чтобы не расплескать кипяток, растянулся на земле, устроив голову на одном из рюкзаков, а чашку — на животе.

Между крон деревьев, почти смыкающихся в невообразимой вышине многоярусного леса, сверкало звездное облако галактической спирали, похожее на огромную кучу драгоценностей, спрятанных в пещере дракона. А вот и сам дракон — антрацитовое пятно космической пыли, что растянулось, обнимая ослепительное сияние звездных изумрудов, рубинов, алмазов, яшмы, бирюзы. Красивейшее место Ойкумены. Охотничий рай.

— А вот и наш Каин, — сказал Охотник, протягивая карточку.

Пришлось взять и поднести к глазам. Скверная хроматическая копия древнего оригинала — наивный мальчишка с карабином наперевес, попирающий ногой поверженное членистоногое чудовище.

— Он тоже стрелял второпях, — сказал стажер, возвращая карточку. Отхлебнул горечь.

— Да, впопыхах забыл воспользоваться парализующей иглой. Разворотил нервный узел. Удел всех новичков.

— Виноват, учитель.

— Ерунда, — Охотник внимательно рассматривал карточку, увеличив яркость так, что по его лицу пробежали разноцветные отблески. — Главное — везение. Он тогда несколько дней сидел в засаде, выжидая пока тварь выберется из гнезда. А мог и не дождаться. С тех пор к нему и прилипло первое прозвище — Везунчик. Так и ходил в Везунчиках до того момента, когда стал Каином.

Тепло металлической кружки проникало сквозь ткань рубашки и приятно согревало живот.

Золото небес насытило верхушки величайших во вселенной джунглей и начало неторопливо, сначала крошечными, еле заметными струйками, ручейками стекать по неохватным стволам вниз, окрашивая их в теплый багрянец.

— Ты ведь был в Музее? — тихо спросил Охотник.

— Был.

— Видел?

— Да.

— И как?

— Не производит впечатления.

Охотник хохотнул.

— Он попал в баллон твари. Тогда он еще состоял Везунчиком, и поэтому залепил иглой в баллон. Черт его знает, чем они там дышат, но реакция оказалось чудовищной… Восстановить удалось только голову.

— Я знаю историю, — предупредил стажер. Не слишком вежливо, конечно, но настроение выслушивать легенду очередной сотый раз отсутствовало напрочь.

Теперь казалось, что джунгли выкованы из червленого золота — каждый ствол, каждая лиана, побег, лист, травинка, пень окутались мягким сиянием, постепенно сливающимся в единый слоистый туман, который однако ничего не скрадывал, а наоборот — еще четче подчеркивал, выделял.

Ночь не выдерживала напора стихии звезд и стихии леса, постепенно отступая, оставив лишь кое-где на деревьях жалкие клочки своего темного полога.

Стажер сорвал с ближайшего кустика листок. Иллюзия оказалась полной, ловко обманывающей все чувства, а не только глаза, которые не могли поверить, что тончайшая работа — не творение гениального золотых дел мастера, а лишь случайная прихоть эволюции — чокнутого игрока в кости, бездумно тасующего варианты, широким жестом затрачивая миллионы и миллиарды лет в надежде сорвать неведомую своим творениям ставку, а затем в отчаянии разочарования спуская выигрыш безжалостному крупье-хаосу. Весомая тяжесть золотой фольги выскальзывала из пальцев, оставляя в памяти ощущение твердой, неживой скульптурности.