Фаворит. Полководец - Константин Калбазов

Но вместе с тем на Руси распробовали и камины. Правда, их устраивали больше в декоративных целях. Все же приятно посидеть у огня, ощущая исходящее от него тепло и слушая умиротворяющий треск горящих поленьев. При этом можно просто смотреть на завораживающее пламя, читать книгу или пробовать великолепное вино.

И уж тем более по окончании тяжкого трудового дня. Семь операций, каждая из которых длительностью минимум в час. Слава богу, такое случается не так часто. Павел Валентинович, конечно, был готов посвятить себя медицине целиком и без остатка. Но порой все же необходимо отвлечься. Поэтому он без раздумий принял приглашение доктора Дюваля, дабы распить бутылочку бургундского, присланного тому с родины.

Этот француз прибыл в Псков два года назад по поручению провинциала. Но, признаться, меньше всего думал об интересах ордена. Мастерство и познания Рудакова в медицине были просто поразительны. Результаты же впечатляли. Да, молод. Да, отвергнут одним из лучших медицинских учебных заведений. Да, бунтарь и мыслит нестандартно. Но какое это имеет значение при достигнутых им результатах?

В свои сорок доктор Дюваль готов учиться у этого уникума, который на десять лет младше его. Эта дикая Московия уже подарила миру множество талантливых медиков, по достоинству оцененных в Европе. Но Рудаков поистине являлся самородком.

– Похвала преждевременна, и вы это прекрасно знаете, – так же отсалютовав бокалом и пригубив вино, возразил Павел Валентинович.

– Разумеется. Но ведь я и вовсе предполагал, что больной не выдержит операцию, упокоившись в объятиях Морфея. Однако он все еще жив и спит.

– Скорее находится в беспамятстве. Все же его внутренности были поражены некрозом. Думаю, он не протянет и до утра. К сожалению, его пример послужит лишь накоплению опыта, – пожал плечами Рудаков.

– Бесценного опыта, – указывая на собеседника бокалом, уточнил Арман.

– Согласен.

– Павел, позвольте мне быть с вами откровенным?

– К чему об этом спрашивать, когда вам отлично известно, что я как раз приветствую откровенность? – отставляя бокал на столик и откидываясь на спинку кресла, ответил Рудаков.

– Признаться, меня до глубины души возмущает тупость и недальновидность московской профессуры. Как можно было посчитать ваши начинания не заслуживающими внимания и не признать очевидного успеха во многих областях? Мало того, если верить слухам, то вы даже звания лекаря добились только благодаря протекции великой княгини де Вержи.

– Отчего же, это не слухи. Все в точности так и обстоит.

– Неслыханная недальновидность и закостенелость. В Европе вы уже были бы профессором со своей кафедрой, лабораторией и лечебницей, – с пылом, присущим французам, проговорил Дюваль.

– Арман, вы хороший доктор. Но тем не менее не встретили поддержки или особой опеки.

– Я – это всего лишь я, – с нескрываемым сожалением и весьма самокритично заметил тот. – Пусть мне и нелегко это признавать, но, несмотря на нашу разницу в возрасте и соответственно мою более богатую практику, вы значительно превзошли меня во всем. Слышали такую поговорку: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку»?

– Иными словами, меня ждет особое отношение.

– Именно.

– Хм. В некотором роде заманчиво. Но… Каким бы скудным вам ни казалось финансирование госпиталя, на деле это не так. У меня есть все для работы и научных изысканий. В настоящее время я работаю над трактатом «О новом подходе в области хирургии».

– И чьим трудом будет этот трактат? Лекаря Рудакова? Павел, хорошо, вы не желаете оставлять Псков и перебираться в Европу. В конце концов, это ваше дело. Но поездка всего лишь на несколько месяцев позволит исправить страшную несправедливость. Вы уже давно достойны звания профессора. Я не сомневаюсь, что ваш друг и покровитель боярин Карпов выделяет широкой рукой средства на различные изыскания. Но даже он не может обеспечить достойное вас звание в научном мире.

Что и говорить, Дюваль надавил на больную мозоль Рудакова. Он не испытывал стеснения в средствах и материале для работ. Более того, Карпову удалось каким-то непостижимым образом решить вопрос с церковью. Нет, она по-прежнему не одобряла то обстоятельство, что Павел препарирует трупы. Священники просто не замечали этого. Ну и лекарь не выпячивался.

