Газета День Литературы # 179 (2011 7) - Газета День Литературы

– Сейчас выезжаю.

Я сидел в темноте возле входа в метро, среди пьяных бомжей. Мобильник завибрировал в кармане.

– Тимур, я жду за киоском "Аудио".

– Понял. – Я приплёлся к киоску. Из сумрака шагнул навстречу Шамкин, повёл меня, бросив кому-то из встречных: "Кореш напился, всё хорошо".

Я валялся в машине на заднем сидении. Потом в какой-то квартире мне зашивали рану на предплечье. Шамкин напоил меня водкой, чтобы я меньше чувствовал боль, сам тоже пил, матерясь. Пил и врач – маленький курносый мужичок, грубо штопающий меня, словно моя рука была рукавом пальто.

– У нас в партии много кто есть, держись, Тим. Семён справится. Правда?

Доктор пьяно кивал. Всё в глазах плыло, мне было уже всё равно, Семён перебинтовал мою руку. "Сдаст гад", – думал я, наблюдая за суетящимся Шамкиным. Теперь Акаёмов погиб, и все его единомышленники были под дамокловым мечом. Партия Акаёмова в его организации, наверное, под конкретным прессингом. Если она была – эта партия, в чём я лично крепко сомневаюсь.

– Куда ты теперь? – поинтересовался Шамкин. – Лучше отсидеться где-нибудь. До события. Хочу предложить один вариант.

– Спасибо... – Я ехал в метро, и мне казалось, что электричка едет слишком медленно, по эскалатору вверх рванул бы, как на стометровке, но ослаб после ранения.

Да, теперь я верил Акаёмову, но кто мы без него?

***

Русский "включается" в экстремальных условиях. Русского надо загнать в угол, чтобы он вызверился. Так считал Акаёмов.

Итак, операция "База" зависела от меня, чуть в меньшей мере от Зимина и Мёртвого Анархиста. Остальные наши были почти не в курсе, так и надо.

Вместо Питера поехал на дачу под Смоленск, где когда-то был с Акаёмовым.

Вода из колодца. Лёгкий морозец. Очарованье тишины. Высокие сосны у домов.

Почему-то вместо отчаяния меня охватило нетерпение, я был нацелен вперёд как стрела. Приближалось то, что было смыслом моей жизни, то, что для чего я был рождён. В зеркало мельком видел своё лицо. Появилось выражение холодной уверенности, даже цвет глаз стал каким-то пронзительно-ярким.

– Вот я умру за Родину, – неожиданно подумалось, – а что такое для меня Родина? И что мне светит, если выживу, если сумею избежать тюрьмы, – служить в охране какой-нибудь фирмы? И если нужна сейчас душе опора, то это ведь не воспоминания о полуразвалившемся доме… Умру за своё отечество мечты – выдуманное, которым, скорее всего, не станет эта страна. Но ведь душе не прикажешь с этой серостью, мерзостью бытия примириться. И значит, снова и снова будем пробовать переломить судьбу. Я врос в свою Идею, разучился жить иначе. Научился извлекать адреналин из ненависти, эндорфины из боли, мой организм и душа функционируют относительно иной системы нравственных координат. Поздно меняться.

Ранним утром двадцатого ноября машина остановилась у дома. Я вцепился взглядом в "джип", почему-то показалось, что сейчас увижу, как из машины выйдет улыбающийся румяный от мороза Павел. Сразу же отрезвила мысль: "Менты". Но это прибыл Шамкин. Он буркнул: "Привет". Мы зашли в дом.

– Как дела? – Он рассеянно осмотрелся. – Пьёшь?

– Жду.

Шамкин поколебался, потом сунул руку в карман и вынул четыре журналистских удостоверения и паспорта с незнакомыми мне фамилиями:

– От Акаёмова.

– Он жив?!

– Просто заранее просил меня приберечь для вас. Вы же должны будете как-то пройти на базу. Это документы. В мансарде – оружие. Не знал?

Шамкин направился в дом, я – вслед. Неодобрительно покосившись на бутылку "Завалинки", стыдливо припрятанную мной в угол, Шамкин развернул на столе карту:

– Приезжаете на базу. Допустим, вам удаётся захватить её. Минируете несколько объектов. Возможно, те парни, которые вам троим помогали, уходят. Хотя не верю, что уйдут далеко… А вы, как Акаёмов называл – русские шахиды, – остаётесь. Заявления прессе и требования к Правительству – ваше дело, затем, и если честно, опять же не верится, что сумеете, – Аллах Акбар и в Рай. Тим, я пойму, если вы ограничитесь просто заявлением и сдадитесь, никто не ждёт от вас самоубийства, Акаёмов мне всегда казался странным – набрать мальчишек-камикадзе, заставить взорваться. Фанатик.

