Тайна Высокого Замка - Златослава Каменкович

— Не правда ли, моя кошечка, Казимеж Войцек — красив?

— Разве красота мужчины может заполнить пустоту в его голове? — пожала плечами Ядвига. — Как ты можешь судьбу нашей фирмы…

— Насчёт пустоты — это опасная ошибка с твоей стороны, дитя моё, — бесцеремонно прервал жену коммерсант.

О, эта отвратительная манера считаться только с собой, бестактно обрывать собеседника! Но пока ещё Ядвига не решалась нападать.

— Моя маленькая Красная Шапочка, — привлекая к себе Ядвигу и по-отечески ласково гладя её волосы, продолжал коммерсант, — ты должна научиться узнавать волка даже в овечьей шкуре.

«Омерзительный шакал! Тебя-то я уже хорошо распознала, — думала Ядвига, тогда как на лице её светилась обворожительная улыбка. А волком, страшным для тебя, я надеюсь в самом недалёком будущем помыкать, как комнатной собаченкой!»

Что-то в лице жены насторожило коммерсанта. В его зеленовато-хищных, чуть прищуренных глазах застыло какое-то недоверчивое удивление. Однако он тогда даже не подозревал, как виртуозно умеет притворяться и лгать эта женщина.

Коммерсант уже давно побаивался своего молодого компаньона, чья утончённая жестокость и демоническая сила воли подавляли его. Стожевский только выжидал момента, чтобы порвать с ним.

В погоне за наживой старый коммерсант очень скоро оценил, каким поистине волшебным ключом, отмыкающим двери в дома особ, занимавших высокое положение, являлась обворожительная красота Ядвиги. Заказывая наряды в салонах первоклассных ателье мод, Ядвига, благодаря своей внешности, образованности и изысканному вкусу, быстро завязывала приятельские отношения с жёнами и дочерьми промышленных магнатов, политических деятелей, учёных, коммерсантов.

О, коммерсант видел, как теряли голову от прелестной пани Стожевской весьма и весьма высокопоставленные государственные особы.

Стожевскому льстило, что Ядвига всегда могла рассчитывать на покровительство самого пана воеводы. Благодаря ему Ядвига смогла открыть во Львове ещё один шикарный «пансион» на узкой, плохо освещённой улочке вблизи городского театра.

Да, Ядвига радовала Стожевского. Но увы! Вскоре он крайне встревожился. Увлечённая опасным бизнесом, она вошла в азарт, забыв даже о собственном муже.

После двух поездок в Варшаву, куда оба раза Ядвигу сопровождал их молодой компаньон Казимеж Войцек, она очень изменилась, наглухо замкнулась в себе.

Ядвига теперь смотрела на Стожевского с такой ледяной жестокостью, что он не выдерживал и отводил взгляд.

Совершенно случайно Стожевскому стало известно о службе Войцека в дефензиве, и это заставило хитрого коммерсанта пустить в ход своё не менее виртуозное мастерство притворяться.

«В лучшем случае моя жена обойдётся со мной, как торговка с несостоятельным покупателем, — прикидывал в уме Стожевский. — Но очень может случиться, что этот Войцек…»

Впрочем, о том, что «может случиться», Стожевский теперь никогда не забывал. И так как он был человеком осмотрительным, осторожным и встречал на своём веку не только равных себе негодяев, а куда похлеще, преподавших ему кое-какой урок, он действовал хитро, при этом сохраняя самый беспечный вид, способный сбить с толку хоть кого. Его трусливой шакальей натуре были чужды безрассудная горячность, волнение битвы, решимость победить или умереть. К чему эти страсти? Напротив, с раздражительно-капризной Ядвигой он стал кроток и терпелив, как нянька. Войцеку он всегда отвечал взглядом, полным безграничной преданности. И ни разу мрачность и угрюмость, столь свойственная Стожевскому, когда он оставался в одиночестве, не проступала на его лице в присутствии жены и её нового избранника.

В это логово хищников, подстерегающих один другого, чтобы, улучив момент, наброситься и покончить с соперником, безысходная нужда привела жену и детей Михайла Ковальчука — узника Берёзы Картузской.

Глава одиннадцатая. На птичьих правах

Никогда ещё чувство ограниченной свободы с такой силой не довлело над Петриком.

— Боже сохрани, если тебя вдруг увидит пан садовник, — в ужасе шептала Ганнуся, задёргивая занавеску на окне.

— В прачечную, сыночек, не выходи, — просила мама. — Нельзя, вдруг кто-нибудь зайдёт.

— Тоже мне распелся, как соловейко! — вбегая из прачечной в комнату, испуганно махала руками Ганнуся.

И только ночью открывалось окно, чтобы он мог дышать свежим воздухом.

Всё существо Петрика восставало против такого унижения. Сидишь, как чижик в клетке.

