Дикарка - Жан Ануй

Тереза (бежит за ними и удерживает за руку ученицу, которая смотрит на нее с удивлением). Послушай… Извините мадемуазель, я хочу поговорить с этой девочкой.

Старшая мастерица. Пожалуйста, мадемуазель. Мы будем ждать тебя в бельевой, Леонтина. (Уходит с мастерицей.)

Тереза (отводит девочку в сторону). Тебя зовут Леонтина?

Ученица. Да.

Тереза. Сколько тебе лет?

Ученица. Четырнадцать. Я просто маленького роста. Нас в семье пятеро детей, и я самая младшая…

Тереза. Тебе придется просидеть целый вечер над моим платьем…

Ученица. Подумаешь. Мне не впервой. В этот раз даже интересно, — ехали поездом.

Тереза. Послушай, Леонтина, я хотела тебе сказать, понимаешь, я тоже знаю, что они говорят неправду. Я тоже знаю, как скучно и тяжело сидеть за работой и как устаешь от нее, когда это изо дня в день… Понимаешь, как бы тебе объяснить… Тебе покажется глупым… Это платье… я надену его всего один раз… а оно дорогое. Год твоей работы у Лаперуза… Послушай. (В смущении наклонившись к уху девочки.) Прости меня за мое платье, Леонтина… (Подталкивает ее к выходу.) Ступай, ступай теперь… И не смотри на меня так. В общем-то ничего тут забавного нет…

Ученица убегает.

Г-жа Базен (смотрит на нее поверх очков). Ужас, до чего худы эти девчонки. Впрочем, меня это не удивляет. Я их наблюдала в Париже. Весь их обед — кофе со сливками и булочка. Они предпочитают потратить деньги на помаду, а не на антрекот. Теперь уж я стара, мне приходится соблюдать диету, но, когда я была молоденькой, я ни за какие блага в мире не отказалась бы от хорошего бифштекса.

Тереза резко поворачивается, точно собираясь что-то сказать, встречается взглядом с Гартманом, который улыбается, покуривая трубку. Она, осекшись, тоже улыбается.

(Складывая свое вязанье.) Ну вот, я закончила еще один ряд. Работа у меня идет медленно. И вечно я спускаю петли: я и прежде-то не была ловкой вязальщицей. Но бедняки так благодарны нам, когда мы вяжем для них своими руками! (Мари.) Вот ты все хочешь нас убедить, что тебе надо служить, чтобы иметь больше карманных денег. Но ты же знаешь, если ты согласишься вязать вместе со мной для бедных, я готова платить тебе пятьсот франков за свитер. По крайней мере обе будем делать доброе дело.

Мари вместо ответа пожимает плечами. Чувствуется, что это старый, ни к чему не приводящий спор.

Ну, прямо беда! Нынешние девушки не то, что мое поколение. Они знать не знают, что такое благотворительность. Нас-то приучали болеть душой за сирых и убогих. А теперешняя молодежь? Ей бы только свои удовольствия. (Встает.) Пока не стемнело, пойду погляжу на розы. Тут у меня один сорт, очень нежные, я заплатила за них бешеные деньги, и с ними очень много возни. Позовите меня, Тереза, когда будете примерять накидку. Ты пойдешь со мной, дорогая?

Мари (вставая). Если хотите, тетя.

Г-жа Базен (идет к выходу, опираясь на плечо Мари). Ты пойми, у этих бедняг зимой всегда не хватает теплой одежды. Если бы ты согласилась вязать вместе со мной, я не пожалела бы и тысячи франков за свитер.

Уходят.

Гартман (улыбаясь Терезе). Гм… Кажется, на этот раз мы были на волосок от гневной вспышки…

Тереза (с улыбкой опускает голову). Самой мне теперь уже все равно. Мне было стыдно из-за этой девчушки… Я просто глупа.

Гартман (серьезно). Вы никогда не бываете глупой, Тереза.

Пауза. Они прислушиваются. Флоран играет за сценой.

Тереза (шепотом, с улыбкой, полной нежности). Он хорошо играет. Он счастлив, правда ведь? Я так стараюсь.

Гартман. Он счастлив.

Тереза. Я хочу верить в него, Гартман, хочу верить в них. Я хочу понять, все понять. Прежде я не старалась понять. Я думала: я слишком молода, когда состарюсь — пойму. Я хотела взбунтоваться изо всех сил. А теперь…

Гартман. Теперь?

Тереза (с улыбкой). Я стараюсь… (Пауза.) Но почему они так милы, так безмятежны и так жестоки, не подозревая об этом?

