Обратный отсчет - Кен Фоллетт

На рассвете Люк проснулся и ушел в ванную. Через пару минут вернулся оттуда в одних трусах. Лег в постель, обнял Вилли и, крепко прижав ее к себе, сказал:

— Я забыл тебе сказать одну очень важную вещь.

— Какую?

— Там, во Франции, я все время думал о тебе. Каждый день.

— Правда? — прошептала она. — Ты меня не обманываешь?

Люк ничего не ответил, потому что снова уснул. Лежа в его объятиях, Вилли пыталась представить его во Франции, где он постоянно рисковал жизнью и тем не менее вспоминал о ней. Мысль об этом наполняла ее таким счастьем, что казалось, сердце вот-вот вырвется из груди.

В восемь утра она позвонила начальнику и сказала, что заболела. За год службы она впервые отпросилась на день по болезни. Приняв ванну и одевшись, Вилли сняла трубку и заказала на завтрак кофе и кукурузные хлопья.

Когда Люк в одном белье вышел из ванной с сизыми от щетины щеками, она читала «Вашингтон пост». Отложив газету, Вилли улыбнулась ему.

— Сколько я проспал?

— Почти восемнадцать часов.

— Я уже год так не спал. — Он потер глаза. — Ты что, была здесь всю ночь?

— Ты же просил меня не уходить.

Люк подошел к телефону:

— Ресторан? Я хочу заказать в номер бифштекс с кровью и глазунью из трех яиц. А еще апельсиновый сок, тосты и кофе.

Вилли недовольно насупилась. Она никогда прежде не проводила ночь с мужчиной и поэтому не знала, чего можно ждать наутро. Но поведение Люка ее огорчило: она ожидала чего-то более романтического. Он напомнил ей ее братьев — те тоже по утрам выходили к столу небритыми, злыми на весь мир и голодными как волки.

Люк присел рядом с ней.

— Я вчера слишком много говорил.

— Часов пять без перерыва.

Он взял ее за руки.

— Я очень рад, что мы снова встретились.

У нее екнуло в груди.

— Я тоже.

— Можно тебя поцеловать?

У Вилли учащенно забилось сердце. Она была счастлива, однако постаралась скрыть свои чувства. Безусловно, с войной нравы в Вашингтоне стали гораздо менее строгими, но Вилли новые поветрия не коснулись.

— Я не буду с тобой целоваться, пока ты не оденешься.

— Боишься себя скомпрометировать? — скептически глядя на нее, спросил Люк. — Но мы ведь уже провели ночь вдвоем.

— Я осталась здесь только потому, что ты умолял меня не уходить!

— Я это ценю.

— В таком случае перестань намекать, что моя репутация уже запятнана и, следовательно, что бы я теперь ни сделала, хуже не будет.

Люк тяжело вздохнул:

— Ни на что такое я не намекал. Столько шуму из-за какой-то ерунды. — Он удалился в спальню.

Спустя минуту он включил душ — из ванной донесся звук льющейся воды. Вилли чувствовала себя измученной. Последние часы она пребывала в плену романтической страсти, и вдруг за несколько минут все испортилось. Почему в жизни все так несправедливо?

В чем бы ни заключалась причина, Люк заставил ее ощутить себя униженной. Скоро он выйдет из ванной, готовый сесть с ней за стол и позавтракать, как будто они семейная пара. Но они не муж и жена. Ей становилось все более неуютно.

Если все это мне так неприятно, подумала она, зачем мне здесь оставаться?

Она надела шляпку и вышла из номера, тихо прикрыв за собой дверь.

В течение следующих четырех недель они виделись практически ежедневно. Сначала Люк каждый день являлся в здание «Кью» на опросы, которые в Управлении проводили со всеми агентами, вернувшимися с задания. В обеденный перерыв они встречались и шли в кафетерий или сидели в парке, перекусывая бутербродами. В отношениях с ней он вернулся к своей обычной непринужденной учтивости. Горький осадок, оставшийся у нее в душе от того, как он вел себя в «Карлтоне», постепенно исчезал. В конце недели Люк предложил ей куда-нибудь сходить, и они пошли в кино на «Джен Эйр». А в воскресенье катались на лодке по Потомаку.

Со временем Люк немного прибавил в весе, глаза уже не были такими затравленными, как при их первой встрече, и она все чаще замечала в нем былую ребячливость.

