Барабаны осени. О, дерзкий новый мир! - Диана Гэблдон

Но даже если бы Брианна разделяла его убеждение — или если бы он сумел доказать, внушить ей, — что прошлое нельзя изменить, как бы она жила следующие семь лет, зная, что приближается последняя возможность, зная, что у нее остается единственный шанс не только узнать собственного отца и снова увидеть свою мать, но и спасти их, — и что эта возможность тает с каждым днем? Одно дело — просто позволить им исчезнуть, не зная, где они находятся или что с ними происходит; и совсем другое — знать все в точности, и не предпринять ничего.

Он знал Брианну уже более двух лет, но рядом с ней находился лишь несколько месяцев из этого периода. И тем не менее в определенном смысле они знали друг друга очень хорошо. Да и как им было не понять друг друга, если им пришлось вместе пережить подобное? А потом были письма… десятки писем, по два, по три, по четыре в неделю… и редкие дни отдыха, проведенные вместе, и вызывавшие чувства очарованности и разочарования… и он все сильнее желал эту девушку.

Да, он ее хорошо знал. Она была тихой и спокойной, но обладала беспощадной решимостью, и эта решимость — он был уверен — не уступит вот так просто даже перед большой печалью. И как только Брианна получит предупреждение — ее острый ум мгновенно начнет работать, собирая детали в целое. А если она решит рискнуть и попытаться войти во временной туннель — ему уж точно ее не остановить.

Его пальцы невольно стиснули влажное полотенце, а желудок упал куда-то вниз, когда он вспомнил глубокую трещину в одном из камней круга и ту безумную пустоту, что чуть не поглотила их обоих. И только одно казалось ему страшнее этой картины: мысль, что он может потерять Брианну, так и дождавшись подлинного обладания ею.

Он никогда ей не лгал. И не собирался лгать. Но когда последствия шока и внезапно нахлынувшего горя стали понемногу отступать, в его уме начали медленно складываться наметки некоего плана. Он встал и обернул полотенце вокруг бедер.

Одним письмом тут не обойдешься. Это должен быть медленный, неторопливый процесс предположений, мягких отговоров. Он подумал, что тут не должно возникнуть особых трудностей; он ведь почти ничего не нашел за целый год поисков в Шотландии, кроме сообщения о том, что в Эдинбурге сгорело здание, где находилась типография Фрезера… Роджер содрогнулся, подумав о том, что и здесь их преследовало пламя… Но теперь, конечно, он понял, почему его поиски не принесли результатов; они должны были эмигрировать вскоре после этого события, и потому он должен проследить их путь по корабельным спискам того времени.

Пора оставить бесплодные поиски, вот что он будет внушать Брианне. Оставьте прошлое в покое… и пусть мертвые хоронят своих мертвых. Он будет осторожно, очень осторожно доказывать ей, что продолжение поисков при полном отсутствии каких-либо свидетельств — это уже похоже на навязчивую идею. Он будет исподволь внедрять в ее сознание мысль, что такая сосредоточенность на прошлом выглядит нездоровой, и что пришло время посмотреть вперед, в будущее, и ни к чему тратить свою жизнь на бесплодный поиск. Ее родителям это вряд ли могло бы понравиться.

В комнате было довольно холодно, но Роджер почти не замечал этого.

«Я позабочусь о тебе», — сказал он тогда, и он действительно имел в виду именно это — заботу. Если он просто скроет от нее опасную правду — будет ли это ложью? Если ты соглашаешься сделать что-то неправильное — это грех, такому его учили с самого детства. Ну и пусть, ладно, он готов рискнуть ради Брианны спасением собственной души, и рискнет охотно.

Он порылся в ящиках стола, ища авторучку. Потом вдруг бросил это занятие, наклонился, запустил два пальца в карман влажных джинсов, валявшихся на полу. Страница из книги смялась и отсырела, превратившись в нечто непонятное. Роджер решительно разорвал ее на мелкие кусочки, не обращая внимания на холодный пот, вдруг покрывший его лицо.

Глава 23

Череп

Я давно уже объясняла Джейми, что вовсе не намерена вечно сидеть без работы; там, где вообще есть люди, всегда найдется дело для целителя.

Дункан сдержал слово и сдержал его с блеском; весной 1768 года он вернулся и привез с собой восьмерых бывших узников Ардсмура с семьями, готовых начать новую жизнь в Фрезер Ридж, как теперь называлось это место. И теперь у меня на руках оказалось почти тридцать душ, то и дело взывавших к моему несколько заржавевшему искусству врачевания; мне приходилось зашивать сильные порезы и лечить лихорадки, вскрывать абсцессы и чистить инфицированные десны. Две женщины оказались беременными, и с моей помощью произвели на свет двоих здоровеньких ребятишек — мальчика и девочку; оба родились в самом начале весны.

Моя слава (если можно так выразиться) как целителя вскоре разнеслась по всем окрестным деревушкам, и я вдруг обнаружила, что меня просят поехать к больным во все более и более дальние поселения, — к фермерам, чьи маленькие поля, укрывшиеся в горных долинках, были разбросаны на протяжении тридцати, а то и более миль в этих первозданных горах. К тому же я еще изредка вместе с Яном посещала Аннэ Оока, чтобы встретиться с Наявенне, и возвращалась от нее с корзинами и кувшинами, полными разнообразных полезных трав.

Поначалу Джейми настаивал, чтобы он сам или Ян сопровождали меня в дальних поездках, но вскоре стало ясно, что ни у одного из них нет такого количества свободного времени. Нужно было высаживать рассаду, вспахивать и боронить первые поля, сеять кукурузу и ячмень, а заодно выполнять множество мелких рутинных работ, чего не избежать ни одному фермеру, у нас теперь, кроме лошадей и мулов, была еще и небольшая стайка курочек, был и жутко развратного вида черный хряк, привезенный специально ради удовлетворения общественных нужд в свинине и старавшийся изо всех сил, производя новых поросят. И еще — предел всяческой роскоши — у нас имелась молочная коза. Но эта компания требовала, чтобы ее кормили и поили, а заодно необходимо было присматривать, чтобы этот зоопарк не убился, не покалечился и не был съеден медведями или ягуарами.

И потому я все чаще и чаще отправлялась в путь одна, если вдруг у нашей двери появлялся какой-то чужак и спрашивал целительницу или акушерку. В тетради доктора Даниэля Роулингса появлялись все новые и новые записи, а наша кладовая обогащалась за счет даров — это были свиные окорока и оленьи ляжки, мешки зерна и корзины яблок, — благодарные пациенты не скупились.

Пациенты являлись ко мне из самых разных уголков колонии, и многие из них вообще не говорили ни по-английски, ни по-французски. В колонии жили немецкие лютеране, квакеры, шотландцы и ирландцы, возле Салема располагалось большое поселение моравских братьев, и они говорили на некоем весьма специфическом наречии, которое мне казалось чешским языком. Но обычно я все-таки умудрялась их понимать; в большинстве случаев находился кто-то, способный перевести хотя бы часть фраз, а при худшем варианте приходилось пользоваться языком жестов и тела. В конце концов, вопрос: «Где болит?» задать не так уж трудно.