Иван много сделал для своего друга. И готов сделать еще больше. Но он не имел возможности удовлетворить его тщеславие. Карпов как-то предложил не заморачиваться и начать называться профессором. Мотивация была железной: ни один из самых известных медиков современности не мог соперничать с Павлом в деле врачевания. Вот только это попахивало самозванством. Рудакову же хотелось признания.

Дюваль точно знал, куда бить. О том, что удар достиг цели, говорило изменившееся выражение лица собеседника. Поэтому француз начал развивать наступление, нанося удары в слабую точку. Он переходил на различные темы, поминал разных людей, страны и города. Он высмеивал одних и восхищался другими. Но неизменно в той или иной мере его слова с завидным постоянством дергали за струну тщеславия непризнанного гения.

И он непременно добился бы успеха, если бы не одно «но». Рудакова могли осыпать золотом, обеспечить самой современной лабораторией и лучшей лечебницей. Но никто не смог бы заменить ему Карпова. Его друг был единственным на всем белом свете. Потому что обладал даром видеть недоступное другим.

Своими успехами Павел обязан именно Карпову. И лекарю хватало здравого смысла осознавать это и принимать как данность. Иван далек от медицины. Это факт. Однако он видел нечто такое, о чем рассказывал Рудакову. Тот начинал работать в указанном направлении. Многое из рассказанного другом так до сих пор и не далось, но немало уже воплотилось в жизнь.

Взять те же градусники. Иван обрисовал общее устройство. Обозначил, что вода на берегу моря кипит при постоянной температуре сто градусов. Начинает замерзать при нуле. А температура здорового человека равна тридцати шести целым и шести десятым градуса. Почему градусы? Откуда он все это взял? Вопросы, на которые нет ответов.

Павел вместе с братом Ивана, Дмитрием, с присущим им пылом взялись за это дело. В итоге создали термометр. Измерительный прибор, получивший применение не только в медицине. Нечто подобное известно уже не менее полувека. Но те приборы столь несовершенны, что не идут ни в какое сравнение с новинкой.

И так во многих областях. Это Иван предложил документировать и систематизировать болезни всех пациентов госпиталя без исключения. И сегодня у Павла уже имеется богатый архив, на основе которого получены первые положительные результаты.

Рудаков не собирался принижать свои заслуги. Однако прекрасно отдавал себе отчет, что является только движущей силой. Но чтобы добиться какого-либо результата, одной кипучей энергии недостаточно. Ей еще необходимо задать нужное направление. И тогда путь, на который порой требуется целая жизнь, можно пройти всего лишь за пару-тройку лет.

Дюваль избрал правильную тактику, нащупав уязвимое место у своего собеседника и наставника. Но он не мог знать, что для победы тщеславия необходимо сначала устранить одно-единственное препятствие. Боярина Карпова.

– Оставим этот разговор, Арман, – вновь беря бокал с вином, произнес Павел.

– Но почему?

– Я там, где должен быть. А что до профессорского звания… Вот скажите, дорогой Арман, какая разница больным, кто избавляет их от недуга, простой лекарь или признанный в медицине светила?

– Но как вы не понимаете! Никто не станет учить студентов по трактату обычного лекаря. Гордыня не позволит профессорам учиться у того, кто стоит в иерархии ниже их. Вы великолепный медик, но ваше учение, ваши знания – они умрут вместе с вами. Сегодня вы спасаете сотни, но в результате утраты вашего опыта умрут тысячи. Может показаться, что я взываю к вашему самолюбию, но на деле всего лишь призываю вспомнить о долге.

– Ну, не стоит так-то сгущать краски, уважаемый Арман. Коли вы обращаетесь к моему чувству долга, то я о нем не забываю. В моем госпитале присутствуют как минимум четверо медиков. Вы и ваши товарищи признаны в мире медицины, а в скором времени окажетесь достойными звания профессоров. И коль скоро вы не чураетесь учиться у меня и перенимать мой опыт, то и к моему трактату отнесетесь с должным уважением.

– Но кто-то из нас может возжелать присвоить себе ваши труды. Человек слаб.

– Я это знаю. Как понимаю и то, что трое других не потерпят возвышения четвертого. Так что имя мое сохранится в той или иной мере. И потом, мне только тридцать. Не находите, как-то рано думать о профессорском звании? И, наконец, больше всего на свете я желаю получить его именно в Московской медицинской академии. Там, где меня отвергли. Все иное попахивает каким-то плутовством. Ваше здоровье, Арман.