Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

   Пребывание нашей эскадры в Порт-Артуре вначале не носило характера оккупации. Вооруженных отрядов на берег мы не высаживали. Однако в Пекине немедленно начались переговоры с целью склонить китайцев отдать нам Порт-Артур в аренду. Параллельно с этими переговорами шли и переговоры Германии с Китаем о передаче ей в аренду бухты Цзяочжоу с прилегающей к ней местностью. Наши переговоры осложнялись тем обстоятельством, что петербургское правительство всячески старалось представить захват Порт-Артура как "дружеский" акт, направленный на защиту Китая от территориальных домогательств других держав. В феврале был подписан договор об уступке Китаем Германии Цзяочжоу, а на 15 марта было назначено подписание русско-китайской конвенции об уступке нам в аренду Квантунского полуострова (южной части Ляодунского) с Порт-Артуром и великолепной бухтой Даляньвань (будущий Дальний). Наши переговоры были весьма продолжительны, и приходилось шаг за шагом склонять китайцев к максимальным для них уступкам. Между прочим, в то время как немцы заключили арендный договор на Цзяочжоу на 99 лет, мы подписали такой же арендный договор на Квантунский полуостров лишь на 25 лет. Равным образом китайцы долго не соглашались уступить нам окружной город Цзиньчжоу, расположенный недалеко от Даляньваня. Этот последний вопрос долгое время и после занятия Порт-Артура и Даляньваня решен не был. Чтобы убедить китайцев уступить нам Квантунский полуостров, были пущены в ход все средства, вплоть до подкупа Ли Хунчжана. Ему был переведен через Русско-Китайский банк миллион рублей. Были подкуплены и некоторые другие, менее видные китайские чиновники, причем в нашей канцелярской переписке применялось выражение: материально заинтересовать китайцев.

   У меня надолго сохранился в памяти день подписания русско-китайского договора о передаче нам в аренду Квантунского полуострова. Подписание состоялось в цзунлия-мыне. Вместе с Ли Хунчжаном при подписании договора присутствовал один из членов китайского императорского дома - князь Цин, но главным действующим лицом был Ли Хунчжан. В миссии заранее был заготовлен, насколько позволяли нам наши канцелярские средства, весьма внушительный "инструмент" договора, переписанный одним из наших студентов миссии. Переплетен он был в желтый китайский шелк и украшен серебряным орлом. Одновременно была заранее зашифрована телеграмма для отправления на телеграф немедленно после подписания договора. В случае отказа китайцев в последний момент подписать договор предусматривалось в тот же день высадить десанты с наших судов; в этом случае занятие Порт-Артура состоялось бы, но, конечно, при менее желательных для нас обстоятельствах ввиду напряженности атмосферы, окружавшей этот вопрос, в особенности в силу явной враждебности к нам Англии и Японии. Поверенный в делах Павлов, отправляясь со мной и с первым драгоманом Поповым в цзунлиямынь, очень волновался, хотя и старался это скрыть. Я знал, что Ли Хунчжан был "материально" заинтересован в подписании договора, но, как испытанный китайский государственный деятель старого закала, он сохранял маску полного безразличия и спокойствия. Ли Хунчжан долго испытывал терпение Павлова, не подписывая договора и разговаривая через Попова о посторонних предметах, держа в руке кисть с тушью для подписи. Разговор продолжался более десяти минут, пока Ли Хунчжан не нашел, что этого времени достаточно для сохранения своего достоинства, или, по китайскому выражению, "спасения своего лица".

   Вскоре после подписания договора Павлов уехал в Порт-Артур на свидание с главионачальствующим нашими оккупационными силами на Квантунском полуострове адмиралом Дубасовым, а я оставался впервые в жизни на неделю временно управляющим миссией в Пекине. За это время меня, помнится, посетили совместно французский и бельгийский посланники, хлопотавшие о предоставлении бельгийской компании концессии на постройку Пекин-Ханькоуской железной дороги. Со мной, однако, стряслось происшествие неожиданного характера. В один прекрасный день, часов в 11 утра, в мой кабинет явился один из иеромонахов духовной миссии с сообщением, что в их миссии появился сумасшедший и что через несколько минут он должен прийти ко мне. Действительно вскоре появился бледный человек во фраке, который назвался Ельмановым, преподавателем русского языка в Кантонской высшей школе. Он объяснил мне, что, с тех пор как: Россия стала строить Китайскую Восточную железную дорогу, англичане его преследуют, хотят отравить и что он для своей самозащиты вынужден носить постоянно при себе револьвер и почему-то пузырек с ядом. К счастью, я был предупрежден, а потому стал спокойно убеждать Ельманова, что, раз он находится в русской миссии, никакая опасность со стороны англичан ему больше не грозит, и он может спокойно отдать мне как револьвер, так и яд. Заперев и то и другое к себе в стол, я был так этому рад, что пригласил его с собой завтракать. Разговаривал он почти как здоровый человек. Тем не менее оставался открытым вопрос, что дальше делать с нашим сумасшедшим. В то время не могло быть и речи о передаче его китайцам, у которых никаких лечебниц для душевнобольных не было, а наши психиатрические заведения находились на расстоянии в тысячу верст. К счастью, Ельманов был довольно спокоен. Я поместил его в одну из комнат миссии и поручил казакам наблюдать за ним, отнюдь, впрочем, не стесняя его. Все шло благополучно, но однажды Ельманов, ускользнув от наблюдения казаков, ушел из нашей миссии и отправился в английскую. Там он объяснил англичанам, что он важный политический преступник и что русская миссия держит его поэтому взаперти. Ко мне зашел один из английских секретарей, всё было с ним выяснено, и мы получили нашего сумасшедшего обратно. По возвращении Павлова Ельманов с двумя казаками был благополучно отправлен во Владивосток в больницу. Такова была судьба первого русского пионера в Кантоне.

   Наша миссия в Пекине в мое время защищала еще и датские интересы. Это доставило нам немало работы по заключению телеграфных конвенций между датским и английским кабельными обществами и нашими сухопутными телеграфами. Тогда же впервые был выработан общий телеграфный тариф, от которого, впрочем, наживались главным образом кабельные общества. Наряду с этим для датчан мы выполняли и консульские функции. Например, в нашей канцелярии мы поженили единственного в Пекине датчанина - хозяина магазина - на швейцарской гражданке. Своеобразие этой церемонии легко понять, вспомнив, что в это время в России существовал лишь церковный брак. Насколько я знаю, этот датско-швейцарский брак был счастлив, несмотря на его оформление в Китае русскими чиновниками на основании датского консульского устава.