В доме напротив - Жорж Сименон

Не забыть рассказать ей о том человеке из Новороссийска.

Глава 8

Но на следующий день он не сказал Соне ни слова из всего, что собирался сказать, и не заговорил с ней о человеке из Новороссийска.

Ночью он сильно потел, хотя почти ничем не был накрыт, это случалось с ним все чаще и чаще. Иногда он спрашивал себя: бывало ли это с ним прежде? Но сколько ни напрягал свою память, не мог припомнить, чтобы он когда-либо просыпался весь в испарине на мятых простынях. В особенности же он не помнил, чтобы, вставая утром, чувствовал себя более усталым, чем накануне. А такое случалось теперь ежедневно. Устремив взгляд в пространство, он ждал, пока наконец почувствует в себе достаточно сил, чтобы жить дальше. Он плохо выглядел. Во рту было горько, горечь эта была какой-то новой, совсем ему незнакомой.

В это утро у него на лбу и на висках выступил обильный пот от одного лишь усилия, которое он сделал, чтобы встать и пойти умыться.

Дождь лил по-прежнему. Сквозь щель в окне проникал пропитанный сыростью воздух. За окном напротив смутно угадывался силуэт г-жи Колиной, одевавшейся за спущенной шторой.

Адиль бей посмотрел на себя в зеркало, перед тем как взять кувшин и налить воды в таз. Он снова заметил, что щетина на подбородке растет гуще, чем раньше, и внезапно вспомнил, что у мертвеца она растет с невероятной скоростью.

Он высморкался и плюнул в платок. И тут, без малейшего перехода, мгновенно все на свете стало иным. Паника охватила все его существо до самой глубины, стиснула ему желудок, вызвала тошноту.

Он боялся взглянуть еще раз на красноватые пятна на платке. В страхе он опять посмотрел на себя в зеркало, услышал, как возится уборщица в кабинете. Потом туда вошла Соня, и женщины заговорили по-русски, но он не понимал, так как говорили они очень быстро. Чутьем он угадал: вот Соня кладет на камин сумочку, вот вешает черную шляпку, вот снимает галоши.

Когда он вошел туда в мятой пижаме, босиком, Соня привскочила от изумления, он это заметил и с удовольствием подумал, что напугал ее.

— Сейчас же пойдите за доктором.

— Вы заболели, Адиль бей?

— Сам не знаю.

Бедняга не побрился, не оделся, даже не протер лица и каждый раз, проходя мимо умывальника, украдкой смотрелся в зеркало. Покачивая головой, он делал десяток шагов, и вдруг его охватывала та же паника, что при виде платка, он в нетерпении стискивал зубы, уставившись взглядом на дверь, как будто мог этим взглядом вызвать мгновенное появление врача.

— Да ведь это русский врач! — проворчал он. Некоторое время спустя Адиль бей громко сказал:

— Там будет видно!

И с этой минуты продолжал говорить сам с собой.

— Пусть определит, чем я болен.

Врач пришел вместе с Соней, которая застала его в больнице. Адиль бей впустил его в спальню, запер дверь на ключ и заявил:

— Осмотрите меня.

С этими словами он горько улыбнулся, как будто знал, что разыграл собеседника.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Очень плохо.

— Что у вас болит?

— Все!

— Покажите язык… Гм!.. Разденьтесь до пояса… Пока он выслушивал Адиль бея, приложившись щекой к его груди, тот готов был закричать от раздражения.

— Дышите… Покашляйте… Сильнее…

Лицо врача было благодушным, но не более обычного.

— Вы уверены, что не злоупотребляете бромом? Адиль бей ухмыльнулся, но не сказал, что ни разу не принимал его.

— Весь организм переутомлен, как будто…

— Как будто?

— …как будто вы в течение долгого времени что-то принимали в больших количествах, какой-то наркотик или, возможно, спиртное. Вы пьете?

— Никогда. Что же это может быть, если не спиртное?

— Не представляю себе. У вас нигде не болит, в определенном каком-нибудь месте?

С презрительным видом Адиль бей показал ему платок.

— Вот что со мной такое! — бросил он.

Против его ожидания, врач посмотрел на платок без особого интереса.

— Это впервые с вами случилось? Странно, но это вовсе не доказывает, что у вас туберкулез. При прослушивании я ничего не обнаружил у вас в легких, но если хотите проверить, зайдите в больницу, вам сделают рентген.

Но почему врач схватил вдруг стакан воды, стоявший на ночном столике? Осмотрел его, понюхал, повернулся к Адиль бею, все еще стоявшему раздетым, пожал плечами.

— Что вы мне пропишете?

— Прежде всего, надо отменить бром. Вы дома питаетесь? Это вашу служанку я заметил по дороге?

Он поглядывал то направо, то налево с удивленным видом. Адиль бей не спускал с него глаз. Он догадывался. Он ждал какого-то решающего слова, но врач молчал.

