Лейли и Меджнун - Мухаммед Физули

Подняв свой щит, без промаха разило[69],

И каждый яркий солнечный кинжал

Кольчугу небосвода поражал.

Как будто шахматы перед игрою,

Стоят два войска. Приступили к бою.

Копье разило насмерть; кровь лила,

С тугой сорвавшись тетивы, стрела.

Копье прямей, чем стан девичий стройный,

Стрела острей, чем взгляд любимой знойный.

И делал вмиг стальной язык мечей

Телами хладными живых людей.

Глаза кольчуг, исполненных любовью

К скорбям народа, лили слезы с кровью.

Броня и кости в схватке роковой

Дробились, сломленные булавой.

Гром пушек, молний сабельных сверканье

Грозы напоминали бушеванье.

Щиты к броням решили так прильнуть,

Чтоб копьям не найти меж ними путь.

Меджнун стоял печально в отдаленье

И пристально оглядывал сраженье.

Стоял бесстрашно он, как гордый стяг,

В душе его царили скорбь и мрак.

Хоть привели его к Ноуфалу беды,

Другому стану он желал победы.

Кричал он громко, заглушая всех, -

Но он желал, чтоб враг имел успех.

Друзья о нем в заботе постоянной, -

Он - для врагов удачи молит бранной.

Коль враг мечом дорогу проторит, -

Он бога горячо благодарит.

А кто падет из племени любимой, -

Он стонет в горести неукротимой.

А иногда, разгневан, разъярен,

Своих бойцов кинжалом косит он.

И кто-то так сказал ему с тревогой:

"Врагу победы просит кто у бога?

Мы за тебя и душу отдаем,

А ты душою заодно с врагом.

Все это безрассудным мы считаем,

Ужели ты безумием терзаем?

Меджнун сказал: "Любимой жертва - я,

Слиянье с нею - вот мечта моя.

Любимой племя противостоит нам, -

Мне ль их сражать в бою кровопролитном?

Любимой против нас идут войска, -

Моя ль на них поднимется рука?

Свиданье с милой счастьем я считаю, -

Вот я об их победе и мечтаю.

Убит ли буду, в плен ли попаду,

С любимою моей я встречи жду,

Тот стан - источник радости блаженной,

А в этом стане я - в оковах пленный.

В тяжелом ныне затрудненье я:

Друзья теперь - враги, враги - друзья

Пусть друг меня сразит и уничтожит,

Тем опечалить он меня не может.

Он мне лишь ликованье принесет,

С ее душой слиянье принесет".

Признал боец Меджнуна благородство

И чувств его и мыслей превосходство . . .

В сердцах бойцов сгущался темный мрак,

И чуть не победил, Ноуфала враг.

И ничего Ноуфал не смог добиться,

Хоть дотемна войскам велел он биться.

Когда сгустила ночь седой туман

И звезды захватили неба стан,

Шум битвы становился глуше, глуше,

И смерть щадила доблестные души.

Войска ушли от поля битвы прочь,

Друг против друга отдыхали ночь.

Ноуфал с друзьями поделился тайной,

Сказал им: "Я в тревоге чрезвычайной.

Меня отважней в целом мире нет,

Я - солнце в небе боевых побед.

Не ведает преград мой меч булатный,

Не знаю равных я в потехе ратной . . .

Но кто же здесь из боевых мужей

Победе верной помешал моей?

Бог не дал мне победы в этой битве, -

Должно быть, чьей-то он внимал молитве".

Его спросили: "Стран далеких свет!

Ты слышал о Меджнуне или нет?

Ведь войско на смерть за него готово,

Но против нас и мысль его и слово.

Мы за него с врагом ведем борьбу,

А он с врагом связал свою судьбу".

Ноуфал, когда услышал эти речи,

На миг забыл мечты о новой сече.

Он знал, что благороден друг его

И бог услышит слово мук его.

Сильна Меджнунова молитва, значит,

Недостижимо цель теперь маячит,

Меджнуну и Лейли мешает рок,

Найдется ль человек, чтоб им помог?

Боясь, чтоб счастье вдруг не отвернулось,

Ему в бою уже не улыбнулось, -

Подумал он:   "Я неразумен был,

И если бы победу я добыл,

То про Лейли не стал и вспоминать бы,

Не стал бы никогда желать их свадьбы".

