Белые муравьи - Михал Айваз

Археолог задумался. Становилось прохладно; от реки дул ветер, пальмы на майке археолога затрепетали. В тишине слышалось пьяное пение в ресторане по соседству.

– И вот я начал искать племянника Гуссерля. Я ходил по архивам, писал письма в Простейов и связался с фондом Гуссерля в Лувене, но казалось, что все следы потеряны. На своем извилистом пути я снова натолкнулся на стену и не знал, куда идти дальше. Сильвия бродила по темным мирам, она пробуждалась с постоянным тупым ужасом в глазах и о том, что было с ней во сне, молчала. Когда после одного такого молчаливого бдения она уснула, я в отчаянии проблуждал целый день по городу. Это было прошлой осенью, я шел по огромным паркам, мимо заводов и больших вокзалов, по набережным, где дул холодный ветер. Ближе к вечеру я оказался рядом с тускло освещенными пассажами «Люцерны», где в витринах, принадлежащих разным риелторским конторам, длинные ряды листков с цветными фотографиями предлагают купить или снять дома и виллы. Мне показалось, что я краешком глаза увидел что-то, похожее на лежащего тигра, но я не придал этому значения, ибо был так погружен в свои мысли, что неотступно видел вокруг себя белых тигров и странные музыкальные инструменты; когда я потом повнимательнее присматривался к формам, которые меня обманывали, то это оказывалось пятно на стене, клочок бумаги, складка на ткани или элемент оформления витрины. Образы в моей голове просто подстерегали момент, чтобы воплотиться в каком-нибудь предмете внешнего мира. Но, выйдя из пассажа, я не мог отделаться от мысли: «А вдруг на этот раз и впрямь белый тигр?» У «Макдональдса» я остановился и вернулся назад. Я пристально смотрел на витрины в пассаже, хотя и ожидал, что белый тигр обернется заснеженным кустом или альпийской садовой горкой. И тут я увидел фотографию заросшего лишайником домика, построенного в декоративном стиле двадцатых годов. Полукруглый фронтон над входом был украшен мозаичным люнетом. Мозаика изображала лежащего белого тигра с зелеными глазами; между его вытянутыми передними лапами рос куст, ветки которого перевились над головой тигра, их орнаментальные переплетения повторяли очертания люнета. На ветках висели розовые плоды, сквозь кожуру которых просвечивали крупные красные семена.

Слушая рассказ археолога, я пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, не проникни в нее азиатский яд. Изменила ли его судьбу та минута, когда между листьями засветился розовый плод, или лабиринт, который его поглотил, долго созревал в его крови? Не были ли сообщения в древних хрониках, которые влекли его в прошлое и в азиатские джунгли, лишь эхом таинственных и манящих голосов, звучащих на подвластных хаосу окраинах миропорядка? Мне казалось, что лабиринт был уже давно подготовлен и что отчаяние только раскрыло его коридоры – подобно тому как буря в пустыне обнажает город, засыпанный песком.

– Я узнал в конторе адрес виллы и тут же отправился туда. Она была где-то в Годковичках. Когда я поднялся из метро на Качерове, уже стемнело. Я долго ждал автобуса на пронизывающем ветру, вдалеке мигали сотни огней далеких жилых массивов. Почти пустой автобус ехал среди вилл, я вышел на остановке на пустой улице, где слабо горела фиолетовая лампочка и ветер гонял по асфальту сухие листья. Я отыскал ворота с номером, который мне сказали в риелторской конторе, и нажал на кнопку звонка. Послышался собачий лай, и зажглась лампа над входом в дом. Над кронами деревьев вынырнула из темноты картина с лежащим белым тигром. Скоро на лестнице появился приземистый лысый мужчина в тренировочном костюме и прикрикнул на собаку. Поняв, что я пришел не по поводу покупки виллы, он даже не стал открывать калитку. Он сказал только, что они с женой купили дом десять лет назад у пожилого господина, который жил в нем с детства. Тот много путешествовал и – видимо, из любви к авантюрам и ради воспоминаний о путешествиях, – уходя на пенсию, решил продать виллу, купить плавучий дом и поселиться на реке. Он, похоже, унаследовал горячую кровь от своего отца, который был известным путешественником и провел большую часть жизни на чужбине. Дом якобы выглядел как этнографический музей, он полнился вещами, которые бывший хозяин, а прежде его отец привезли из путешествий: повсюду лежали звериные шкуры, теснились точеные статуэтки, висели копья и раскрашенные щиты; но перед переездом тот пожилой человек все продал. Я спросил, не остались ли в доме старые граммофонные пластинки; мужчина в тренировочном костюме сказал, что видел какие-то пластинки среди барахла, которое оставалось на чердаке, но год назад они с женой делали генеральную уборку и выбросили все на свалку.

Я знал, что рассказ близится к концу. Я смотрел на лицо археолога, которое парило в приглушенном свете зеленой лампочки, напоминая тонкую маску, и думал о том, сколь различными путями шли мы с ним по городу: каждый его шаг был сделан ради единственной цели, тогда как для меня уже много лет назад все цели снова растворились в легком, безымянном биении, которое, подобно мягкой волне, накатывается на берег видимого, заливает все явное и ничего не минует. И все же топография наших путей удивительно схожа: из наших шагов родился общий город, похожая на лабиринт столица таинственного государства. Вот почему мы с ним смогли встретиться. Меня упрекали, что сетка случайных трещин наполнена для меня не меньшим значением, чем слова. Но ответы не рождаются из слов, они рождаются уже в том царстве шумов, из которых позже возникают слова; образы возникают не из других образов, а из бесформенных сплетений и пятен. Вот почему отчаянно ищущему может помочь тот, кто ничего не ищет. Оба покинули мир застывших форм и четких линий и перебрались в одну и ту же тихую страну, где слушают шелесты, из глубин которых поднимаются знамения – для того чтобы снова исчезнуть.

– Надежда, что у племянника Гуссерля до сих пор сохранилась пластинка с музыкой с острова, была ничтожна; но я все же отправился на поиски лодки, я искал ее возле берегов и в глухих речных рукавах, на пристанях и в доках. Постепенно я проникал в особый мир, который тянется вдоль реки. Весной этого года я уволился с работы, купил на все свои сбережения катер и поселился на нем вместе с Сильвией. На катере я мог попасть в те места, что недоступны с берега, – на частные участки и закрытые пристани. Я отправляюсь в путь каждое утро на рассвете, когда на водной глади еще лежит туман и на реке встречаются только баржи с горами песка; я проплываю вдоль заброшенных набережных, под сводами мостов, жду между высокими стенами шлюзов, пока поднимется или опустится вода. Капитаны кораблей и сторожа шлюзов уже знают меня и приветственно машут через стекло. Обедаю и ужинаю я в кафе на пристанях, лишь изредка поднимаюсь наверх, на улицы. Теперь я смотрю на город лишь снизу, с воды; дома для меня превратились в фантомы, которые возносятся к небесам в том мире, где есть вертикали, и из этого же мира долетают до меня сигналы автомобилей и трамваев. Но до сегодняшнего дня я так и не напал на след человека, которого ищу, мужчины, возможно владеющего пластинкой с записью голоса сгоревшего на далеком острове музыкального инструмента…