Газета День Литературы # 179 (2011 7) - Газета День Литературы

За нею вслед нельзя.

Лёт в небе лебединый

Приостановит ход –

И над родной равниной

Как дымка пропадёт...

Не всё в России осень,

Настанет и весна.

Земля заплодоносит,

Для Бога спасена!

Марина СТРУКОВА НЕ ОПРАВДЫВАЮСЬ... НЕ ОТРЕКАЮСЬ...

(ОТРЫВОК ИЗ НОВОГО РОМАНА)

Я угодил под пули второй раз в жизни. Первый раз были наши с Игорем шуточные расстрелы в карьере, когда один стоял у откоса, а другой целился так, чтобы попасть в мишень рядом. Но сейчас я пытался уйти от настоящей смерти.

Акаёмов ведёт машину быстро, в темноте мелькают вспышки реклам, цепи огней – окна, блики светофоров; драйв, это круто, даже весело, если бы не рука... Павел хмурится, бросая взгляд в зеркало над лобовым стеклом, я снимаю с предохранителя ствол.

– За нами, – я поднимаю глаза, в зеркале мигают фары. Когда переезжаем мост у Лужников, слышу очередь, мгновенная вспышка, машина виляет, вылетает на обочину, останавливается, уткнувшись в витую решетку, за которой белеют стволы берёз. Он распахивает дверцу, мы вываливаемся из машины, он тащит меня вниз:

– Мозги вышибут.

Визжат тормоза, преследователи тоже останавливаются, и над головами – веером очередь.

Акаёмов выхватывает из-под сиденья автомат.

Мы между решёткой и нашей машиной – некуда деться, он стреляет поверх машины. Я тоже стреляю, но понимаю, что луплю в молоко. Стрельба по мишеням – это не бешеная пальба на улице. Всё стихает. Мы должны рискнуть.

– Куда? Идиот!

– Ты их замочил.

Два тела лежат на асфальте за чужой машиной. Мы садимся в неё.

– Круто, как ты всех уделал. Я ни в кого не попал.

– Бездарь! – Акаёмов разворачивает джип.

– Умный, б...ь! Сам бы и руководил операцией.

– Теперь мог бы, засветился. Плевать, не всю жизнь торчать у компьютера.

Вдруг понимаю, что на его месте пожалел бы, что связался со мной. Рукав куртки тяжёлый и липкий от крови. Озноб.

– Не страшно.

– Спасибо за информацию, – огрызается он. – Кажется, за нами опять "хвост".

Мы в каком-то переулке. Машина останавливается. Павел безуспешно пытается завести, матерится, затем дёргает за рукав:

– Выметаемся.

Бежим в разные стороны. Я останавливаюсь, прислушиваюсь. Где-то позади чётко щёлкают несколько выстрелов. Вокруг обшарпанные стены, тёмные провалы арок, мусорные баки, вверху несколько освещённых окон – там живут обычные люди, народ, которому я служу, народ, которому плевать на меня… Не могу, не хочу уходить, не зная, что случилось с Павлом. Забиваюсь в какую-то подвальную дверь, в кромешной тьме перезаряжаю пистолет на ощупь; тонкий луч пробивается через дыру от выломанного замка. Вынимаю мобильник. Нажав на кнопку, вижу цифры – 2.40. Ещё пять, ещё десять минут жду, сцепив зубы. Решительно выхожу. Иду осторожно, напряжённо вглядываюсь в провалы переулков. Где же он? Где эти люди?

У меня удушье. Но я не боюсь. Это фильм. Мне кажется, что вижу всё на экране, вот переулок, вот машина с распахнутыми дверцами.

– Эй, – окликает кто-то тихо. Вглядевшись в сумрак подъезда дома, видимо, обречённого на снос, я заметил Акаёмова. Павел сидел на пыльной лестнице, привалившись плечом к прутьям перил. Я подошёл и понял, что он ранен. Акаёмов поднял глаза.

– Хотел доказательств? Вот тебе доказательство, – он плюнул кровью на асфальт. – А теперь вали отсюда.

– Вместе уйдём. – Хочу помочь подняться, он резко отталкивает:

– Ты сам ранен. Нас возьмут, и всё будет зря, всё, что делали – рухнет.

У меня темнеет в глазах, опираюсь о стену. Потеря крови.

– Павел Анатольевич, – вдруг понимаю, что больше не увижу Акаёмова, и надо сказать что-то важное, решающее, наверное, самым важным было это: – Павел Анатольевич, я вам верю.

– Да, Тимур, знаю.