Шамкин сунул мне в руку какой-то бланк:

– С кем будем иметь дело при захвате?

– В охране человек восемь.

– Так мало?

– Пока охранять нечего… Удивительно, что там вообще ни один сторож дядя Вася с берданкой. Но вам нужно именно здание.

Было около пяти утра, когда на такси приехали Малышев, Анархист и Зимин. Я расчищал снег возле калитки, чтобы чем-то занять себя. Снега было мало. На соседней даче выла собака. Над чёрными домами торчали столбы с тусклыми лампочками фонарей, низкая луна светила ярче них.

– Здорово, Тимур! – преувеличенно бодро крикнул Анархист.

– Слава России.

– Слава России.

Пожали друг другу замерзшие руки.

– Это наша машина? – Игорь попинал колеса джипа, оставленного Шамкиным.

Что теперь в мире нашего? Только слава остаётся от человека после смерти, вот она действительно ему принадлежит.

Прошли в дом.

– Итак, – сказал я, – есть форма, оружие, документы. И переводчик. – Посмотрел на нашего умника Мёртвого Анархиста.

Мы полезли на чердак за оружием, только Анархист остался внизу. Он сидел за столом, барабаня пальцами по столу и опустив голову.

– Что возьмём? – Спросил Малышев, открывая два ящика.

– Всё!

– Дело в том, что на базе уже кое-что для нас припрятано, – загадочно улыбнулся Малышев.

Мы спустились с чердака.

– Вот сука! – обреченно сказал я, бросив взгляд на стол, где стояла пустая поллитра из-под "Завалинки". И выскочил на порог.

Анархист во дворе судорожно затягивался травкой. Горьковато-сладкий дымок окутывал красную рожу.

– Всю водку выжрал, спаситель России? – спросил я зло.

– Где ты видел трезвую богему? В гроб, что ли, бутылку прихватишь?

– Придурок! Ты что творишь? У нас сегодня операция, с пиндосами будешь говорить, а от тебя перегаром, как от десяти бомжей!

– Напряжение снимал, психологическое, – пробормотал соратничек.

– Интеллигент! – Игорь вложил в это слово всё презрение благородного варвара к унтермешу. Сам Зимин глядел на наш "джип" как викинг на корабль мертвецов – нордически-бесстрастно.

Анархист отбросил косяк, и высыпал в рот пять подушечек жвачки. Жевал с отвращением. В дорогом костюме и плаще, в очках, он выглядел солидно, старше своих лет. Плотный, благоухающий дорогим одеколоном, лохмы прилизаны с помощью геля, растерянные глаза спрятаны за тёмными стёклами.

– Понимаешь, Герман Валентинович, ты наше всё на данный момент! От тебя зависит, попадём ли на базу. Если нас возьмут прямо в воротах – значит, всё было зря, загремим на нары, возможно, пожизненно. Ты должен сыграть роль достоверно, усыпить бдительность врагов. Хотелось бы не облажаться. – Старался приободрить, внушая как значима его роль.

В машине Анархист судорожно сглатывал – видимо, подташнивало.

Малышев молчал с каменным лицом, положив крепкие загорелые руки на руль.

В его молчании ощущалось осуждение, адресованное мне – командиру.

Мы высадили Зиму и Герку возле остановки. Я вышел вслед и, рванув Германа за рукав, прорычал:

– Отойди, проблюйся.

– Раскомандовался, – огрызнулся он. – Пошло всё к чёрту! Вот щас попутку поймаю…

– Ищешь повод свалить?

Он смотрел насмешливо и самоуверенно, но я-то знал – боится, сволочь.

– Соратник уважаемый, – сказал я задушевно, как Акаёмов. – Ты думаешь, мы одни это дело проворачиваем? Целая команда.

– Ого! – оживился Игорь. – Так есть ещё кто-то?

– Нет, мы тут в зарницу играем. Пионеры-герои. Ты, Гера, учти, я-то к тебе домой с автоматом не ввалюсь, а вот те, кто для нас план разрабатывал – вполне.

– Угрожаешь.

– Просто информирую – мы не одни в чистом поле. А я в том же положении, что и ты. Отступать уже поздно. И лучше с достоинством встретить то, что должно произойти, – примирительно сказал я. – Ты же свой выбор давно сделал.