Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я приезжала в Хаммарс, чтобы взять интервью у отца, у меня не было ни технических навыков, ни оборудования, необходимого для таких случаев, и результатом моего невежества стали шесть крайне неудачных диктофонных записей.
Эти записи я не слушала – да и сам диктофон со временем куда-то подевался, – однако я часто думала о них. Пять минут, которые я потратила на прослушивание в вечер его смерти, безжалостно разрастались у меня в голове, приобретая гигантские масштабы. Микрофон на диктофоне запечатлел все присутствующие в комнате звуки, в том числе и наши голоса, и сложил из них свою особую – шипящую, постукивающую, потрескивающую и свистящую – какофонию. И почему я не вела записей? Ведь я же понимала, что это последние наши беседы. Мне следовало каждую мелочь записывать. Не только его слова, но и все остальное. Отмечать, например, какая была погода. И во что мы были одеты. В каком я была платье. По старой привычке я не заходила в отцовский кабинет в брюках. Во время наших бесед постоянно что-то происходило. За окном ветер слегка клонил сосну. В диктофонных записях этого не слышно. Подобные мелочи можно лишь увидеть. Дом в Хаммарсе так построен, что звуки с улицы внутрь не проникают. Иногда я видела, как верхушки сосен сгибаются под порывами ветра. Почему же я об этом не писала? И почему не описывала его руки? Или свет в комнате?
Мой отец был мертв, а я сидела на кровати в Энгене. Вечерний свет заливал все вокруг. Рядом на кровати лежал диктофон. Маленький, продолговатый, закрытый.
Там, в доме в Хаммарсе, лежал мертвый отец, дожидаясь, когда его заберут. Мы решили оставить его там на сутки, чтобы дети и внуки, те, кому захочется, приехали в Хаммарс попрощаться. Смогли или захотели не все. Одна из моих сестер спала в ту ночь в комнате рядом с той, где лежал отец. «Не дело ему лежать там одному, – сказала она, – в первую же ночь после смерти».
Все, что у меня сохранилось, – это запись звуков в отцовской комнате и невыносимый звук собственного голоса.
Что бы он сказал, если бы сидел рядом со мной и слушал ту запись? «Самое важное – это ухо». Он бы непременно посетовал на качество звука. На техническую сторону. Ремесленную. «Это что за отвратительное шипение?» А еще он сказал бы: «Голос у тебя, солнышко мое, такой тоненький и вкрадчивый, прямо как у девственницы в светелке. Я же просил тебя говорить со мной по-норвежски». И в конце концов он сказал бы: «Надо все переделать».
Кто эта женщина, которая кричит, обращаясь к пожилому мужчине?
ПАПОЧКА, КАК ТЫ СЕГОДНЯ?
Я нажимаю на «стоп».
Потом все-таки решаюсь и снова запускаю запись. Может, все не так плохо, как мне показалось.
ПАПОЧКА, КАК ТЫ СЕГОДНЯ?
Я нажала на «стоп», убрала диктофон в сумку и встала. Надо придумать новый план.
Надо спуститься к остальным.
Поесть супа.
Лечь спать и проснуться, лечь спать и проснуться, лечь спать и проснуться.
Жить одним днем.
Сначала похоронить его, потом отскорбеть и лишь после, когда пройдет время, прослушать эти записи.
Когда диктофон пролежал у меня в сумке три года, я переложила его в ящик стола. Дальше начинается довольно запутанная история. Спустя год после того, как я потеряла отца, мой муж потерял своего. Мы оба остались без отцов. Каждую ночь в песочницу нашей дочки повадилась приходить лишаистая кошка, и сколько бы мы ни меняли песок, в доме и на улице пахло кошачьей мочой. Мой муж влюбился в девушку с длинными темными волосами и тонкими запястьями. Мы переехали на Форё и прожили там год. Он отправлял ей по мейлу песни. Когда я спросила почему, он ответил, потому что она – не я. Мы снова переехали. Много лет я не знала, где находится диктофон.
Спустя семь лет после смерти отца диктофон обнаружился в ящике на чердаке. Его нашел мой муж. Я позвонила сыну, Уле. Ему двадцать четыре.
– Качество звука ужасное, – сказала я, – почему – не знаю. Не понимаю. Парень, который мне посоветовал этот диктофон, сказал, что лучше диктофонов не бывает.
– Так сколько времени-то уже прошло.
– Семь лет…
– Для мира цифровой техники это много.
– Да, но когда слушаешь эти записи, такое чувство, будто им уже лет сто.
– Так ты их прослушала?
– Еще нет. Начала было, но меня минут на пять-десять и хватило… – я вздохнула, – вот я и подумала – не поможешь мне? Может, можно как-то перекинуть эти записи на «Мак» и найти какую-нибудь программу, которая очистила бы звук? У тебя нет знакомых звукооператоров?
Как раз в этот момент Ула стоит посреди собранных вещей – они с девушкой переезжают, так что времени на разговоры со мной у него нет. Я прошу разрешения прислать ему фотографию диктофона – если он увидит, что это за диктофон, может, он подскажет, как исправить звук?
– А не хочешь сначала записи послушать?
– Да это невозможно! Там сплошные помехи!
– Может, у тебя просто колонки плохие? Диктофон же маленький и валялся целых семь лет бог весть где.
Какой у меня терпеливый сын. Где он научился говорить таким голосом? Голосом взрослого мужчины, который разговаривает с несмышленой девчонкой?
– Не знаю… – ответила я.
– Мама, послушай меня. По-моему, тебе надо подключить наушники и посмотреть, улучшится ли звук.
– Ладно.
– И если звук не улучшится, если слов вообще не разобрать, пришлешь мне эсэмэску. Хорошо?
– Ага.
– А сейчас мне пора. Хорошо?
– Да.
Я отыскала пару больших наушников и уселась в гостиной. Сейчас ночь, даже, скорее, раннее утро. Муж и дочь спят на втором этаже. Я нажала на «play». Так бывает, когда опускаешься под воду.
В ушах шумит. Я мямлю, не могу толком подобрать слова. Видно, в руках я что-то верчу, потому что от этого шума еще больше. Иногда из-за него даже наших голосов не слышно. Диктофон лежал тогда на маленьком
