Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

   По возвращении в Пекин я доложил обо всем виденном Павлову, и мы в тот же день еще раз протелеграфировали в Петербург о необходимости сдержать пыл воинственного адмирала. Этот эпизод с занятием нашими войсками Квантунского полуострова пришел мне на память несколько лет спустя, когда наши войска под видом подавления боксерского восстания заняли почти всю Маньчжурию. На этот раз большинство наших сухопутных генералов и офицеров, командовавших отдельными частями, устраивали, как этого добивался Дубасов, штурмы беззащитных китайских деревень. Об этих "подвигах" посылались широковещательные донесения, после чего раздавались военные награды. Трагическая сторона этих "геройств" заключалась в том, что от них пострадало и китайское население, и много наших солдат. Через три года начальники последних легкомысленно повели солдат на штурм тех же маньчжурских деревень и сопок, но занятых уже хорошо обученными и снаряженными японскими войсками.

   По возвращении из Порт-Артура я снова приступил к повседневной канцелярской работе в Пекине, которая с наступлением лета становилась более тяжелой. Как известно, в Китае летние месяцы отличаются особым климатическим явлением. В течение нескольких недель при тропической жаре идут непрерывные дожди, а ночью бывает часто жарче, чем днем. Все иностранцы с трудом переносят это время года. От постоянной испарины на теле часто появляется сыпь, иногда довольно мучительная. Канцелярские же занятия осложняются еще тем, что при писании влажной рукой бумага становится тоже мокрой. К тому же летом 1898 г. из-за усиленной работы в связи с занятием Порт-Артура и из-за вызванной этим событием политической обстановки миссия не имела возможности переехать по обыкновению за город, в так называемые Западные холмы, расположенные в трех часах езды от Пекина. Обычно каждая из дипломатических миссий нанимала на лето буддийскую кумирню, где европейцы жили по соседству с китайскими идолами. Между прочим, жена германского посланника баронесса Гейкинг устроила гостиную в самой кумирне, у подножия главного алтаря, живописно задрапировав часть идолов китайскими вышивками.

   В связи с постоянно нараставшим среди китайского населения чувством ненависти к иностранцам подобное обращение с местами буддийского культа не могло, конечно, не сыграть своей роли в разразившихся событиях, известных под именем боксерского восстания.

   Надо сознаться, что пекинское население в то время относилось к европейцам со скрытой враждебностью, изредка переходившей в открытую форму. Во время совместных поездок по пекинским улицам наши драгоманы часто говорили, что они завидуют мне, потому что китайцы, зная, что я секретарь миссии, были уверены в том, что я не понимаю тех "комплиментов", которыми китайская толпа обыкновенно сопровождала появление иностранцев на улице.

   Незнание китайского языка, однако, сыграло однажды со мной и тремя моими приятелями-иностранцами довольно злую шутку. Дело к счастью, окончилось благополучно. Как-то зимой я отправился на прогулку по городу пешком вместе с французским первым секретарем графом Серсэ, его женой и французским инженером Гриллем (он был командирован в Пекин правлением Юньнаньской железной дороги. Франция получила тогда концессию на ее постройку). В китайском городе, отделенном стеной от маньчжурского, где помещались миссии, было расположено много китайских лавок, торговавших старинными вещами, которые мы и хотели осмотреть. Мы были не вооружены, на всех четверых была лишь одна палка. Побывав в нескольких лавках, мы обратили внимание на то, что вокруг нас постепенно собирается большая толпа народа, которая, обращаясь к нам, что-то кричит. Мы, шутя, объясняли это тем, что китайцы нас приветствуют. Но через несколько минут настроение толпы сделалось для нас понятным: один из нас получил в затылок небольшой камень. Вслед за тем в нас полетели камни, куски льда и кочерыжки капусты. К счастью, мы были в шубах и, подняв воротники, продолжали путь по направлению к внутреннему маньчжурскому городу, сохраняя по мере возможности под градом камней и под крики толпы спокойствие и не прибавляя шага. Скоро мы вышли на главную улицу у ворот маньчжурского города, и толпа прекратила преследование. В тот же день была отправлена совместная нота русской и французской миссий об оскорблении их сотрудников толпой. В результате по всему городу были расклеены сообщения китайских властей с указанием на этот инцидент и с угрозой применения суровых наказаний за повторение подобных выступлений против иностранных дипломатических представительств. Могу, впрочем, добавить, что за мое трехлетнее пребывание в Пекине это был единственный случай проявления ненависти к европейцам, членам дипломатического корпуса, со стороны пекинского населения. В провинции, конечно, как было указано выше, дело обстояло иначе. Случай убийства двух миссионеров, повлекший за собой занятие немцами Цзяочжоу, был далеко не единственным. Конечно, весьма часто иностранцы сами были виновниками подобных выступлений. Следуя примеру английского колониального режима, после неудачной для Китая войны 1894 - 1895 гг. иностранцы начали слишком резко проявлять высокомерие в обращении с китайцами. Иногда иностранцы позволяли себе и физическую расправу с китайскими слугами, которая до бесконечности озлобляла последних, хотя обыкновенно они и были вынуждены это скрывать. Что касается наших официальных сношений с китайцами, то надо отдать справедливость многолетнему составу нашей миссии, именно ее драгоманам. Они старались соблюдать с китайцами, в особенности с представителями их официального мира, весь сложный ритуал китайской вежливости, вплоть до поклонов с приложенными к груди руками (кото). Совсем иначе относились к китайским мандаринам посланники, в большинстве случаев назначенные с других постов и никогда перед тем не бывавшие в Китае. В частности, граф Кассини в разговорах не раз выражал свое недовольство нашим первым драгоманом Поповым. Последний, по словам посланника, избегал передавать какие-либо резкие его заявления китайским министрам, облекая их в согласные с китайским этикетом формы. Кассини полагал, что тем самым терялась сила его представлений, которым он хотел придать резкую форму.

   Впрочем, с китайскими сановниками, как я уже говорил, наши сношения носили исключительно официальный характер. Помимо деловых посещений цзунлиямыня, отношения эти ограничивались посещениями миссий китайскими мандаринами и нашими ответными визитами. За исключением двух-трех китайских переводчиков, никто из китайского официального мира в Пекине не говорил на иностранных языках. Помимо того, отказ иностранцев от соблюдения китайского этикета делал для китайских сановников посещение иностранных миссий весьма тягостным. Между собой они строго соблюдали этот этикет, выражавшийся при встречах в бесконечных поклонах. Подобное церемонное обхождение друг с другом доходило иногда до необычайных крайностей. Например, при встрече двух сановников при их передвижении в носилках этикет требовал, чтобы младший выходил из них и совершал ритуал поклонов перед другим, который в свою очередь тоже был обязан выйти из носилок и отвечать тем же. Во избежание этих воистину китайских церемоний китайский хороший тон позволял, чтобы сановник, находящийся в носилках, глядя в другую сторону или читая книгу, делал вид, что не замечает другого, направляющегося ему навстречу. Это было возможно, так как сановники никогда не передвигались иначе, как в окружении большой свиты и едущих впереди себя на лошадях конюхов, до известной степени заслонявших их. Мандарины высших классов на официальных визитах входили обыкновенно в сопровождении нескольких "придворных", которые стояли во время приема за их креслом. Например, за Ли Хунчжаном их стояло обыкновенно трое, каждый из них имел на шапке по синему шарику (полковничий чин). Один держал его трубку, второй - чашку с водой и небольшое полотенце, которым Ли Хунчжан обтирал лицо, а третий - небольшую плевательницу.