Прекрасная свинарка - Мартти Ларни

Наступила такая тишина, от которой падают в обморок. В глазах у меня потемнело и опять посветлело. Я взглянула на мужа. Он пребывал в том же напряжении, что и остальные гости. Наконец он глазами и, кажется, даже рукой сделал мне знак, смысл которого не нужно было разгадывать. Я внезапно приняла смелое решение: обнажив грудь, схватила чек со стола и быстро спрятала его в сумочку. Быстро взглянув на мужа, который начал со страстью опустошать рюмку за рюмкой, я отошла от стола. Хозяин дома попытался было следовать за мной, но опрокинул стол и растянулся ничком. Наконец-то он остыл. Лежал на полу и больше ничего не требовал.

Когда хозяина отнесли в спальню, многие гости раздумали уходить, как будто только теперь наконец почувствовали себя как дома. Я предложила мужу немедленно убраться восвояси, но вы же знаете, что такое дева во хмелю! Для подобного упрямства и по сей день еще не найдено подходящего определения. Армас желал непременно пировать до конца. Он был точно комар, кусающий кормящую его руку, словно герой, который, презрев смерть, празднует победу своего друга.

Я на минуту оставила его в обществе более высоких советников, а сама вышла из зала в прихожую, где столкнулась с живым воплощением зависти. Кипящие сливки высшего общества, все эти чопорные женщины, мгновенно показали мне свои спины. Жена генерального директора Ф. произнесла очень внятно:

— Дурной вкус и ничего более. Просто глупо, исключительно глупо! Она, по-моему, патологически извращенная эксгибиционистка!..

Я протиснулась сквозь толпу дам и сказала холодно:

— Простите, сударыня, вы ошибаетесь. Я не патологически извращенная эксгибиционистка, а практически мыслящая экономистка.

Они пришли в ужас, что было, впрочем, вполне естественно. Ведь они долгие годы показывали мужьям гораздо больше, чем я показала этому богатейшему горному советнику, и в довершение всего они делали это бесплатно! Вот откуда происходил их священный ужас. Их презрительные взгляды вызвали меня на дерзость. Я спросила с деланной вежливостью:

— Любезные дамы, вы когда-нибудь читали романтичную книгу Пьера Луиса «Песни Билитис»? Нет? Очень жаль, потому что чтение ее необходимо для общего образования. «Песнь песней» в сравнении с этой вещью — пустая бумажка. Что вы скажете о таких, например, восхитительных словах Билитис: «Цветы моего тела! О, мои груди!.. Раньше вы были бесчувственны, как у статуи, и холодны, точно мрамор. Ваша пышная округлость — мое лучшее украшение. Заключу ли я вас в золотую сеть или выпущу нагими на свободу — ваше роскошное сияние всегда предшествует мне. Итак, я счастлива нынешней ночью!»

Толпа советников, собравшихся за моей спиной, громко зааплодировала. Жена горного и коммерческого советника О., которая, по ее собственным словам, как раз достигла полного расцвета своей привлекательности, бросилась мне на шею и залепетала, едва не плача от растроганности:

— О, как прекрасно, как упоительно! Госпожа Карлссон, мы непременно должны ближе познакомиться. Меня зовут Карин Оливия, урожденная Тахванайнен.

Хозяйка дома уже давно удалилась в спальню мужа, чтобы проверить его пульс и бумажник, но ее отсутствие никого не стесняло. Коммерческий советник Б., владелец большой фабрики готового платья и нескольких модных магазинов, обратился с речью к женщинам. Вероятно, он никогда не учился говорить по часам, а привык измерять время только по календарю, и вот он все продолжал свою речь, хотя большая часть слушателей уже разошлась по домам, а остальные уснули — кто на чем.

Какому жестокому испытанию подвергается терпение жены, когда ей приходится уговаривать мужа уйти домой с праздника, который давно кончился. За четыре месяца нашей супружеской жизни мой муж впервые захмелел. Он не был противен, но всему противился. Хотя он уже так устал, что не мог и рта раскрыть, он все-таки желал продолжать бессмысленный разгул. Когда же я наконец вытащила его на улицу, он вдруг расплакался и начал рассказывать прохожим, что он самый счастливый человек на свете, обладающий самой красивой в мире женой. Пока мы ждали такси, подвергаясь непрестанным атакам ледяного ноябрьского ветра, он ударился в лирику и громко декламировал, разумеется, из «Венецианского купца»:

Стенанья прочь, Антонио, смелее!