Они разговаривали часами и раза по два в неделю по-крупному ссорились. Эти стычки развивались по той же схеме, что и первая их размолвка в гостиничном номере. Стоило ему сказать что-то начальственным тоном или, не посоветовавшись с ней, решить, чем они займутся вечером, как она взвивалась. В ответ на ее возмущение он обвинял ее в том, что она поднимает шум из-за пустяков. Это еще больше ее злило, и в пылу спора она винила его во всех смертных грехах, хотя сама понимала, что не права. Тогда он вообще отказывался с ней разговаривать, потому что она готова утверждать что угодно, лишь бы оставить за собой последнее слово. Но в отличие от первого раза, когда ушла она, теперь уходил он. Уже через несколько минут наступало раскаяние. Вилли не находила себе места, бежала к Люку и умоляла его забыть глупую перепалку и снова стать друзьями. Он сначала молчал, глядя на нее с каменным лицом, но потом что-то из сказанного ею заставляло его улыбнуться и он оттаивал.

За все это время Вилли ни разу не была у него в гостинице, а когда она его целовала, это неизменно происходило на людях и ее губы лишь на миг касались его губ.

На смену солнечному сентябрю пришел холодный октябрь, и Люк получил новое задание. Ему объявили об этом в пятницу после обеда. Сидя в вестибюле здания «Кью», он дождался, пока у Вилли не кончились занятия. Едва увидев его, она поняла: что-то случилось.

— В чем дело?

— Я возвращаюсь во Францию. Отправка через два дня.

Она сглотнула подступившие к горлу слезы.

— Два дня…

— Мне нужно собрать вещи.

— Я тебе помогу.

Они поехали в «Карлтон».

Как только за ними закрылась дверь, Вилли обняла Люка и запрокинула голову, подставляя лицо для поцелуя. На этот раз их поцелуй уже нельзя было назвать целомудренным. Затем она сбросила жакет:

— Положи руку мне на грудь.

Люк смотрел на нее ошеломленными глазами.

— Пожалуйста, — попросила она.

Когда его ладони легли на ее маленькие груди, она прикрыла веки. Потом она долго разглядывала его лицо. Ей хотелось навсегда запомнить голубизну этих глаз, спадающую на лоб прядь темных волос.

— Подари мне свою фотокарточку.

— Кажется, у меня есть семейный снимок. Подожди минутку. — Люк ушел в спальню.

Она последовала за ним.

Его видавший виды коричневый кожаный чемодан лежал на низком столике. Порывшись в нем, он извлек серебряную рамку, складывающуюся, как книжка. В нее были вставлены две фотографии, по одной на каждой стороне. Люк вынул одну из них и протянул Вилли. В спортивной рубашке с короткими рукавами он выглядел на снимке моложе, чем теперь. Кроме него на фотокарточке были мужчина и женщина, двое мальчиков-близнецов лет пятнадцати и маленькая девочка.

— Нет, я не могу ее взять. Здесь твоя семья.

— Я хочу, чтобы она была у тебя. Не важно, что я на ней не один, ведь я — часть моей семьи.

— Ты брал ее с собой во Францию?

— Да.

— У тебя там еще одна карточка. Можно мне посмотреть?

Люк явно не хотел ее показывать, но все-таки раскрыл рамку. На фотографии, вырезанной из ежегодника Рэдклиффского колледжа, была она, Вилли.

Слезы полились у нее из глаз. Он вырезал из ежегодника ее фото и носил его с собой, вместе со снимком своей семьи, все то время, что его жизнь подвергалась смертельной опасности.

— Почему ты плачешь? — спросил он.

— Потому что ты меня любишь, — ответила она.

— Это правда. Я боялся тебе признаться. Я люблю тебя с того самого дня, когда мы ездили в Ньюпорт, а потом японцы напали на Перл-Харбор.

— Мы могли быть вместе два года! Пусть даже ты не всегда был бы рядом. — Слезы катились по ее щекам. — А теперь у нас только два дня. Два жалких дня!

— Так перестань реветь и поцелуй меня, — сказал Люк.

Все оставшееся до его отъезда время они наверстывали упущенное, обезумев от желания и печали, сознавая, что, возможно, никогда больше не увидятся.

Простившись с Люком в понедельник утром, Вилли два дня проплакала.

Через восемь недель она обнаружила, что беременна.

18.30.

— Да, мы встречались, — сказала Вилли, спускаясь по лестнице.

Когда они подошли к выходу из клиники, Люк спросил:

— Мы были влюблены друг в друга?

— Разумеется. — Она произнесла это как нечто малозначительное, однако голос ее на секунду дрогнул. — Ты был для меня единственным мужчиной на свете.

Как он мог упустить такую женщину? Это казалось ему трагедией пострашней, чем потеря памяти.

— Но потом ты увидела, что ошиблась, и вышла за Берна.

— Да.

— А почему ваш брак распался?

— У нас оказались разные ценности. Для Берна на первом месте стояла политика.

— Сейчас у тебя кто-то есть?

— Есть. Его зовут Хэролд Бродски.

Люк понял, что задал дурацкий вопрос. Красивая разведенная женщина, достаточно молодая. Конечно же, у нее должен кто-то быть.