Газета День Литературы # 179 (2011 7) - Газета День Литературы

Хотя и не так-то просто это ему далось:

Чтоб слышалось окрест,

К чему твердить о том,

Что следом тяжкий крест

Понёс ты за Христом?

Свой тайный, тяжкий свой

Неси же по Руси,

Но о стезе такой

Зазря не голоси.

Идёшь – не возгордись:

От пястей и до пят,

В своей борьбе за жизнь

Ещё ты не распят!

В Олеге Дорогане мне проще представить последнего поэта Третьего Рима (и того Рима, в котором поэт когда-то жил, и того, который теперь остался доживать в поэте) прежде всего потому, что Олег Дорогань в поэзию пришёл из русской воинской касты, которая даже после октября 1917 года сумела вернуть себе свой аристократизм и в бытовом, и в духовном его значениях (ах, я ещё помню, как наших офицеров украшали не только сверкающие позументы, но и приданная им вместе с ощущением собственного особого достоинства осанка!).

Так уж в русской литературе сложилось, что военный мундир и перо поэта могут стать её символами точно так же, как серп и молот у работного сословия. От Гавриила Державина, который, будучи первым поэтом, усмирял пугачёвскую войну, до Героев Советского Союза Михаила Борисова и Владимира Карпова – истинные сыны России не спешили из служивого сословия переквалифицироваться в литераторов, а, став профессиональными литераторами, продолжали и пером хранить своё любимое Отечество.

Да и сама поэтика Олега Дороганя таит в себе печать всей богатейшей традиции высокого русского Слова. "Ох, до чего же он горький, //Скошенный смертушкой злак..." – это, конечно же, из неисчерпаемой палитры народной песни; "Женщина в бархате" или "Ты качала звезду на пушистых ресницах" – эти образы освящены таинственным русским романсом, а в строках "Кто-то звёзды дальние взрывает – //У всего свой срок, свой судный час..." слышится звук взволнованной державинской лиры; и ещё, читая Олега Дороганя, начинаешь понимать, что его поэзия – родная и "золотому", и "серебряному" векам, что всё богатство русского слова она в себя вобрала и, выдохнутая живым чувством поэта, обрела неповторимый образ уже всё-таки ни с чем не сравнимой, уже дороганевской "вселенной по имени Русь": "Древний мир из трелей новых //Воскрешает соловей //В тусклом золоте сосновых – //Сверху пальчики – свечей. //Край заброшенный – не брошен, //Жизнь ключами бьёт сполна. //И свои надела броши //Под берёзой бузина. //Бог своей дарящей дланью //Цвет колышет на ветвях. //Соловьиное венчанье //В соборованных садах! //И везде, где на равнине //Остановимся вдвоём, //Мы всегда посередине – //А по кругу окоём!"

Вот этим своим животворным талантом, своим поэтическим "окоёмом", вобравшим в себя не только полноту русской природы, но и полноту русской культуры, полноту русской истории, полноту всей русской памяти и всей сегодняшней русской тревоги, Олег Дорогань бесконечно дорог мне, читателю. Вот за это счастье – ощутить себя "посередине" России даже в наше время, когда середины не стало, когда каждый вынужден вращаться вокруг собственной оси, – я Олегу Дороганю благодарен. Он нежный лирик, он суровый, лишённый софистики философ, он русский человек и он просто человек, разбуженный великими печалями, вставшими при дверях уже у всего мира, и – заговоривший с нами живым и мудрым языком своего стиха.

Николай Дорошенко

***

Вновь раскинули крылья над Русью

Гуси-лебеди – строем рябым.

Не такие ли гордые гуси

Гоготаньем спасли спящий Рим?

А теперь кто разбудит Россию,

Если совесть всю сон оковал?

И бессилье межуя с насильем,

Мир велик, но так узок и мал.

Русь под крёстными и под крестами.

Первых, правда, под чёрный гранит

Сложат, думаю я, штабелями,

Пусть их сонм упокоено спит.

Я не первый и я не последний,

А второй – он и сзади вторым.

Золотого сеченья посредник,

Изживаю в себе третий Рим.

Но изжить ли следы и приметы

Вырожденья повсюду у нас?

На сенаты новейшие вето

Кто бы мог наложить в добрый час?

А герои отчаянно-дерзкие, –

Вроде тех, что и Ромул и Рэм –

Основатели Рима вселенского, –

Где они? Их не стало совсем...

Где волчица из первого Рима,

Что предтеч тех вскормила сквозь вой?

За толпою она пилигримов

Перешла в византийский второй.

Но и там не осталось святого

Ничего, – утверждать я берусь:

Та волчица из Рима второго

Перешла в третий Рим, нашу Русь.

Где не ангелов лёт лебединый,

Там бесовские поводыри.

И заколотая Мессалина

Рим прошла – не один, а все три.

Неужели бессмертье порока

Не изжить на планете людей?

И не надо быть первым пророком,

Чтоб пророчить ей прорву смертей...

Я не первый и я не последний,

А второй – он и сзади вторым.

Золотого сеченья посредник,

Изживаю в себе третий Рим.

ПРО РИМ

Что ни соври про Рим,

Он, Рим, неповторим!

Был первый, что помпезно

Завис над самой бездной...

Конец его печален:

Был ордами раздавлен.

Но и среди руин

Он, Рим, неповторим!

За Римом олимпийским

Шёл следом византийский,

Да прочный камень веры

Столкнули изуверы.

Всё ж Римом от Христа

Второй стал неспроста!

И тут итог отчаян –

Он грудой пал развалин.

С серпами-ятаганами

Осман взошёл над храмами...

Но всякий новый Рим

Опять наносит грим.

Наш Рим – московский третий

В своём тысячелетье.

Стоит – и без развалин

Расколот, неприкаян,

Среди живых руин

Он вновь неповторим!

***

Не исчерпать времён исконных Рима, –

Ни соли мудрой, ни нагих фактур,

Ни спеси, ни комических ужимок,

Ни истинно трагических натур.

Сенатов, тиранических режимов...

Пусть мало правил мерзкий Башмачок –

Калигула, а слава горьким дымом

Тех затмевает, кто разил порок.

Мир загрязнён флюидами порока,

И плоть Земли очиститься спешит.

И силы Бога и все силы Рока

Помочь спешат ей со своих орбит.

Не избежать времён последних Рима, –

Вселенский, вижу, всех постиг недуг.

Становятся пространства нелюдимы,

Где долго царевал имперский дух...

О Русь моя! Не Рим. Не Атлантида.

Сравненья эти все тебе во вред.

Но Эвридикой не сойди к Аиду,

Жена моя, печаль моя, мой свет!

ПОЛЬСКИЙ САМОЛЁТ

Памяти поляков, летевших в Катынь

В молочном тумане сквозил самолёт

Над тихим предместьем Смоленска.

Его на посадку направил пилот

В порыве отчаянно-дерзком.

Ещё он летел – а уж свечи зажглись

И слёзы роняли из воска,

И жертвы в полёте помиловать Жизнь

Молила у Смерти на польском.

Но кроны деревьев срезая крылом,