Хорошо ещё, мама другой раз замкнёт изнутри дверь прачечной и стирает. Тогда можно пройтись по прачечной, покрутить медные краники на газовой плите, хотя за это здорово попадает.

Но лучше всего — пускать в корыте бумажные лодочки. Лодочки Петрик сам делает из газеты.

И почему это маме и Ганнусе гораздо легче стирать целую кучу огромных простыней и пододеяльников, разных там наволочек и полотенец, чем пять-шесть тоненьких кружевных кофточек? Это же просто смешно! Ганнуся вся от страха трясётся, когда дело доходит до глажки.

— Ой, постирать ещё так-сяк, а вот гладить! — закатывает глаза Ганнуся, словно собирается умереть на месте от страха. — Уж больно они тоненькие, эти кружева….

Мама ей объясняет, что эти кружева называются валансьен. Их делают во Франции, и стоят они очень дорого.

В подоткнутой маминой юбке, обмотав вокруг головы косички, Ганнуся кажется совсем взрослой.

— А, пропади они пропадом! — сердится Ганнуся. — Боюсь и притронуться утюгом к этим валансьенам клятым!

— Давайте убежим с этой работы, — предлагает Петрик. — А что? У дяди Тараса лучше жить, чем тут. Там есть Юлька и Франек. И во дворе гуляй сколько хочешь. А тут сиди всегда под замком…

— Дядя Тарас в том дворе уже больше не живёт, — говорит сестра.

От этого печального известия лицо Петрика тускнеет.

— А Юлька и Франек?..

— Живут ещё в гараже. Куда им деваться? — безнадёжно машет рукой Ганнуся.

Петрик долго наблюдает, как Ганнуся с лицом сосредоточенным и серьёзным растирает крахмал на воротничке, груди и манжетах белоснежной сорочки пана коммерсанта.

— Это ты чего её киселишь? — интересно Петрику знать. — Голодная она, что ли?

— Не киселю, а крахмалю.

— А зачем?

— Чтобы не было пузырей во время глажки, — объясняет сестра.

Тем временем мама, окутанная паром, с большой осторожностью погружает в горячий крахмал воротничок, грудь и манжеты, боясь, как бы не брызнуть крахмалом на другие части сорочки. Крахмал очень горяч! Обжимая его, мама то и дело опускает руку в таз с холодной водой.

— Каторжная работа, — вздыхает Дарина, обливаясь потом.

Глядя на эту кропотливую, изнурительную, «каторжную работу», Петрик опять, на этот раз уже более настойчиво, предлагает:

— Давайте убежим с этой работы…

— Шёл бы ты в комнату, — сердито говорит мама.

— Хны-ы, хочу на воздух, — робко заявляет Петрик.

— Шшш-а… — шипит Ганнуся. Она уводит Петрика в комнату и запирает его там на ключ.

Через дверь слышно, как мама с кем-то разговаривает.

Петрик перестаёт всхлипывать и прислушивается.

Так и есть, это кухарка принесла в стирку ещё один узел тонкого крахмального белья. Значит, мама и Ганнуся будут торчать в прачечной до полуночи.

Кухарка жалуется маме, что скоро прямо-таки сойдёт с ума в этом проклятом доме. Ну и ну! Оказывается, новая молоденькая служанка тоже «нечиста на руку». У пани Стожевской пропали бриллиантовые серьги. А всякий раз, когда из шкатулки в будуаре исчезает какая-нибудь драгоценная вещь, кухарка умирает от страха. Очень просто, а ну как взбредёт в голову этой молоденькой негодяйке подбросить серьги в кухаркину корзинку с вещами?

— Ах, пани Ковальчукова, — стонет кухарка. — Как я горюю, что пани хозяйка отказались взять к себе в покои вашу Ганю.

— И слава богу, что не взяли. Не место моей девочке в панских спальнях прибирать да глядеть, между нами будет сказано, на всю эту грязь да подлость…

Кто знает, сколько бы ещё Дарина с детьми могла прожить в прачечной, если бы не один злосчастный вечер, сразу изменивший всё.

В доме коммерсанта праздновали день рождения Ядвиги Стожевской. Ещё с утра Дарина и её девочка находились на кухне, помогая кухарке печь традиционный именинный пирог, торты и бисквиты, которыми кухарка завоевала в этом доме легендарную славу.

Маленький узник, задобренный куском бисквита и душистым апельсином, который тайком принесла из кухни Ганнуся, сидел на полу возле топчана и всё не решался съесть «золотое яблоко», как он окрестил апельсин, увиденный впервые в жизни.

Когда совсем стемнело, Петрик одетым лёг на топчан и сам не заметил, как уснул. Трудно сказать, сколько он проспал, но разбудил мальчика какой-то внезапный шум. И в то же мгновение Петрик увидел через окно дождь разноцветных шариков, сыпавшихся в панский сад. Это сказочно волшебное зрелище повторялось несколько раз, а потом вокруг снова стало темно, и только красивая музыка доносилась из освещённого панского дома.