Плеяды – созвездие надежды - Абиш Кекилбаев

О великих собраниях на Мартюбе их участники и свидетели слагали – всяк на свой лад – новые сказания, дастаны, песни. Они потом передавались из уст в уста целый год. Мартюбе прославлялось в трех рассказах-дастанах как бурная, кипевшая задором ярмарка единодушия и согласия. Ярмарка богатства и искусности народа – вольного, беспечного, живущего на земле, обдуваемой ласковыми ветрами.

В детских воспоминаниях Абулхаира Мартюбе – это корона казахского величия, это праздник, нескончаемый праздник!

… Прошли годы, и умудренный жизнью Абулхаир пережил вместе со своим народом страшное несчастье: корону эту дико и безжалостно растоптал враг.

На вершине Мартюбе, раздвинув бесстыдно задние ноги, подставив ветру алчные ноздри ржет толстобрюхий джунгарский жеребец, разомлевший от обильной майской травы. По жилам этого жеребца течет дьявольская кровь, она будоражит его, извергает из него грубое, режущее слух ржание. И в ржание том, несущемся окрест, слышится наглое его намерение, ненасытное желание полакомиться и еще чем-то, не только травами и водами казахской земли. Он провозглашает на весь мир: «Я утолю свое желание! Обязательно утолю-ю-ю!»

Казахам осталось лишь предаваться воспоминаниям о славном их прошлом, лишь в грезах видеть священный этот уголок их земли…

Мучительная, острая боль, как ржавый гвоздь засела в груди Абулхаира и терзала его.

Терзался не один Абулхаир. Терзались те, кто пережил светлые дни на Мартюбе, и те, кто знал о них понаслышке. Будут и те терзаться, кто придет на эту землю спустя много-много лето, но кому невыносимы рабство, унижение и неволя, кому дороги свобода, честь и достоинство. Во все времена.

Здесь, в дорогом для каждого степняка Сайраме, была наброшена петля на шею строптивой степной вольнице.

Пал под напором джунгар шумный, богатый Сайрам, над которым некогда вились пятьдесят тысяч мирных дымов, и с его падения началось смутное время в великой степи.

Сайрам – это гордо сверкавшее, драгоценное ожерелье на груди бескрайней степи – первым попался на глаза хищному врагу. Давно пожирали эти глаза казахские земли и алчно блестели из-за полога полосатого шелкового шатра, поставленного на снежных отрогах Тарбагатая. Однако больше всего разжигал у джунгар жадность и ненависть Сайрам. Его базары, его лавки пестрели, ломились от китайских и персидских шелков, от индийского чая, специй, пряностей и лекарств, от серебряных, украшенных алмазами ножен, от булатных кинжалов с Кавказа, от полосатых бухарских тканей и самаркандских дынь, от ворсистых ковров и поджарых скакунов из Мерва и Хивы, от ярких ситцев, чугунных котлов, сафьяновых кож, железных гвоздей, от мехов – из русских земель.

Манил-то злые, ненасытные глаза волшебный город Сайрам, на базары которого тянулись купцы из дальних и близких стран, куда перекочевали самые красочные, самые завидные товары со всех уголков света.

Джунгары не раз налетали на Сайрам, как дикий табун или голодная, томимая жаждой отара, готовая уничтожить зеленый луг, выпить целое озеро. Они однажды здесь захватили в плен сына Тауке-хана и отправили его в Лухас к своему далайламе. Был у них какой-то хитрый замысел: может, хотели обратить в свою веру ханского сына, а потом посадить его своим единоверцем на казахский трон?

Нападая на Сайрам, джунгары покушались на мирную жизнь и свободу казахов. Они рассчитали точно: отняв у казахов сказочно богатый город, джунгары смогут вытрясти беззаботный народ, как овчину, подмять под себя, как подушку.

Когда Сыбан Рабтан стал контайджи, он первым делом захватил Сайрам. Город был разгромлен до основания, разграблен до нитки. Если в нем что-то и осталось целым и непорушенным, то разве только плошки, из которых ели собаки. Все добро и богатство перекочевало в корджуны джунгарских воинов. Много людей погибло – от мечей, голода и болезней.

Да только оставшиеся в живых скоро пожалели, что они не распрощались с белым светом…

Джунгарский военачальник Кулеке в один проклятый день велел построить их перед собой. Начался допрос. Первыми подверглись мужчины, стоявшие, как ягнята на привязи:

- Ремесло?

- Кузнец.

- Твое?

- Портной.

- А ты?

- Ювелир.

- Ты?

- Пекарь.

- Ну, а твое ремесло?

- Маклер.

- Кожемяка.

- Мясник.

