Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

Мартен ухмыляется.

— Разве это сказал Христос?

Христос явился позднее, little bit late, куда ему, вырождение.

Человек в кожаном пальто рассматривает кнут. Вытаскивает из плети обструганную палочку. Он явно не удовлетворен, выходит из комнаты и наискосок через двор шагает к складу.

Рамш сидит как на горячей сковороде. Но шрамы все еще приветливо расплываются. Он беседует с Мартеном, рассказывает ему истории из жизни любимых и давно покинутых стран: Америки и медицины!

— Человек приспосабливается!

— Не всякий, — говорит Мартен.

В Америке, этой стране неограниченных возможностей, Рамш встретил одного парня с мозолями на пальцах рук.

Мартен качает головой.

Рамш видит, как человек в кожаном пальто вместе с Вильмом Хольтеном заходит в дом. Очная ставка, думает он. Хольтен его не пощадит. Но он продолжает болтать — для Мартена.

— Вы не верите? А между прочим, ничего удивительного, что он нажил себе эти мозоли. Он ходил на руках, лишившись ног в какой-то ковбойской схватке.

Мартен не смеется.

Рамш слышит, как те двое проходят через сени и подымаются по лестнице на чердак. Может, и не будет очной ставки! Надо рассказать Мартену какую-нибудь историю повеселей.

— Знавал я одного глухого, goddamn,[37] так он всегда слышал гром раньше, чем его жена со своей парой здоровых ушей.

— Не может этого быть!

Рамш слышит, как те спускаются вниз. Сейчас они пошли в погреб. Он продолжает рассказ.

— Бум-м! — говорит глухой. — Я слышу гром. — Да как же так? — спрашивает жена. Глухой показывает на свою задницу: — Вон сзади слышу.

Теперь Мартен уже улыбается.

Рамш все отдал бы за то, чтобы эта стальная проволока из кнута не была спрятана в кучу картофеля, а, как вертел с нанизанными на него кусками свинины, висела бы в коптильне. Он смеется вместе с Мартеном над историей с глухим и молится про себя. Вернее, в нем что-то молится. Плохо дело, если человек в кожаном пальто сейчас его арестует. Они подвергнут его перекрестному допросу. Что известно Оле про обед покойного Антона Дюрра?

— Господи, повели мне примириться с врагами моими, только помилуй меня, помилуй!

— Еще одна история? — спрашивает Мартен.

Оказывается, лесопильщик молился вслух.

Теплая погода. Смелее становятся песни синиц. Куры кудахчут на солнце. И прислушиваются к себе. Может быть, они слышат, как яйца перекатываются в их теле?

Мампе Горемыка пригоняет корову на двор к Оле. Это корова лесопильщика, большущая корова. Аннгрет приходится стоять на предпоследней ступеньке крыльца, чтобы сверху вниз смотреть на Мампе и корову.

— Скажи своему лесопильщику, что мы из вторых рук коров не покрываем. Пусть сам потрудится привести ее.

Аннгрет знает, что лесопильщик не придет. Но ей приятно говорить эти слова — в погашение старого счета. Она смеется, смеется от души.

Тем не менее лесопильщик приходит. Без излишнего шума и брани пригоняет свою корову к ним на двор. Он человек не простой, ученый, его обхождение благотворно влияет даже на коров. Он снимает шляпу, дотрагивается до пластыря на своей проплешине.

— Извини, Аннгрет.

Аннгрет выходит из риги с пуком соломы под мышкой, и солома дрожит. Наверно, от весеннего ветра. Она обходит большущую корову лесопильщика.

— Разве у нее течка?

— Она всю ночь на крик кричала и так далее. И вздыхала громче, чем my heart.[38]

Аннгрет поднимается на последнюю ступеньку крыльца. Зажмуривает один глаз и смотрит вниз на лесопильщика и его корову.

Лесопильщик опять приподнимает шляпу.

— Excuse.[39] Это нелегко.

Аннгрет выводит быка из хлева. Комья мокрого снега летят из-под его копыт. Бык устремляется к корове, обнюхивает ее, влажное дыхание любви щекочет ее под брюхом. В пылу и тревоге она рвется с веревки.

Лесопильщик мужественно стискивает зубы и усмиряет ее. Его шляпа падает в мокрый снег.

— Excuse me!

Огонь в быке угас; он сопит, озирается, начинает пережевывать солому, оброненную на землю, и стоит как паровоз с неразведенными парами.

— Он ее не хочет, — двусмысленно замечает Аннгрет. И уводит быка обратно в стойло. Лесопильщик ждет. Аннгрет никак не удается просунуть палку в кольцо цепи, которая удерживает животное. Цепь дрожит в ее руках. Неужто и в хлеву дует весенний ветер?

Лесопильщик подходит к ней.

— Я должен поговорить с тобой, Аннгрет, должен!