Пусть мясо, кровь мою и кости — все Получит иудей, но не позволю Тебе из-за меня пролить кровинку…

Утром я быстро сбегала в банк, обменяла чек на кредитные билеты и после этого начала деловые переговоры с мужем. Я купила у него клееваренный завод со всем оборудованием и со всеми долгами за семьсот тысяч марок, расквиталась по всем особым счетам и произвела себя в чин директора, назначив Армаса Карлссона помощником директора. А чтобы муж мой никогда впоследствии не мог сказать, что с ним поступили жестоко, я подарила ему одну акцию. Таким образом, он превратился в безгласного компаньона, участвующего во всех делах фирмы «Карлссон. Производство красок и клея» лишь своим, вложенным в предприятие капиталом.

Финансовое положение нашей компании значительно улучшилось (слава моему бюсту!), и я смогла почти безболезненно высвободить необходимые средства для расширения производства. Полгода спустя завод уже работал на полную мощность, порождая вокруг себя широкую молву. Теперь повсюду говорили, что горный советник Карьюла был моим любовником, а бедный Армас тянул лямку — достойный жалости муж-труженик, жизнь которого подобна шаткому мостику над бездной. Мы все ужасно любим строго судить других, дабы самим не быть судимыми. Злые слухи больно ранили чуткую, наивную душу моего мужа, и временами он впадал в глубокую меланхолию. Когда один фельетонист предложил мне почетное звание и титул «бюстсоветницы», муж хотел возбудить против газеты дело об оскорблении чести. Ему и в голову не могло прийти, что через каких-нибудь двадцать лет женский бюст станет козырем, перед которым опустятся на колени даже кинорецензенты, не говоря уже о богатых бизнесменах, у которых интимные домашние торжества никогда не обходились без ночных туфель.

Первое время меня раздражало поднятое блюстителями нравственности облако нюхательно-табачной пыли, от которой муж чихал даже во сне, но потом я призвала на помощь свое хладнокровие. Меня перестали волновать и женская зависть, и мужская глупость. Я видела перед собой лишь одну, высшую цель: добывать столько денег, чтобы можно было заставить всех замолчать. Я невольно восхищалась бессердечными женщинами, которые умели выставить напоказ смехотворную дурость мужчин. По опыту я знала, что женская юбка — это знамя, за которым мужчины готовы маршировать куда угодно, как верные солдатики. И если я теперь решила поднять мое знамя как можно выше, то причина была отнюдь не в слабости характера, а в некотором моем ехидстве.

Армас становился все более безнадежным. Порой он даже сомневался в моей верности. Право же, совершенно безосновательно, ибо я только заставляла мужчин маршировать. И заключала хорошие сделки.

Мне живо вспоминается постельное совещание, состоявшееся у нас в сентябре 1935 года. Я рассказала мужу, что продала одному богатейшему строительному подрядчику огромное количество нашей доброкачественной продукции с отправкой в течение двух месяцев и оплатой через пятнадцать дней по получении. Армас обеспокоенно сказал:

— Минна… Ты все-таки берегись его…

— Отчего же? Он аккуратно платит по счетам.

— Да, но… Он известный охотник до женщин…

— Он известный делец и охотится только за деньгами. Я думаю, он больше ни на что и не способен.

Армас схватился за голову, потер виски и заговорил, с трудом подыскивая слова:

— Минна, не обижайся, если я тебе скажу кое-что. Люди завистливы и от зависти становятся отвратительными. О тебе в городе говорят очень много… очень много, дорогая Минна! Видишь ли, ты теперь на виду у публики, а таких людей каждый имеет право судить.

— Знаю, знаю. Но ведь это все чепуха. Слухи и сплетни начались с того самого вечера, когда я обнажила… Да, кстати, я сделала это по твоему настоянию…

— Конечно, конечно… Я тогда был немного пьян.

— А я нет.

— Ты не пила, это верно. Ты ведь терпеть не можешь спиртных напитков.

— Не спиртных напитков, а людей, которые пьют не зная меры. Твой троюродный брат, будь он трезв, ни за что не сделал бы такого безумного предложения, в котором он теперь будет раскаиваться до самой смерти.

— Да, Ээмиль, больше и знать нас не желает.

— И не надо. Неужели ты очень стремишься бывать на его приемах, где скорее устают ноги, чем мозги?

Армас замолчал, я старалась узнать, что же его мучило, и мне пришлось чуть ли не выдаивать из него слово за словом. Наконец он решился и с тысячами извинений рассказал, что обо мне говорили. Я не могла удержаться от смеха. Именно этого я и ожидала! Меня прямо называли общественной Мессалиной! Это необычайно лестное для меня прозвище придумала жена генерального директора Ф., которая сама в первый год брачной жизни подвергла способности мужа испытанию огнем — после чего он уже совсем не годился для испытаний.