— Вы думаете, дело в пище?

— Я этого не говорил. Нет никаких оснований думать, что причина в пище.

— Тогда что же?

— Приходите ко мне в больницу. Я там смогу внимательнее осмотреть вас.

— Вы не хотите сказать мне, что вы предполагаете?

— Я еще ничего не предполагаю.

Это было не правдой. Доказательством был его поспешный уход, такой поспешный, что он не сразу нашел ручку двери. Но в кабинете он остановился и посмотрел на Соню и уборщицу.

— В больницу! — повторил он шедшему за ним Адиль бею.

Посетители уже ждали. Соня подняла голову и спросила:

— Вы будете принимать сегодня?

— Да.

Он сказал это “да”, как будто произнес угрозу. Потом оделся, стараясь действовать возможно более точно, и все время следил за собой в зеркало. Чуть позже он сел к письменному столу и сказал:

— Зовите первого!

Так решительно он еще никогда не держался.

— Вы говорите, что ваша дочь исчезла, и полагаете, что ее похитил турок? Ничего не могу поделать, мадам. Я здесь не для того, чтобы разыскивать похищенных девиц. Следующий!

В то же время он прислушивался к звукам, доносившимся из спальни, где прибирала уборщица, и не спускал глаз с Сони. Ничто теперь не могло ускользнуть от него. Все его ощущения обострились до предела. Он рассматривал кожу своей секретарши, такую же бледную, как у него. Но то была другая бледность. К тому же ее кожа была сухой, а у Адиль бея она при каждом движении становилась влажной, несмотря на то, что не было жарко.

Соня писала. Два или три раза она поднимала голову, глядя на него, и он ясно чувствовал, что это непросто ей дается, что для этого каждый раз требуется какое-то усилие.

Как это ему удавалось — думать, наблюдать и в то же время слушать все, что ему говорят? Длинные объяснения он сразу прерывал.

— Короче, прошу вас!

Таким образом, уже к одиннадцати часам в кабинете было пусто.

— Что вы делали вчера вечером? — резко обратился он к Соне.

Она не сразу ответила, удивленная, должно быть, его тоном.

— Была в клубе.

— А потом?

— Что вы хотите сказать?

— Где вы ночевали? Дома или опять у товарища, как вы говорите?

— У товарища.

Она пристально посмотрела на него, готовясь выдержать его взгляд, но взгляд этот ускользнул, как струя воды, и затерялся где-то в серой мути окна.

— Вы можете идти.

— Еще не время.

— А я говорю — можете идти! — закричал он. — И после обеда вы тоже мне не нужны.

Он зашел к себе в спальню и минуту спустя вышел оттуда, в то время как она надевала шляпку.

— Вы еще не ушли?

Она не ответила. Он смотрел, как она уходит, такая узкоплечая, ставшая вдруг неуклюжей из-за резиновых сапог.

Адиль бей отыскал в словаре слово “отрава”, потом слово “отравление”, потом “интоксикация” и каждый раз в ярости приговаривал: глупости!

Глупым был словарь, или его составитель, так как заметки об отравах и отравлениях ничего толком не объясняли. Он поискал “стрихнин”, “мышьяк”, потом попытался определить, что за вкус у него появился во рту и почти не покидает его.

Может быть, это и есть та горечь, о которой там упоминается?

Его медленно отравляют, это ясно. С каких пор? Он не знал; может быть, с самого приезда. Его предшественника, наверно, тоже отравили? На память приходили разные подробности. Он вспоминал, как его несколько раз тошнило и он относил это за счет консервов. Но разве во время войны ему не приходилось есть консервы, подчас несвежие, и он не болел?

Но ведь он и сейчас не болен! Это хуже! Он мало-помалу теряет силы, становится безвольным и вялым.

Это мышьяк! Или другой яд, но яд! Врач это отлично распознал, не зря он сразу заговорил о броме и понюхал стакан.

Адиль бей тоже понюхал стакан, но ничего не почувствовал, вернее, усомнился в своем обонянии. В последнее время он стал различать гораздо больше запахов, чем раньше. Он понюхал собственную кожу, и ему почудилось, что она отдает какой-то горечью.

— Вот! — прорычал он. — Так-то оно и лучше! По крайней мере, он теперь знает и будет действовать! Он ходил по квартире, бормоча отрывочные фразы. Время от времени вызывающе посматривал на окно в доме напротив. Потом его взгляд упал на телефон.

С кем поговорить? Пенделли заняты — укладывают вещи, через час их дом опустеет. Джон? Американец выслушает, поглядывая на него мутными глазами и попивая виски. Почему, как заметила г-жа Пенделли, он четыре года сидит в Батуме без единого отпуска и даже не говорит об отъезде? Почему Советы его не трогают, в то время как за всеми иностранцами ежеминутно идет слежка?