Кельтский круг - Карло Шефер

— Знаете, почему я на самом деле не хочу иметь собственный дом?

Голос Штерна дошел до Тойера в искаженном виде и показался слишком громким, но гаупткомиссар обрадовался такой помехе.

— Вероятно, потому, что на покупке настаивает твой отец? Я угадал?

— Ох, не совсем. — Штерн не без горечи засмеялся. — Ведь я слишком многое делаю именно так, как еще лет тридцать назад задумал мой отец… Иногда я подозреваю, что Лейдиг не единственный маменькин сыночек в нашей суперкоманде… Хотя у него не мать, а… Она просто…

Тойер тоже не мог подыскать для матери Лейдига достойного определения. Вот, скажем, какого цвета бывает крик?

— Нет, я часто думаю, что никогда не буду старым, поэтому и свой дом мне не нужен. Забавно, правда?

— Я не вижу никакого смысла в таких умозаключениях, — упрямо буркнул сыщик, и это была дерзкая ложь после пяти десятилетий мрачного пессимизма. — Во всем виновата наша профессия, это она делает нас такими угрюмыми.

— Нет, — упрямо покачал головой Штерн, — я не такой, не такой нытик, как… — Тут он испуганно проглотил очевидное местоимение «вы», а его начальник оставил незавершенность фразы без внимания.

— Я живу нормально и считаю, что у меня все в порядке. Но еще подростком, когда другие говорили о взрослой жизни, я считал, что это меня не касается. Я ничего не боялся, просто меня это не интересовало.

Тойер посмотрел на своего молодого подчиненного: его крепкое тело футболиста не скрывало того, что он был кротким и, вероятно, даже жил в молчаливом страхе. Сыщику стало стыдно. Он снова забыл о том, что и за пределами его толстого черепа тоже существуют грусть, сомнения, горечь прощания, возможно, слишком раннего прощания с надеждами. Просто он — Тойер, и в этом все дело. Хорнунг возникла в нем из ничего и была большой и чужой. Скорее, чтобы отвлечься от собственного эгоцентризма, чем из истинного сочувствия, он спросил:

— Ты говорил об этом с женой?

Штерн удивленно вытаращил на него глаза.

— Ну, о таких вещах с женами не разговаривают!

— Правда? — Старший гаупткомиссар вяло кивнул. Потом они опять замолчали.

Вошел Шерер.

— Взгляните-ка, на это стоит посмотреть.

В квартире на верхнем этаже были низкие потолки. Вероятно, прежде здесь располагались кладовые и прочие нежилые помещения, и лишь одна комната выглядела изначально предназначавшейся для жилья. В целом дом, построенный сто лет назад, был красивым, с разноцветными витражами на лестничной клетке, с веселыми завитушками в стиле модерн на фронтоне из песчаника, — дорогое, со вкусом обустроенное, прекрасное, даже роскошное здание, в верхних комнатах которого гнездилось безумие.

Мебели в жилище Танненбаха почти не оказалось. Телевизор, кресло, стол, кровать. Все остальное пространство было заполнено пустыми бутылками и явно никогда не убиралось пылесосом.

— Мы нашли кассовый чек… — Нахальный толстяк, который еще недавно равнодушно взирал на убитого, теперь выглядел потрясенным. — Доктор недавно делал покупки в Дармштадте. Тридцать шесть бутылок шнапса…

— Он пил только чистый. — Шерер поскреб голову. — Все чеки в сохранности.

Из кухни вышла сотрудница полиции, та самая, что успокаивала Бёгер:

— Он питался готовыми замороженными блюдами и покупал их где угодно, только не в Гейдельберге. Употреблял и витамины в таблетках, а также хлорофилл в капсулах. Время от времени он явно выбрасывал мусор, квартира не очень грязная, хотя все свалено грудами. Господин доктор ел и выпивал, а все кассовые чеки, буквально все, берег, скреплял их в хронологическом порядке, самые старые теперь и прочесть невозможно, так они выцвели.

— Ясное дело, после шнапса перегар почти не чувствуется, да вдобавок еще средства, которые придают дыханию весеннюю свежесть… Вот так — поддавал и закусывал… — продолжила она свой монолог.

— Перестаньте! — оборвал ее Тойер. — Вы все-таки говорите об усопшем. По-моему, он достаточно искупил свою вину, не так ли? Разве мало выстрела в лицо?

Пристыженная женщина замолчала.