Поворачиваюсь и быстро иду, эта быстрота относительна, потому что слабею с каждой минутой. С ужасом думаю, что если сейчас упаду и сердобольные прохожие отправят в больницу, там меня и заметут. Твою мать!.. Вспоминаю слова Акаёмова о том, что на допросе в наше время не помогут ни мужество, ни терпение, там тебя, возможно, не будут бить, просто всадят дозу препарата, который развязывает язык, и человек как ребёнок или слабоумный выбалтывает всё, что нужно и не нужно следователю. "Я даже за себя не ручаюсь в этом случае, за тебя тем более, понимаешь?" – прямо признался Павел ещё в начале нашего знакомства, оправдывая то, что многое скрывал от меня, заставляя действовать вслепую. Но ощущение, что мной манипулируют, лишало энтузиазма и уверенности в том, что поступаю правильно, сотрудничая с Акаёмовым. Поэтому частями я выпытывал у него правду, и он рассказывал.

– Заместитель твоего бывшего вождя Дубровина – Шамкин – мой единомышленник. Он, занимаясь охранным бизнесом, финансировал партию Дубровина, и тот приблизил его, сделал заместителем. Шамкин – дипломат по натуре и патриот из умеренных, он искренне считал, что действует в интересах народа, занимаясь реставрацией церквей, организацией крестных ходов, пропагандой православия, изданием всей это макулатуры про грядущий Апокалипсис. Шамкин посетовал на твоё самоуправство, мол, талантливый парень, жжёт, как говорится, в своих статьях, но нарывается, нарывается, партию может подставить. И я посоветовал избавиться от тебя.

– Что?! – Я не находил слов, мне хотелось задушить Акаёмова. – Да знаете ли вы, что партия была моей жизнью?!

– Конечно, знал. Но твоя энергия не могла найти выхода в рамках организации, её миссия не совпадает с твоей. Там сбрасывают в никуда энергию общества. Но тому виной другие люди... Я сказал Алексею: вы должны исключить Тимура из партии. Для него есть индивидуальный проект.

Я покачал головой. Сволочной Акаёмов. Он продолжал невозмутимо:

– Помню, Алексей поинтересовался: "Очередная новая партия – мыльный пузырь, чтобы собрать вокруг молодёжь и контролировать?" – "Рано говорить".

Вспомнил, как Алексей Шамкин позвонил мне через пару дней, после того, как я ушёл, поспорив с ним насчёт содержания партийного сайта.

– Мне жаль, что приходится терять таких талантливых людей. Я много раз предупреждал тебя, Тимур, что, призывая к активным действиям, ты подставляешь организацию. Нас едва не запретили, приходят с обысками, наших людей чаще арестовывают на улицах за драки с милицией и кавказцами, и всё это – потому что на официальном сайте партии красуются твои пламенные призывы к террору. Но для активных действий ещё не наступило время. Да, революция необходима, но народ ещё не готов.

– А когда он, по-вашему, будет готов? – раздражённо спросил я.

– Это решать не нам, а нашему вождю Дмитрию Ивановичу Дубровину.

Я знал, что Дубровин снова лежит в больнице из-за старой огнестрельной раны – на него было покушение пять лет назад, и всем в партии давно рулит Шамкин. Понимал, что ничего не смогу изменить, пока он у руля, а бороться с ним было невозможно – у нас сильна субординация, да и жаль призывать к расколу самой крупной правой партии России. Я махнул рукой и ушёл, решив сделать ставку на своих единомышленников и создать свою организацию. Это и было просчитано Акаёмовым, который, понаблюдав за нами, решил дать путёвку в большую политику, правда, с чёрного хода – а ля народовольцы, а не благонамеренные оппозиционеры.

Теперь я не знал, как относиться к Шамкину. Он выгнал меня из партии. Он вытащил меня из тюрьмы для Акаёмова. Что дальше?

Итак, в самый ответственный момент, когда Акаёмов намеревался сам перейти к открытому руководству операцией, а я – фома неверующий, сдать его, – он погиб. Наверное, погиб. Теперь вся ответственность за операцию лежала на мне… – бездари. Раненном, загнанном в угол незаконном мигранте.

В закоулке за гаражами я набрал на мобильнике номер Шамкина.

– Алексей, это Тимур. Больше обратиться не к кому.

– В чём дело, Тимур?

– Я ранен. Мне нужен врач. В больнице арестуют. Что делать?

– Где ты, Максин?

– Я недалеко от вашего дома, возле метро "Волгоградский проспект".