- Аптекарь…

Сидевшие на конях джунгарские воины презрительно и кичливо поглядывали на дрожащих от страха босых, полуодетых пленников. Они гоготали над каждым, кто называл свое ремесло, гоготали высокомерно и вместе с тем униженно. Многие из них, видно, впервые узнали, каких только ремесел нет на свете! Кочевники – они ведали только о ремесле скотовода, мясника или воина. По началу им казалось смехотворным, что взрослые, сильные мужчины, не моргнув глазом, произносят: «портной, аптекарь, маклер…» Постепенно притихли и удивленно, даже недоверчиво пялили глаза на своих поверженных врагов.

Кулеке стал сам обходить ряд за рядом, с любопытством вслушиваясь в ответы испуганных людей.

- Мельник!

- Сапожник!

- Мулла!

- Повар!

- Варю бузу!

- Каменотес!

- Лекарь!

- Продавец пуговиц!

Когда всех мужчин опросили, Кулеке отдал приказ: всех сильных, мускулистых, способных руками разогнуть подкову джигитов уничтожить. Их отвели к дувалу и забросали стрелами. Остальных – двадцать тысяч изможденных мужчин Кулеке распорядился отогнать в ставку контайджи. Пусть сам решает, как распорядиться со всеми этими ремесленниками – кузнецами, горновыми, кожемяками, каменщиками…

Угрожающе поигрывая копьями и хлыстами, захватчики отогнали их в сторону.

В рядах остались до смерти напуганные женщины. Враги не задавали им вопросов. Они молча направились к своим жертвам и так же молча стали ходить между рядами женщин: джунгары прощупывали глазами каждую из них.

Тишина стояла мертвая. Сначала быстро вытащили за руки всех, у кого были хотя бы чуть чуть вздутые животы. Беременных женщин грубо, тычками привели к каменному дувалу. В них дождем посыпались стрелы: джунгарскому ханству не нужны женщины, в поганых чревах которых потомки врагов.

Холодные зоркие глаза есаулов продолжали шарить по лицам. Каждую, у кого в волосах оказывалась хоть одна-единственная седая волосинка взашей выгоняли из строя. К зловещему каменному дувалу приволокли новых смертниц: бравые джунгарские воины не нуждаются в старухах, неспособных днем держать в руках кочергу, а ночью – согреть в постели.

Пытливые узкие глаза принялись шнырять опять – на этот раз по лицам. Они впивались в глаза, губы, носы несчастных горемык, словно пиявки. Каждую, хоть с крошечным изъяном женщину решительно отделяли от остальных. Они тоже остались лежать возле того страшного дувала: всяким уродинам не должно быть места на земле, которую вот-вот завоюют, покорят себе джунгары, их ханству нужно отборное потомство!

Женский строй поредел. По нему вновь, как черви, поползли мерзкие взгляды палачей. Женщин тонкой кости, с узкими бедрами, с кривоватыми лодыжками забраковывали и забили стрелами. Зачем такие джунгарам? Они не в состоянии будут родить детей от рослых, крупных джунгар. На свете не должно быть народа крепче костью, красивее сложением, чище телом, чем джунгары. Остальные народишки имеют только одно право: быть рабами у порога джунгар, а их женщины – наложницами джунгар!

«Этих, тщательнейше отобранных женщин тоже потом прогоним перед очами контайджи, прогоним, как скот, вслед за их мужчинами, отныне и навсегда рабами джунгар!» - решил Кулеке.

Оставалось сделать еще одно дело. Чтобы казахи не вздумали мстить джунгарам за Сайрам, стертый с лица земли, были необходимы именитые заложники. Шестьдесят семей из знатных родов, правивших этим легкомысленным народом, повелел Кулеке переселить в джунгарское ханство! Шестьдесят семей из знатных родов, правивших этим легкомысленным народом повелел Кулеке переселить в джунгарское ханство! Шестьдесят семей и все их чада и домочадцы! «Пусть прихватят добро и живность, если таковое у них осталось!» - захохотал военачальник.

Высокородные заложники и сорок тысяч рабов и рабынь с плачем и причитаниями отправились в неволю. Беспощадные джунгары гнали их перед собой со связанными руками, издевались, заставляли безропотно сносить тяготы и лишения долгого пути.

Около года держали пленников на Или, потом переправили в древний Турфан. До казахов потом доходили вести, а может, то были слухи, что в далекой Кашгарии эти пленники возвели новый город и назвали его Сайрам. В нем они навсегда и осели…

Со дня падения Сайрама счастье отвернулось от казахов, кажется, навсегда. Свои собрания-маслихаты они стали теперь созывать два раза в году – в мае и августе. Только не около Сайрама, на Мартюбе, а неподалеку от Ангрена, на Культобе.

Встретившись на Культобе, степняки всякий раз испускали из груди единый тяжкий вздох. Не было на Культобе трех вершин, гордо возносившихся над вольной землей. Караваны трех жузов будто тонули в синем мареве гладкой, как скулы безбородого евнуха, равнине, когда шли на Культобе. Точно не славный своей отвагой и силой народ собирался на отчей земле, а сползались какие-то беженцы из чужих земель, чтобы пошептаться меж собой.