Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад

– Ага. Тут нет волн. Надо бы взглянуть на карту, – согласился он.

Мы заселились в мотель, выстроенный из шлакоблоков, и отец заплатил пожилому клерку, чтобы тот присмотрел за грузовичком. Мы припарковались прямо напротив нашей комнаты и не опускали желтую занавеску. Отец взял в руки карту. Красными кружками были обведены места хорошего серфинга, о которых ему рассказывали.

– Видимо, завтра мы проедем через парочку местечек, – заметил он.

Дорога рассекала долину, окрашенную сероватыми красками, а когда совсем рассвело, земля начала отливать золотом. Словно гордые ковбои, стояли кактусы, и за их острыми верхушками виднелось солнце. Одни только кактусы и кусты могли здесь выжить. Через пару часов начнется жара, поднимется пыль, и нам опять предстоит целый день печься в грузовичке, прилипая к сиденьям, глотать из окон пыль вместо вожделенной прохлады и еле-еле шевелиться, как зомби.

Я мечтал о снеге, о его холодной свежести у меня на лице; представлял, как он превращается в воду во рту. Я все бы отдал, чтобы повернуть время вспять и вернуться в зиму.

Всего восемь месяцев назад мы с отцом поднимались на однокресельных подъемниках по склону горы Уотерман. Дорога от Топанга-Бич на его маленьком белом «Порше» заняла у нас полтора часа. Шел снег, но отец не стал останавливаться и надевать цепи на колеса: он хотел попасть на первый рейс и скатиться по свежевыпавшему снегу. Я уселся на мокрое сиденье, и работник подъемника укрыл меня одеялом. Я посмотрел на вершину склона, в лицо метели. Мне было тепло в моей парке, но лицо замерзало. Потом я вспомнил о дне рождения Бобби Ситрона и о шоколадном торте и подумал, что хорошо бы не пропустить эту вечеринку.

Сойдя на вершине, мы добрались до небольшого скопления елок, где были защищены от ветра. Отец обогнал меня, изгибая бедра, как скаковой жеребец. Впереди показался валун – почти идеально квадратный, размером с небольшую будку. Папа подкатил к нему и заглянул за край хребта.

– Выглядит классно, Малыш Оллестад!

– Он очень крутой?

– В самый раз для такого снега, – ответил отец, и я понял, что да, крутой.

– Мне не нравятся слишком крутые склоны.

– Я сейчас проедусь по ту сторону гребня и проверю, нет ли лавин.

– Смотри не упади!

– Не упаду.

Он пересек гребень, и тут же с вершины сорвался кусок снега и устремился вниз по желобку, который спускался с гребня.

– Выглядит супер! Давай, Оллестад, скатись по нему, – сказал отец откуда-то сверху, с торца желоба.

Я задвигал ногами, пытаясь развернуть лыжи в нужном направлении. Потом посмотрел вниз – склон и впрямь был очень крутой.

– Глубокий снег поддержит тебя. Не бойся разгоняться на спуске! – напутствовал меня отец.

Я погрузил палки в снег, и они ушли туда полностью, до самых ручек. Тогда я их вытащил, несколько раз качнулся вперед-назад и начал спуск.

– Вверх-вниз! Пружинь ногами! – кричал отец.

Я пытался сгибать и разгибать колени. Снег был очень глубокий и доходил мне до груди. Я рванулся всем телом, пытаясь повернуть. Сквозь снег, покрывавший стекла защитных очков, было видно, что передо мной уходит вверх изогнутая боковина желоба. Я вновь попытался пружинить ногами и вдруг резко повалился вперед: ноги выскользнули из креплений, и я упал лицом вниз, на стенку желоба. Рот залепило снегом, и я не мог дышать. Я с усилием пошевелил руками. Они были плотно прижаты к бокам. При попытке выплюнуть снег я после каждого выдоха непроизвольно вдыхал новую его порцию. Чем сильнее я старался вдохнуть, тем больше снега забивалось мне в горло. Невозможно было закрыть рот.

Отец за ноги вытянул меня из желоба. Я отплевывал снег. Я плакал. Я выкрикивал все плохие слова, которым научился в Топанга-Бич. Отец протер мне очки и сказал, что он здесь, со мной. Я бы ни за что не задохнулся, ведь он был рядом.

Когда я выпустил весь пар по поводу гор и успокоился, отец снова приладил мне очки на шлем и вставил ботинки в крепления.

– Пап, мы должны вернуться наверх, – сказал я.

– Снег очень глубокий.

– Вот поэтому нам и не надо было сюда лезть. Здесь слишком глубоко.

– Слишком глубоко никогда не бывает, Оллестад.

– Нет, бывает! Здесь так глубоко, что ничего не видно и нельзя двигаться.

– Надо сразу же пружинить ногами, пока лыжи еще не нырнули под снег.

– Это невозможно! – воскликнул я. – Почему ты заставляешь меня это делать?

– Когда научишься, сам поймешь, как это великолепно.

– Нет тут ничего великолепного!

– Когда-нибудь будет…

– Нет, не будет!

– Посмотрим, – заключил отец. – Vamonos![16]

– Все закончится тем, что я опять упаду, и виноват в этом будешь ты!

– Не забывай пружинить ногами.

– Да не могу я…

Я оттолкнулся и взметнул руки в стороны и вверх – как птица раскрывает крылья. Мне хотелось продемонстрировать отцу, как я застряну, но лыжи внезапно выехали на поверхность.

– Вот и получилось, Оллестад! Колени чуть выше!

На поверхности лыжи поворачивались легче, чем в вязком сугробе. Снова погрузившись в снег, я прижал колени к груди. Под воздействием противовеса носки лыж поползли вверх, словно корабль во время качки, и я покатился вперед, миновав еще одну снежную глыбу. Я продолжал двигаться в неизменном ритме, вверх-вниз, вырываясь из толщи снега прежде, чем лыжи успевали туда погрузиться. Тут я услышал крик отца, и мгновение спустя снежная волна залепила мои очки, ослепив меня. Я успел очистить левое стеклышко – ровно настолько, чтобы увидеть, как на меня обрушивается новая волна. Я снова принялся очищать стекла и тут вспомнил, что нужно подтянуть колени. Но было поздно. Я вылетел из креплений, кувыркнулся – и приземлился на спину.

Я стряхнул снег с лица и, наконец, смог вздохнуть. Я лежал, пока не услышал крик отца. Тогда я приподнялся и сел. Мимо меня к центру желоба пронеслась еще одна белая волна – казалось, их гонит подземный великан.

На секунду на поверхности этой снежной волны показалась голова отца. Затем он остановился прямо надо мной. Усы его напоминали белые замороженные сосиски. Бежевая дубленка и черные брюки были покрыты снежными катышками. Мне был виден один его глаз – голубовато-серый под розоватым стеклом, он отливал шальным блеском, словно у дикого зверя, который только что убил и сожрал свою добычу.

– Оллестад Великолепный! – изрек отец сквозь клубы пара.

Мне хотелось прыгать от восторга, но я сдерживался – это лишь раззадорило бы его, и он потребовал бы от меня новых подвигов.