Моралите - Барри Ансуорт

— Позднее утром Монах узнаёт об убийстве. Он отправляется в дом, где живет девушка, захватив с собой в свидетели слугу Лорда, так, во всяком случае, я думаю. Он находит кошель. Девушку уводят в тюрьму. В этот день и на следующий ее судят в суде шерифа, а это тот же суд Лорда, и приговаривают к виселице. Она приговорена, но еще не повешена.

Он помолчал, глядя прямо перед собой. Затем сказал негромко:

— Для этого должна быть причина. Да и все остальное делалось в большой спешке, даже похороны мальчика. Он упокоился в земле вчера, меньше чем через два дня после того, как его нашли. Однако это служит к нашей цели, добрые люди. Пока казнь еще не совершилась, интерес к нашей Игре будет горячее. А сыграем мы ее под виселицей.

Только Мартин мог сказать такое, и было в этом устремление к цели, каким среди нас обладал только он. В нем крылись противоречия, которые остаются для меня загадкой и по сей день. Когда дело касалось его цели, он все остальное отбрасывал, а это грех, кто бы ни был в таком повинен. В нем не было благочестия. И все же его природа таила много доброты и верности тем, кто ему доверял.

— Может, они хотят, чтобы она призналась ради спасения ее души, — сказал Прыгун.

— Я старался выведать, призналась ли она, — сказал я. — Тот, кого я об этом спросил, сначала принял мои слова за шутку, но ничего не ответил. Из Йорка сюда едет судья, его вчера вечером ожидали в гостинице. Может быть, они ждут его.

— Одно ясно, он не гость Лорда, — сказал Тобиас. — Не то он остановился бы в замке. — Он поколебался, затем сказал: — Еще одно… Не касающееся этого убийства, но я опять слышал имя Джона Гуди, как будто ровесника убитого мальчика.

— Опять? — Стивен поднял густые брови. — А когда это мы слышали его раньше?

— Сегодня утром, — сказал Прыгун. — Мы слышали его сегодня утром. Один из тех, про кого говорил бедняга слабоумный, тот, что подсел к нашему огню. Он говорил, что видел ангелов и что-то слишком яркое для его глаз. — Тут он поднял правую руку в подражание нищему — ладонью вперед, растопырив пальцы, а его лицо за этим заслоном словно вглядывалось в какое-то видение, ослепительное и притягивающее. — Говорил он невнятно, — сказал Прыгун, — кроме имен. Их он произнес ясно.

— У нас и так много дел, — сказал Мартин. В голосе его было нетерпение, но мне показалось, что эти слова не выразили сполна его чувства. Однако то, что нам предстояло много дел, было чистой правдой. Мы должны были прошествовать по городу и оповестить о нашей Игре, пока на улицах еще были люди.

Шествовали мы пешком, чтобы поберечь повозку. Мы несли факелы и шли все вместе, на этот раз не поднимая особого шума — Мартин решил, что шествие наше должно быть торжественным, словно мы сопровождаем кого-то к месту казни. Нам пришлось взять с собой и Маргарет, так как нас было маловато, хотя Мартин дал согласие очень неохотно, ведь она не была членом труппы. Она надела свой потрепанный наряд — голубое платье с рассеченными рукавами, а на лицо безобразную маску Алчности, причины преступления. Стивен возглавлял шествие как Всевидящий Бог, облаченный в свое длинное белое одеяние с высокой шляпой на голове и в золоченой маске. Прыгун надел красное платье и льняной парик, в которых изображал Еву, но лицо у него было открыто, ибо приговоренным не дозволено прятать или укрывать свои лица. На шею он надел петлю с короткой веревкой, болтавшейся перед ним. Тобиас шел сзади, как палач, в своего рода шлеме с прорезями для глаз — Маргарет изготовила его из какого-то черного материала. На груди у него висел барабан, и пока мы шли, он правой рукой ударял по нему в такт нашим шагам. Соломинка был Смертью в плаще с капюшоном, лицо он выбелил пастой из толченого мела. Мартин надел маску Дьявола, ту, которую я носил в Игре об Адаме, и он подскакивал и пританцовывал, показывая, как злорадствует Ад, готовясь получить эту женщину. Я был Добрым Советником, и мне, ибо мой совет был отвергнут, делать было почти нечего — только время от времени выражать жестом скорбь. Для этой роли я вновь облачился в сутану, которую последним носил Брендан, и она еще хранила напоминания о нем, хотя всю ночь провисела в сарае, проветриваясь. То есть я был священником, играющим роль священника в моем собственном облачении. Мальчика, Томаса Уэллса, мы не показали, потому что еще не решили, как его играть.

