Западня на сцене - Герхард Шерфлинг

Блондинка нагнулась и снова исчезла за занавесом и подиумами. Маркусу пришлось отодвинуть два стола и несколько стульев, чтобы пробраться к ней. Она прижала к своим коленям голову лежавшего на полу молодого человека и вытирала ему лоб носовым платком.

Это был электрик Вечорек. Прижав колени к туловищу, он тихонько постанывал. Глубокая красная ссадина над левым глазом еще больше подчеркивала неестественную бледность его лица. В правой руке он сжимал связку ключей.

— У него есть еще одна рана… на затылке… Я ее сперва не заметила, — голос девушки дрожал.

Маркус присел на корточки и осторожно приподнял голову молодого человека, все еще не пришедшего в сознание. Это движение причинило ему боль. И неудивительно: под слипшимися от крови волосами Маркус нащупал большую рваную рану. Действительно ли он упал? Или кто-то «уложил» его? Ответ может дать либо сам пострадавший, либо судмедэксперт.

Маркус нащупал его пульс. Бьется слабо, но равномерно и четко.

— Успокойтесь, — сказал он блондинке, глядевшей на него с мольбой в глазах. — Рана не столь опасна, как кажется. Насколько я могу судить, кость не задета. Но так или иначе нужно немедленно вызвать врача. Когда вы его нашли?

— A-а… Всего несколько минут назад, — слезы снова появились у нее на глазах. — Я услышала, как он стонет.

— Здесь наверху есть телефон?

— В гримерной есть… но она закрыта! — Она подняла глаза, глядя куда-то мимо Маркуса, и вдруг от испуга закрыла рот ладонью. — Боже мой!

Маркус тоже не услышал шагов подошедшего к ним сзади мужчины, который заглянул капитану через плечо. От взгляда Маркуса не ускользнуло, как его всего передернуло.

— Прошу меня извинить, я где-то здесь забыл свои ноты. И услышал ваш разговор. А ближайший аппарат в будке звукооператора. — Сделав шаг в сторону, он оказался рядом с Маркусом. — А что это с Вечореком? Кто это его?..

— Пока не знаем. А вы кто?

— Моя фамилия Штейнике. Я режиссер оперной труппы. Фройляйн Оберман меня знает.

Блондинка сдержанно кивнула и снова склонилась над Вечореком. По всей видимости, она недолюбливала молодого режиссера.

— Не сочтите за труд, позвоните вахтеру и пригласите врача. И еще: пусть сюда поднимется лейтенант Краус, он, должно быть, где-то рядом. Я капитан Маркус из уголовного розыска.

— Одна нога здесь — другая там! — улыбнувшись почему-то, Штейнике отдал честь.

Маркус наблюдал, как долговязый режиссер выбирался из этого скопища мебели, отбрасывая стулья в сторону, как отшвырнул занавес и исчез. Где, между прочим, ноты, которые он якобы оставил на сцене?..

— Он очнулся! Смотрите — он приходит в себя! — блондиночка даже заикаться начала от радости.

Вечорек открыл глаза и непонимающе уставился на носовой платок, который она держала в руках. Потом его взгляд медленно перекочевал на ее лицо и остановился.

— Кики, — выдавил он из себя с превеликим трудом. — Чего это со мной, а? Что это я такой мокрый?.. — попытавшись рывком приподняться, со стоном упал на спину. — Ой, голова-а-а-а…

— Лежи, не двигайся, Петер, милый, ты ранен… — Она склонилась совсем низко над ним. — Врач вот-вот придет!

— Но как это… Я ничего такого не помню… Как это я вообще тут оказался? — Он заметил кровь на кончиках ее пальцев. — Это… никак моя?..

Она кивнула, готовая расплакаться.

— Ты раскроил себе череп. Ох, ты мой непутевый!.. До всего тебе дело!

Вечорек улыбнулся, вымученно, правда, но улыбнулся:

— Миленькая ты моя!.. Не бери в голову! Заживет, как на собаке! — он хотел было погладить ее руку и вдруг обнаружил в своей связку ключей. — Ого-го, а это что еще такое?

Маркус, который разговаривал со Штейнике, отступил в сторону сделал шаг вперед.

— Приветствую вас, господин Вечорек, — сказал он. — И поздравляю: череп у вас подходящей крепости. Дело могло кончиться куда хуже.

Подняв один из стульев, уселся на него верхом и взял связку ключей из рук осветителя.

— Что вы хотели открыть?

— Не-ет, ты глянь — и уголовный розыск уже здесь!

Вечорек закрыл глаза, мускулы лица дрогнули. Потрогал ладонью лоб, повернул чуть-чуть голову и осторожно дотронулся до раны на затылке.

