Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

Лесопильщик вскакивает. Тигр, которому помешали терзать добычу. Оле кричит, бросается в сени и спотыкается. Будь она проклята, эта гипсовая нога! Кровь грохочет в его больной голове. Ярость душит его. Под лестницей валяется палка. Он хватает ее и бежит обратно в комнату, он воет как цепной пес. Лесопильщика нет — выскочил в окно.

В палисаднике ни души. Только следы сапог — темные дыры в белой пелене снега. Оле, волоча гипсовую ногу, мчится по улице.

Ветер забирается ему под рубашку. Снег, падающий крупными хлопьями, окутывает его. Оле прорывается сквозь метель и то кричит, то всхлипывает, то смеется как безумный.

— Где этот негодяй? Ого-го-го!

Световые полосы на снегу. Обезумевший Оле останавливается: это же свет из окон трактира. Он поворачивает обратно.

Кое-как добирается он до лесной халупы Дюрра. Его крики: «Антон, ах, Антон!» — гулко разносятся по зимнему лесу. Где-то высоко в снежном вихре крякает дикая утка. Домой Оле ковыляет уже спокойнее, но там гнев снова охватывает его.

Он ищет Аннгрет. Она как сквозь землю провалилась.

— Поди сюда, шлюха проклятая, слышишь? — Страшные крики. Овчарка воет, лошади храпят, в хлеву фыркает бык. — Выходи, шлюха, выходи, говорят тебе! — Палкой Оле бьет по клавиатуре пианино. Гром нестройных звуков.

К любимому я мчусь…

С рубахи обманутого человека, как слезы, капает растаявший снег. Озноб сотрясает его: «Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и убила?»

Что случилось, товарищи? Человек долгие недели был болен. Его жена позвала к себе другого. Он застал ее с другим. И пришел в неистовство.

Что дальше? Ничего. Супруги либо разойдутся, либо помирятся. Земля кружится в мировом пространстве.

Оле лежит в больнице. Нога его зажила. Гипс уже сняли, но теперь у него воспаление легких. Человек, объятый ревностью, в одной рубашке мчался сквозь метель и ледяной ветер. Его легкие не выдержали.

Крики Оле пугают больных в палате. Он видит, как убийца Антона убегает по снегу. У бегущего нет лица. Его нос, его рот — это числа. Топорная единица — нос, перевернутая тройка — рот.

— Держи его, держи!

Сосед пытается успокоить Оле. Смачивает водой его запекшиеся губы. Но Оле посещают уже другие нелепые видения: Аннгрет со своим быком лежит на желтом диване.

— Вот она, вавилонская блудница!

Он поет:

Я мчусь к своей любимой…

На девятый день болезни Оле, как смертника, помещают в изолятор. Врач в отчаянии. Видит бог, его вины тут нет. Молоденькая сестра ходит за умирающим.

— Скажи, ты Аннгрет?

Сестра молчит.

— Твоим пианино мы осчастливим других.

Сестра молчит.

— Ты слышишь, Антон зовет меня?

Сестра плачет.

Оле приподымается, соскакивает с кровати, шатается и падает. Его криками полнится все здание.

— Я сдержу слово, Антон!

Ночью в изоляторе становится тише. Смерть уже схватила Оле за горло? Нет. Для Оле критический час остался позади. Врач потрясен: законы болезни, видимо, ничего не значат для этого толстокожего крестьянина.

В свое время Юлиан Рамш был просто-напросто крестьянским мальчишкой из Блюменау и ходил в деревенскую школу. Но в десять лет его отправили в город, в гимназию, и он начал преображаться: он учился французскому, английскому, носил яркую фуражку, занимался еще и с репетитором, с мучениями переходил из класса в класс, слыл завзятым кутилой и в тринадцать лет уже составил себе представление о цвете белья гимназисток.

Он отрастил себе английские усики и, кряхтя, сдал на аттестат зрелости. Ему предстояло сделаться архитектором и одновременно работать в деревообрабатывающей промышленности. Но Рамшу это было не по вкусу. Его влекла медицина и мысль о молодых женщинах, которые будут приходить к нему на прием. Ах ты, голенький ангел, прелесть моя!

Старый Рамш дал на то свое соизволение. С богом! Медицина, пожалуй, не такая уж плохая наука. Сам он страдал изнурительной, хронической болезнью.

Первые любовные приключения молодого лесопильщика были благородно-возвышенными. Но матушка Рамш, не в пример сыну, отнюдь не находила этих кисейных барышень, тренькающих на рояле, столь очаровательными, ей претила мысль принять в свой дом этакую фитюльку.