— Ты?

— Когда и где, приказывай!

Уши Аннгрет багровеют.

— У меня нет времени. Мой муж лежит больной.

Аннгрет слышит шепот лесопильщика. Воспоминания одолевают ее. Она подымает руку и указывает на свой дом. Указательный палец при этом дрожит. Из ямочек на щеках вот-вот выпрыгнет улыбка.

— Если тебе что-то надо от меня — я живу вон там! Но тебе я ничего не подарю, и не воображай.

Лесопильщик надевает шляпу. Благодарит и откланивается. У ворот он оборачивается, чтобы взглянуть еще раз. Взор его блестит, как у юноши.

Аннгрет стоит, вытаращив глаза. На что, спрашивается, ей таращиться? Обыкновенные ворота из посерелого дерева, уже слегка поросшие мхом. Что ты там такое углядела, Аннгрет?

Девятнадцать лет назад, среди кувшинок, мяты и болотной калужницы, расцвела дочь рыбака Анкена. Где бы она ни была, куда бы ни ступала — везде полнилась жизнь, ибо много ли проку от кувшинок и водяных лилий без человека? А Аннгрет была еще и красавицей, долгое время наибольшим ее достоинством было, что она меньше всех об этом подозревала.

Зато старый рыбак Анкен, мечтавший разбогатеть, отлично это знал. Он арендовал у барона несколько озер, и бухгалтерские расчеты стали для него такой же профессией, как и рыбная ловля.

Когда он однажды приметил свою дочь с сыном хозяина лесопильни в вересковых зарослях между Коровьим и Телячьим озерами, он нисколько не огорчился. Белокурые волосы Аннгрет развевались на ветру, как трава пушица. Руки ее ни в воскресенье, ни в этот решительный час не знали покоя. Она плела венок из жестких полевых гвоздик для того, кто захотел бы надеть его на себя.

Старый рыбак Анкен издалека увидел парочку, но чем ближе он подходил к ним на своей плоскодонке, тем меньше они становились видны ему. Под конец он уже видел только свои верши в воде, и ничего больше. Он не напрасно проявлял такую деликатность: сын лесопильщика как-никак студент. По воскресеньям этот студент заклеивал пластырем рубцы на щеке и, по-видимому, не страшился ни ран, ни крови. Он был на хорошей дороге — учился на врача. Видно, сын лесопильщика познавал науку на собственной шкуре. Что ж, слава тому, кто в силах совершить такой подвиг.

Будущий доктор в отпуск неизменно привозил новую рану. Он пришел к Аннгрет во второй, в третий раз. Они сидели на поросшем вереском холме между обоих озер, и все друг в друге им нравилось. Юный лесопильщик сунул руку в карман. Аннгрет взглядом проследила за ней: ясно, что он сейчас вытащит из кармана подарок.

— Oh, pardon![40] — Этот лесопильщиков сын от учености пересыпал неуклюжую речь блюменауских крестьян французскими и латинскими словами, из кармана же он вытащил марлевые бинты. Вот каким он успел стать рассеянным. — Pardon, pardon, mill раз pardon.[41]

Он поцеловал ей руку. Аннгрет была этим довольна, если уж другого подарка ждать не приходилось. Такой поцелуй тоже немало, словно мотылек по ошибке сел не на ту былинку. Аннгрет вечером вспомнила это ощущение, и рука ее покраснела в поцелованном месте. А дальше что? Марлевые бинты, маленькие рулончики, невинные и белые, разве они не свидетельствовали об учености молодого доктора? Юлиан Рамш показал Аннгрет, как перевязывают раны. У Аннгрет были ловкие руки. Дома она плела сети и вышивала метки на своем приданом.

— Ранение в локоть, — говорил Юлиан, — что будем делать?

Аннгрет живо перевязала локоть доктору с лесопильни. Дело было нетрудное.

— Ранение в верхнюю губу! — Ну, это уже потруднее! Студент-медик держался того мнения, что рану надо сначала смазать лекарством — настойкой из розовых листьев. Но где его достать? Аннгрет не растерялась — взяла и поцеловала юного медика в верхнюю губу; впервые она на такое решилась. Лекарство подействовало благотворно. Студент теперь только его и хотел, а повязку считал уже излишней. Человек хрупок, может поранить себе любую часть тела.

Позднее он научил Аннгрет перевязывать и более тяжелые раны. С жены врача и помощницы во время приема больных спрашивается немало.

Молодой Рамш уехал. Прошло два месяца. Аннгрет ждала его и частенько одна сидела на уединенном холме, поросшем вереском. Многие деревенские парни ее домогались. Но она была горда и всем отказывала. Недаром же были у нее такие темные глаза и волосы, мерцавшие, как крылышки пушицы. Она имела право рассчитывать на сына лесопильщика.