— Ловко они врезали, нечего сказать, — пробурчал он, снова открывая глаза. — Эт-то за кожаны… за портфели, значит… Врубился я!.. — энергично, будто силы вернулись к нему, приподнялся на руках. — С весом были кожаны, под этой вот рухлядью стояли… — он посмотрел вбок. — А теперь — фьюить!..

— Ради бога, приляг ты, Петер, — взмолилась хорошенькая блондинка, силой укладывая его. — Тебе вредно двигаться.

— Ладно, чего уж там… Но если эта гнида попадется мне… — Он сжал пальцы в кулак.

— Кто это вас так погладил, господин Вечорек? — спросил Маркус. — И за какие такие заслуги?

— Если б знать… Я ж его в глаза не видел. Врезал он мне, я копыта и откинул. Грогти, полная отключка.

— А портфели?

— Ну-ну, только я их увидел… взял, значит, на стол, что ли, поставил и открыть хотел. Н-ну, глянуть хотел, что там внутри.

— Они были заперты?

— А то нет! Зачем бы я тогда доставал свои ключики, — глаза его были сейчас ясными и живо блестели. — Парень он, видно, тертый, бывалый. Я и не почуял, как он ко мне подкатил…

Маркус кивнул, принялся вертеть брелок с ключами на пальце.

— Не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Ни грамма! А вот в кожанах что-то железное было. Звякало-брякало!

Тут появился Штейнике.

— Врач будет с минуты на минуту! — Он даже шею вытянул, чтобы посмотреть, что там с осветителем. — К счастью, наш врач еще в театре.

— Очень хорошо! — Маркус сунул ключи в карман и встал. — Если вы не против, побеседуем позднее, — сказал он Вечореку.

Осветитель вздохнул и заморгал, ничего не понимая.

— Сказано — будет сделано!

— А с вами, господин Штейнике… — Маркус нарочито растягивал слова, — с вами я хотел бы побеседовать прямо сейчас!

— Со мной?

— Да.

— Но ведь я уже ответил на все вопросы… одного из ваших коллег.

— Попрошу вас пройти…

Молодой режиссер обиженно поджал губы, покачал головой и, наконец, пожал плечами.

Маркус пропустил его вперед, сделал несколько шагов и оглянулся. Вечорек прижал к себе блондинку. И, судя по продолжительности поцелуя, он чувствовал себя абсолютно здоровым — или близко к этому.

Генеральная репетиция, проходившая по вполне понятным причинам без приглашенной публики, началась с опозданием на сорок минут и длилась вот уже более трех часов. Три важных часа в жизни режиссера Краниха, который вел репетицию, сидя за пультом в зрительном зале. Он то и дело прерывал ее, и тогда через усилитель раздавался его отрывистый, лающий голос, от звучания которого делалось не по себе не одному Маркусу. Актеры на сцене нервничали, забывали текст и до такой степени фальшивили в музыкальных номерах, что дирижер Гломбек приходил в бешенство и ругался почем зря.

Об остальных заминках позаботился технический персонал: постоянные окрики режиссера не подстегивали рабочих сцены при перестановке декораций, а скорее вызывали раздражение. Да и язык за зубами они держать не привыкли…

Маркусу, с самого начала репетиции сидевшему в затемненном зале рядом с лейтенантом Краусом, никогда прежде не доводилось быть свидетелем подобной творческой атмосферы. Наклонившись к Краусу, он прошептал:

— Еще немного, и у меня лопнет терпение…

— Я как раз подумал о том же, — кивнул лейтенант.

— Чем это все объяснить? Только смертью главного режиссера?

— Вот уж не думаю.

— Нашим присутствием?

— Отчасти — наверняка…

Краус бросил быстрый взгляд в сторону сидевших несколько позади хористок.

— …Но в основном все дело в отношении к Краниху, — прошептал он на ухо капитану.

На сцене только что отзвучали быстрые аккорды-фортиссимо дуэта Джульетты и Гофмана. Мансфельд, которая выглядела в своем обжигающе-красном бальном платье очень соблазнительно, обняла сопротивляющегося Вондри. Переменили освещение, оркестр сыграл вступление к новой, более сдержанной теме, и на сцене в костюме Николаса появилась Бордин. За ней в гриме горбуна Питикиначчо тенор-буффо Гюльцов и толстяк-баритон Мерц в роли Дапертутто, который в черном фраке с шелковыми отворотами невольно производил комическое впечатление, а вовсе не походил на элегантного злодея. Ну, и другие актеры, фамилии которых в данную минуту выпали из памяти Маркуса.

— Поразительно, до чего уверенно и убедительно ведет свою роль Бордин. Несмотря ни на что… — сказал Краус. — Ни капельки не заметно, что…

Хорошо, что Краус оборвал свою мысль на полуслове. Маркус с досадой передернул плечами и весь сосредоточился на происходящем на сцене.

Клаудиа только что скрылась за кулисами — а жаль…