— Тебе нужна крепкая жена, мой мальчик, и чтобы считать умела.

Юлиан сделал попытку с рыбацкой дочерью Аннгрет. Но попытка потерпела крушение у отца и у матери.

Однажды перестав пилить кости и начав пилить деревья, Юлиан Рамш вынужден был поклясться лежавшему на смертном одре старику Рамшу, что будет свято хранить и приумножать наследственные земли. Коммерческое предприятие подвержено всевозможным случайностям. Земля же всегда кормит своего владельца. Но самое лучшее — иметь и то и другое!

Молодой Рамш остался холостяком и начал рыскать по чужим спальням. В конце концов он решил, что в этом, пожалуй, и заключается прелесть любви.

Действительно ли Рамш был плохим человеком, образцом низости, каковым его считали маленькие люди? Что знает эта мелюзга о законах делового мира? Он честный наследник предприятия, перерабатывающего древесину. В нынешнюю эпоху мелких людишек это значит шевелить мозгами и не сидеть сиднем. Это значит быть умным и средь буйного прибоя умело лавировать, обходя законы и предписания. Это значит неизменно направлять штурвал предприятия к синеющему горизонту будущего.

Иногда Рамш жалеет, что в свое время не остался в Америке. Но как мог он, человек без профессии, без доходов с отцовского дела, пробиться в Америке? Для этого у него недостало бы энергии. Его хлеб ждал его на родине. Он разломил этот хлеб, вкусил и восславил память отца.

Время от времени Рамш ездит на некий остров, где чувствуется дыханье страны его грез — Америки. В нынешние сумбурные времена это почему-то стало возможным. Там он встречается со старыми деловыми друзьями отца и навещает бывших своих однокашников.

— Эй, приятель, ты что, с луны свалился? Ну как, все еще делаешь деревянные башмаки для негров из русской колонии? — И он должен был выслушивать эти речи.

— Есть у тебя хотя бы текущий счет в «свободном мире»?

Да, счет у него есть.

Старые друзья завели себе новых друзей: газетчиков и американцев. Он умеет болтать по-английски и охотно предается воспоминаниям о жизни в старой Америке. Бодрящий ветер для души джентльмена. Кто сказал, что у предпринимателя нет души?

— What you say? How interesting![45] — И какие там еще слова выражают удивление на этом языке богов!

Ему знаком почтенный мистер в никелевых очках, такие носил покойный хозяин лесопильни Рамш. Умный, отечески наставительный. A gentleman.[46] С ним Рамш беседует всего охотнее. Взаимная симпатия с первого взгляда. Уже самое лицо этого джентльмена, призрачно-бледное, мощно и благотворно воздействует на молодого Рамша. Это друг, умеющий утешать: не всем духовно одаренным людям удается улететь в добрую старую Америку или ее колонии. Надо выстоять там, где стоишь! Надо стоять, как памятник былых времен! Напоминать своему народу об утраченных идеалах! Ваш час пробьет, all right![47]

Рамш возвращается домой утешенный. Но это состояние длится недолго. Что бы там ни говорил старый джентльмен с западного острова, на родине Рамша после войны верх взяла совсем новая порода людей. Этих людей, видимо, не заботит приумножение их личных богатств. Они делают вид, что управляют какой-то незримой собственностью народа и заняты ее приумножением. Непреклонные люди сидят в учреждениях, и прежде всего в управлении лесными угодьями. Лесовики.

У погоды меняется настроение. Потоки теплеющего воздуха шумят над страной. По ночам идет дождь и размягчает ледяную корку земли. Синицы чирикают, вороны каркают уже по-весеннему, взахлеб.

Крестьяне не доверяют ранней весне: небось атомную бомбу бросили.

— Кто?

— Опять американцы, — говорят маленькие люди. — Неужто не довольно им было Японии?

— Нет, — перебивают их Рамш и Серно, — это не американцы ее бросили, а русские, русские.

Лесничий Штамм использует теплые деньки, чтобы наверстать упущенное его предшественником. Велит женщинам из посадочной бригады вскопать его сад.

Синеволосая фрау Штамм сидит у освещенного солнцем окна, штопает, кладет заплаты, покуда ее муж не вскакивает на старенький мотоцикл, чтобы ехать в районный центр. Тут она сразу же достает из рабочей шкатулки книгу. Толстенную книгу страниц эдак на восемьсот; душа фрау Штамм утопает в этом бумажном половодье.

Лопаты работающих в огороде женщин нет-нет да и натыкаются на кусок кварца. Сердце земли испускает вздох. Женщина у окна пугается. Высоко взлетают ее черные брови.