Победа Ноуфала во втором сраженье и данного им обета исполненье

Когда прошел румийский злой боец

Весь край сирийский из конца в конец.

И войско тюрок мир весь изумило,

Когда арабов храбрых разгромило[70],

Войска, почтив обычай вековой,

Возобновили на рассвете бой.

Богатыри громадными мечами

Броню рубили, лили кровь ручьями,

Прощались души с домом их земным,

А стрелы - окна открывали им.

Увидев в головах приют несчастий,

Ум убегал, спасаясь от напастей.

Качались стрелы с перьями в бронях,

Как будто роз бутоны на ветвях.

Ноуфал добился славы и величья,

От первого сражения в отличье,

Склонился враг пред волею судьбы,

И о пощаде раздались мольбы.

Отец Лейли, главы не покрывая,

Потоки слез кровавых проливая,

Сказал покорно: "Господин мужей,

Премудрый, справедливый царь царей!

Коль за Лейли ты начинал сраженье,

Во мне ты встретишь лишь одно смиренье,

Но принято в обычаях людских;

Одна не может выйти за двоих,

А у Лейли есть обрученный некий,

Она ему принадлежит навеки.

Но коль ты враг обычаям таким -

Бери себе, не отдавай другим.

Добычей ветра лепесток не делай,

Пусть нашей чести цвет не блекнет белый"

Ноуфал ответил: "О избранный муж,

Насилье - не для благородных душ.

Ты суд найдешь во мне и добродетель,

Жемчужных кладов щедрый я владетель.

Я не насильник, не честолюбив,

Мой камень пробный - верен, справедлив,

И для меня нет ничего постылей

Творившихся над слабыми насилий.

Своекорыстность вовсе мне чужда,

Я о себе не думал никогда.

Искал я исцеления для друга,

Искал лекарства для его недуга,

Но понял я - так решено судьбой, -

Что излечен не может быть больной.

Стыжусь я этой столь жестокой битвы,

Раскаянья полны мои молитвы.

Мне не нужны твое добро, семья:

Тебе охотно их оставлю я.

Иди и никакой беды не бойся,

И никогда моей вражды не бойся".

Он этим положил конец борьбе,

Сбираться стал на родину к себе.

Меджнун не удержался от упрека -

И властелина укорил жестоко:

"Я вижу, ты давал пустой обет -

Свои слова исполнил ты иль нет?

Скажи, к тому ль душа моя стремилась

Кому нужна бессмысленная милость?

Высокой тенью осеняешь ты -

У цели вдруг меня бросаешь ты".

Хоть все ему советовали дружно:

"Тебе давно Лейли оставить нужно,

Тебе подругу мы найдем всегда,

Найти красавиц можно без труда!"

Но не спасли Меджнуна от напасти:

Чрезмерно прочны были цени страсти.

Меджнун бежал, одежду разорвав, -

В пустыню влек его безумный нрав.

Меджнун оковы на себя надевает и под видом пленника стопы свои к дому Лейли направляет

Раз утром, по пустыне отдаленной,

Бродил Меджнун, зверями окруженный.

И вдруг увидел: там старик идет.

А с ним в цепях закованный бредет.

Страдальца пожалел многострадальный, -

И молвил он: "Скажи, старик печальный,

В чем он виновен, этот пленник твой?

Мне эту тайну, грешному, открой!"

Тогда старик открыл завесу мысли:

"Он - друг мой, во врагах его не числи!

Меня гнетут несчастья и семья.

И бедностью разбита жизнь моя.

А он еще бедней, чем я, страдалец,

Бездомный, сирый, нищий он скиталец.

И вот мы с ним взялись за "колдовством".

Что день - у нас другое "волшебство".

Мы на обман пустились, голы, нищи,

Чтоб детям раздобыть немного пищи.

Он якобы кого-то убивал,

Я в цепь его за это заковал.

Вот я хожу с ним, "фокусники завзятый,

Он - "кровник" и должник мне кровной платы,

И должен он кривляться много дней,

Чтоб заслужить свободу от цепей.

Все, что своей он выпросит мольбою,