Исследование Апокалипсиса - Юрий Миранович Антонян

имеют место в виде галлюцинаций, сопровождающих временное иди постоянное расстройство психической деятельности. Галлюцинации были у многих из тех, кого церковь почитает в качестве святых или блаженных, эти продукты больной психики часто канонизируются.

Видения представали многим пророкам, святым, праведникам и другим мифологическим персонажам, например, одному из двенадцати патриархов Левию, завет которого почти полностью построен на видениях. Небезынтересно, что Левий предрекает прекращение прежнего священства, которое, как это вытекает из текста «Заветов двенадцати патриархов», не удовлетворяет Бога. Левий предвидит появление «священника нового, которому все слова Господни будут открыты, и он совершит суд истины на земле во множестве дней. И взойдет звезда его на небе, как царя, сияя светом знания (как) при солнце день, и он возвеличится во вселенной. Сей воссияет как солнце на земле, и удалит всякую тьму из поднебесной, и будет мир во всей земле. Небеса возликуют во дни его, и земля возрадуется, и облака возвеселятся, и познание Господа разольется на земле, как вода морская, и Ангелы славы лица Господня возвеселятся в нем»[29]. По существу, это предчувствие прихода мессии, точнее — выражение потребности в нем.

В зависимости от содержания и смысла видений, в том числе закрепленных в религиозных ритуалах, они могли приносить блаженство и радость, или, напротив, повергать в шок и устрашать. Так, демонстрация дарующего блаженство в Элевсине представляла собою ежегодное событие, повторяющееся на протяжении более чем тысячи лет. Его успех заключался в природе психической реальности. Трагедия также оказывает психическое воздействие, но иного рода. Непрерывность культа мистерий являлась важным элементом в создаваемом им религиозном переживании[30].

Иоанн Богослов обозначает то психическое состояние, в котором он был в тот «день воскресный», когда перед ним представали апокалиптические видения. Богословие понимает названное состояние как такое, когда человек видит, слышит и чувствует не телесными органами, а всем своим внутренним существом. Это не сновидение, такое состояние бывает и во время бодрствования, и оно, конечно, является экстатическим, возможно, даже связанным с пограничными состояниями, расстройствами психики. Голос, который услышал Иоанн, велел ему обратиться с посланиями к семи церквам. Учитывая, что именно число «семь» в этой книге утверждается неоднократно (семь светильников, семь громов, семь печатей, семь ангелов, семь чаш), можно сделать вывод, что «семь» имеет мистическое значение и символизирует полноту вселенской христианской церкви.

Апостолу Иоанну предстали следующие основные (только основные!) видения:

— Христа среди семи светильников;

— семи таинственных печатей, которые спаситель снимал, что сопровождалось массовой гибелью людей;

— семи ангелов с семью трубами под седьмой печатью, что также сопровождалось казнями и смертями;

— жены, облаченной в солнце, а также красного дракона с семью головами и десятью рогами;

— зверя с семью головами и десятью рогами;

— агнца на Сионе и с ним ста сорока четырех тысяч человек, у которых имя отца написано на челах;

— семи вспышек ярости господней;

— жены, великой блудницы, сидящей на звере багряном;

— последнего суда над Вавилоном, зверем и лживым пророком;

— торжества истинного победителя;

— тысячелетнего царства христова на земле и последующего за ним Страшного суда;

— нового неба, новой земли и небесного Иерусалима.

Первые видения представляют собой как бы предисловие к самому Откровению, Христос являет себя в качестве не только повелителя всей христианской церкви, но и Бога, владыки мира. Он имеет ключи от ада и смерти, а следовательно, властвует над жизнью. В последующих видениях тотальных разрушений и массовой гибели людей он действительно предстает как владыка жизни и смерти.

Булгаков поясняет, что все видения, словесные откровения и пророчества не относятся к земному миру, они происходят не на земле, но в мире духовном, они не относятся ни к пребыванию Христа среди учеников до крестной смерти, ни к его явлениям после воскресения и до вознесения. Тайнозритель приемлет их, находясь «в духе», под прямым его воздействием и вдохновением. Если земное пребывание Христа, как и его явление по воскресении, вдохновляет, сообщает благодать святого духа, то здесь, напротив, вдохновение являет, порождает явления. Будучи по содержанию своему созерцательным, имея характер видений, по существу Апокалипсис есть книга пророческих видений и откровений. Если по предмету своему она может быть названа пятым евангелием, она и отличается существенно от евангельского повествования о жизни Христа на земле как откровение о нем по удалении его из этого мира в «одесную Отца сидение». Поэтому все явления Христа в Апокалипсисе, хотя и относящиеся к его вочеловечению, не суть явления во плоти, но духовные, как мы бы ни понимали это духовное его созерцание[31].

Вряд ли можно назвать Апокалипсис пятым евангелием — даже по христианским канонам, поскольку он не содержит сведений о земной жизни Христа и вообще резко выделяется среди всех книг Нового Завета. В Откровении отсутствует вся та часть его учения, которая сосредоточена в Нагорной проповеди, и апокалиптический Иисус предстает в совершенно ином облике, в котором очень трудно, а практически невозможно узнать мессию, который до этого, в своей мирской жизни, призывал к миру и любви.

В видениях Иоанну представляется множество опустошительных бедствий и грозных образов — не случайно многие из них, если не все, стали нарицательными и активно используются в христианской, да и во всей западной культуре, для обозначения катастроф и трагедий. При этом совершенно непонятно, почему обрушиваются беды на человеческий род. Так, Иоанн «видел и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!» (8:13). Действительно, как только они начали трубить, массовые несчастья не заставили себя ждать.

Булгаков, восторженный поклонник Откровения Иоанна, правда, объяснявший его отдельные положения более чем путано, говорил об этих людских казнях следующее: «Очевидно, тайнозритель сознательно говорит здесь языком религиозного синкретизма, которым он пользуется как средством описать почти невыразимое и неописуемое духовное видение бед и опустошений, постигающих незапечатленную часть человечества. Понимать это буквально или даже делать попытку давать истолкование отдельным чертам этих образов, как и их сочетанию, нам представляется невозможным, даже если и можно подыскать для них параллели религиозно-исторического и сравнительно-мифологического характера»[32]. Здесь Булгаков остается верен себе и богословию, не утруждаясь доказательствами и просто полагаясь на веру. «Пути Промысла для нас непостижимы и неисследимы, но надо верить в их абсолютную верность и безошибочность, — писал он в другой работе. — Лишь в исключительные моменты становится ощутительно зрима рука Промысла в личной и исторической жизни человечества». Булгаков верит в принципиальную возможность Апокалипсиса,