Гартман. Госпожа Базен всю жизнь прожила в красивых особняках, среди роз и рукоделья…

Тереза. Мари, конечно, и добра и чиста, но в то же время режет, как лезвие. Я ее боюсь.

Гартман. Она только что вышла из своего колледжа, не ведает ни стыда, ни собственной плоти, и голова ее набита новомодными идеями…

Тереза (с боязливой улыбкой). А он?

Гартман (разводит руками). Он — это он.

Тереза. Вы ведь слышали сейчас их разговор. Они не сказали ни одного худого слова. Они ни разу не обмолвились ни о своих выгодах, ни о своих привилегиях, они уверены, что их рассуждения великодушны и справедливы. Но как все это было бессердечно… Я часто пытаюсь болтать с Мари. Казалось бы, где и найтись общему языку, как не у двух девушек-ровесниц. Смешно, но нам не о чем говорить. Госпожа Базен иногда дает мне житейские советы. А я — я чувствую себя старухой по сравнению с ней и боюсь, как бы ненароком не открыть ей глаза на жизнь.

Гартман (взяв ее за руку). Как спокойно вы теперь говорите об этом!..

Тереза (с улыбкой). Я так надрывалась криком… О, эти шесть дней, эти страшные шесть дней… Иногда мне казалось, что в моей душе какой-то конь взвивался вдруг на дыбы… (Пауза. Задумалась.) Он ускакал. Мчится прочь. Он уже далеко… Не стоит о нем жалеть. Это было злое животное.

Гартман. Вы неправы, Тереза. Это был прекрасный конь, черный, гордый и норовистый… Но и жалеть, что вы отпустили его на волю, не стоит: это была плата за ваше счастье. За то постыдное счастье, от которого он рвался прочь изо всех сил, — помните? А я уверен, что это постыдное счастье уже начало обволакивать вас, стало вашей жизнью…

Тереза. Это правда. Мне теперь нужно их тепло, раз они отняли у меня мое… Но какая странная комедия — это их счастье!

Гартман. Придется вам выучить свою роль.

Тереза. Я учу изо всех своих сил. Во мне уже появляется безмятежность и мягкость. Я чувствую себя не такой упрямой, правда, и не такой чистой… Я чувствую, как душевный покой, точно порок, с каждым днем все уверенней разъедает мою душу. Я больше не докапываюсь до сути вещей, я все готова понять, объяснить, ничего не требую… Конечно, и сама становлюсь не такой ранимой. Вскоре все мои горести расползутся прочь и забьются где-нибудь под камни, а у меня останутся только игрушечные печали — как у них.

Гартман. Вы сказали «вскоре». Значит, еще не все горести расползлись прочь?

Тереза (опять улыбается). Тсс! Послушайте, как он играет…

Пауза, музыка.

Как все легко, когда он играет. Я точно змейка, потерявшая свое ядовитое жало… Теперь мне остается только тихонько стареть, слушая, как он играет. Прислушайтесь… Каждая нота водворяет что-то на свое идеальное место… О, какой налаженный и страшный механизм их счастье, Гартман! Все дурное становится злым духом, с ним, улыбаясь, вступают в единоборство, ради упражнения сил, и его всегда сокрушают. Нищета — повод проявить свою доброту и милосердие… Работа, как вы только что слышали, приятное времяпрепровождение для ленивцев… Любовь — безмятежная радость, без порывов, терзаний, сомнений… Послушайте, Гартман, как он играет, не задавая себе никаких вопросов. Я — только радость среди прочих его радостей. Стоило ему уверовать, что он опутал меня своим счастьем, пролив единственную слезинку, и он отсеял все сомнения. Он уверен во мне, как и во всем прочем. (Добавляет едва слышно.) А я далеко не уверена в себе.

Гартман. Он вас любит, Тереза.

Тереза. Я хочу в это верить, Гартман, хочу верить всей душой. Если бы я могла сберечь навеки под стеклом ту слезинку, которую он пролил из-за меня и которую я сняла кончиком пальца… Но она высохла, и у меня ничего не осталось.

Гартман. У вас осталась ваша мука и ваша любовь… Это благая доля.

Тереза. Гартман, моя любовь ему не нужна, он слишком богат!.. (Выпрямившись, кричит.) О нет, меня еще не до конца приручили, еще есть вещи, которых я не желаю понимать!.. (И вдруг удивленно замолкает.)

Девочка-судомойка медленно проходит по террасе, пожирая глазами Терезу. Видно, что она боится, что проникла туда, куда ей запрещают ходить.