— Почему, собственно, нельзя быть хорошим глазным врачом, даже если жизнь сложилась нескладно или… — он огляделся по сторонам, — или вообще не сложилась? А то, что он не мог вкалывать как лошадь, мне представляется вполне понятным, как и то, что не хотел направлять лазерный луч на сетчатку. Понимаете? Будь он тем, за кого вы сейчас его принимаете, он бы напропалую орудовал лазером, выжигал людям глаза и выходил сухим из воды. Но его ассистентка, фрау Бёгер, сказала, что он этого не делал… Ах! — Тойер выглянул в окно. Вдалеке послышался пронзительный гудок поезда, снизу доносился шум автомобилей. Не обращая внимания на полицейских, веселая компания что-то праздновала на соседней крыше. Звучали тосты и смех. Возможно, это была сплоченная студенческая коммуна, где как раз завелись деньги — насколько Тойер мог разобрать, на столе даже стояло шампанское. Вероятно, Танненбах тоже мог наблюдать из своей квартиры подобные проявления жизни. Еще он видел эти проявления в признательности своих пациентов, в их поистине благодарных глазах.

Шерер пошел на кухню и вернулся с бутылкой шнапса.

— Сорта он все-таки менял — «Князь Бисмарк» и «Нордхойзер». Это вот «Нордхойзер», двойной крепости. — Он открыл бутылку и сделал глоток.

— Что уставился на меня, Тойер? Я веду себя не так, как должен по роли, которую играю в твоих расследованиях?

— Вообще-то ты не играешь никакой роли в моих расследованиях, — вырвалось у могучего сыщика.

— Значит, так? Ну, тогда тем более я могу себе это позволить. Господи, как мне иногда противна моя работа.

— А что со следами? — устало поинтересовался Штерн. — С ними-то что? Я думал, такими глупостями занимается только наша группа. Несет чушь и все такое.

— Никаких следов проникновения со взломом или чего-то подобного, — равнодушно ответил Шерер. — С преступлением квартира не связана. Если мы и обнаружим ДНК преступника в приемной и здесь, наверху, то уж определенно не на непочатой бутылке шнапса. Пустые мы охотно обработаем.

Тойер услышал, как кто-то вошел.

— Здесь вам нечего де… — заявил он, но это оказался Хафнер в его пиджаке, накинутом на плечи. Пошатываясь на нетвердых ногах, он встал в дверях и ошеломленно уставился на горы бутылок.

— Его покупки свидетельствуют о том, что водительские права у него были, иначе он даже не смог бы сдвинуть с места пакеты с бутылками и снедью. Вообще-то для нас, полиции, это не комплимент, — мирно заметил толстяк и добавил с ухмылкой: — Что, Хафнер, завидуешь?

Но на лице Хафнера читался откровенный ужас. Таким Тойер его еще не видел и лишь догадывался, что в такой ужас бравого комиссара могли привести разве только столики для некурящих в пивных Пфаффенгрунда.

— Какой был человек! — тихо и прочувствованно произнес Хафнер. — Да еще и умер не от этого. Вы только взгляните на это изобилие. Тем не менее он мертв. — С этими словами он круто повернулся и выбежал из квартиры. Пиджак Тойера упал на пол.

— Хафнер, ты куда? — закричал Штерн. — Стой!.. Хафнер!..

Но он скрылся из вида. Начальник группы с нарочитой небрежностью поднял пиджак.

— Многие удивляются, — заявил он странным фальцетом, — с какой стати Тойер носит кожу даже в теплую погоду. Отвечаю: вот я такой и не привык поступать иначе. Когда станет по-настоящему жарко, я сниму пиджак. Но пока еще не так жарко. И то же самое переносится на всю жизнь, я не хочу сказать — на многих людей, нет — на всех, вернее, наоборот, лишь на нашу жизнь. Для нас это… — постепенно ему снова удалось перейти на сносный баритон, — здесь и сегодня, которое, точнее, — он посмотрел на часы, — вообще-то еще сегодня, но останется им уже недолго, скоро превратится в завтра, означает не что иное… Короче, мы с Штерном сейчас уйдем и продолжим работу в конторе. Обобщим, сопоставим, оценим, взвесим, отсеем лишнее, посмотрим на результаты и разработаем их дистанцируясь, оперативно, дифференцированно, заинтересованно, дисциплинарно. А вы останетесь тут, поскольку вы — это вы. В конце концов это наше дело, а не ваше, иначе оно называлось бы вашим, а не делом Тойера.

— Я сразу так и подумал, — добродушно проворчал толстяк, — что Плазма совсем близко от нас.

— Как я их отбрил? — поинтересовался Тойер на лестнице.

— Да уж, — промямлил Штерн. — Чего вам только не придет в голову… Иногда мне кажется, что это даже чуточку чересчур…

— Так все-таки «чуточку» или «чересчур»? Ладно, не буду. Кстати, как зовут этого толстяка?

Штерн не ответил.

Они поехали в сторону центра, затем свернули налево на Курфюрстенанлаге. Тойер, сидевший рядом с водителем, постепенно осознавал, что дерзко придуманная ночная работа грозила превратиться в реальность, и остаток дороги предавался поучительным размышлениям о присутствии в жизни космического возмездия.