Вот так, под торжественные удары барабана, мы шли сквозь завесу вновь посыпавшихся хлопьев. Они падали косо и таяли в огне наших факелов. Жест скорби требует поднимать глаза к небу, и вскоре мое лицо стало совсем мокрым. На лице Прыгуна я увидел влажные полоски будто от слез, ведь как осужденная женщина он тоже должен был поднимать глаза к небу, моля о милосердии, — жест, который воздействует сильнее, если не сопровождается движением рук. Демон приплясывал, Смерть нагибалась в сторону прохожих и взмахивала невидимой косой, а Стивен часто останавливался, и мы все тоже. Он прикладывал ладони ко рту и выкликал Игру о Томасе Уэллсе, первое представление которой состоится в полдень завтрашнего дня, затем он называл часы следующих. А хлопья снега летели из темноты, будто рои бабочек на свет наших факелов.

Наверное, сомнения проникали в наши мысли, таились среди них даже тогда, когда мы торжественно шествовали по улицам, слышали удары барабана, ощущали снег на наших лицах и останавливались выслушать выкрики Бога. Только так можно объяснить то, что произошло между нами на следующий день.

Мы дошли до места, где улицы скрещивались, одна вела налево, назад к рыночной площади, другая уводила из города. Там нам пришлось остановиться в толпе и ждать. Верховые в ливреях перегородили нам дорогу, поворачивая своих лошадей боком поперек улицы от стены к стене. Мы стояли там и ждали. Со всех сторон нас окружали горожане, и я не знал, то ли они присоединились к нашему шествию, то ли мы присоединились к ним. Голоса в толпе объясняли, что в город прибыл королевский судья.

Некоторое время спустя они проехали мимо нас, не глядя ни вправо, ни влево, надвинув капюшоны пониже, от снега кутаясь в плащи, так что невозможно было отличить судью от его спутников. Тобиас, хотя обычно терпеливый, вскоре начинает раздражаться на любое притеснение властей, и он внезапно ударил по барабану, лошадь, испугавшись, рванулась вбок, всадник выругал нас, а Тобиас опять ударил в барабан, но тут они проехали. Это нарушило ритм нашего шествия и перемешало нас с горожанами. К тому же снег валил все гуще. Мы выбрали самый короткий путь назад, следуя в молчании за более внушительной процессией судьи, и добрались до гостиницы, когда их лошадей заводили в стойла. Во дворе царила суматоха, но самого судьи нигде видно не было.

Отдыхать мы не могли, так как теперь нам предстояло разучить нашу Игру. Сыграть ее мы решили в форме моралите, используя некоторые готовые речи, которые комедианты выучили давно, каждый в своей роли, однако больше полагаясь на жесты и пантомиму, перемежая их тут же сочиненными словами. Мартин однажды видел в Лондоне, как итальянские комедианты устроили именно такое представление — у каждого персонажа были речи, повторявшиеся из Игры в Игру, и они перемежали их тут же придуманными словами, которые подходили к случаю.

Если мы сосредоточимся на действиях, сказал Мартин, в масках мы будем чувствовать себя свободнее, то такие неожиданности произведут сильное впечатление. Их подскажет то или иное действие, и зрители будут застигнуты врасплох, не зная, чего можно ожидать. Даже если мы допустим некоторые неуклюжести, неожиданность многое искупит. Но если кто-то захочет изменить ход истории, он должен заранее предупредить знаком, чтобы остальные поняли это и приготовились.

Я этого знака не знал, и мне его показали: кисть поворачивается в запястье, словно затягиваешь болт, и подать его можно быстро или медленно, причем сама рука может находиться в любом положении, лишь бы поворот кисти был заметен.

При распределении ролей мы столкнулись с некоторой трудностью. В Игре о Томасе Уэллсе было три события — отправление в путь, встреча на дороге и находка денег. Для этого требовалось шесть участников, не считая Добродетелей и Пороков. Поэтому некоторым из нас досталось по две роли. Но главное затруднение возникло из-за Прыгуна. Поскольку ему было только пятнадцать при невысоком росте, роль Томаса Уэллса предназначалась для него, так как из нас всех только он один подходил для нее. Но из этого следовало, что ни ту, ни другую женщину сыграть он не мог: ведь они появлялись перед зрителями одновременно с мальчиком.

— Играть их придется Соломинке, — сказал Мартин. — Мать он может играть без маски, а виновную женщину в двух масках — ангельской для обмана мальчика и демонской — для убийства. Авариция и Пиета[10] будут спорить из-за души преступной женщины. Играть первую буду я, а Тобиас — вторую, так как мы уже играли эти роли в Действе о Пахаре. Еще я буду играть Монаха. Стивен — пьяницу в харчевне.