Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Что верно, то верно. Весть запоздалая, что пустой орех. И тут один из детей боярских, не единый год прослу­живший в порубежниках, сказал свое слово:

— Позволь, воевода, мне либо с одной из пар казачь­их, либо с напарником, какого мне определишь, скакать гонцом. Я лесной путь знаю прямоезжий до Тарусы. Ход­кий путь. На добрых полсотни верст97 короче. Алексинский огиб срезается.

— Дело предлагаешь. Ловкого казака тебе в пару и — в путь.

Когда три пары гонцов были отобраны, стали решать, как выйти из крепости — пеше или конно. Казаки в один голос:

— Ужами проползем сквозь станы татарские. Коней же выкрадем у татар.

И то верно. Коней своих татары не держат в станах, а пасут под приглядом коноводов на сенокосных лугах и на лесных полянах. Коноводы же, как правило, беспечны.

— Ладно, условились — пеше. Приоткроем Хворостовские ворота и выпустим. Лучший путь к лесу по боло­тине через Мехов колодец.

— Можно еще по оврагу Кулин верх. Он лещиной по­росший. Любо-дорого проскользнуть по нему. К тому же, совсем в другую сторону от Мехова колодца.

— Поступим так, — заключил Никифор Двужил. — Всяк сам себе дорогу определяет. По своему выбору.

Конечно, вряд ли стоило Никифору тратить столько времени на лишние разговоры, ибо казаки не птенцы бес­крылые, сами с усами, но он искал себе занятие специ­ально, чтобы отвлекаться от дум о Волчьем острове, хотя и не очень уж тревожных, но неотступных.

В одном он видел сейчас свой просчет — не дал ратни­кам десяток голубей, чтобы весточки они приносили по мере надобности. Знал же, что даже станицы, если у кого из казаков есть голубятня, берут голубей с собой. Знал и то, что в городе есть несколько голубятен. Чего же не по­просить хозяев? Для дела же.

Да, воевода оказался сейчас слепее слепого котенка, не имея возможности получить хоть какую-либо весточ­ку с Волчьего острова. «Как там?! Как?!»

А там уже началась перестрелка. Пока — на гати. Ка­заки, которых довел до ее начала Ахматка, удивились, когда проводник не пошел с ними дальше, а повернул об­ратно, сославшись на приказ темника. Верно, желание темника такое было, верно и то, что с гати не собьешься, она ведет до самой тверди, где терем князя с казной и княгиней; смущало не это — смущало то, что с ними нет ни одного татарина. Атаман полусотни не единожды за­давал себе этот вопрос, но поделиться им с товарищами опасался. Возьмет кто-либо и донесет беку тысячи, а то и самому беку тумена, что атаман труса праздновал, сомне­вался в приказе, тогда уж точно не миновать смерти. А так… Как еще все повернется. Как еще судьба положит…

Ему, опытному воину, не понятно ли, что они посланы для отвлечения, что сами татары тоже пойдут на остров, но пойдут иным путем, который знает лишь проводник Ахматка, оттого и бросивший их у гати; но что ему оста­валось делать, кроме того, как выполнять приказ? За не­повиновение — смерть. Если же сейчас действовать с умом, вполне возможен успех.

«Для начала нужно разведать путь», — решил атаман и поделился наконец своими сомнениями с товарищами. Не совсем, конечно откровенно:

— Дуром не попрем. Лазутчиков сперва пошлем. Кто вызовется?

Негусто оказалось добровольцев, оттого атаман за­ключил, что полусотня вполне понимает отведенную ей роль. Пяток храбрецов все же нашлось.

Пустил вперед двоих, а уж потом — еще троих. Чтобы шли, не сближаясь, на расстоянии двух полетов стрел. Если первым туго придется, на помощь не идти, а двоим оставаться на месте, одному спешить с известием.

С остальными всеми остался атаман в лесу у начала га­ти, вовсе не торопясь ринуться в неизведанное. Рассудил справедливо:

«Если Ахматка не соврал, казна с княгиней никуда не денутся. Ни сегодня, ни завтра. Если же соврал, тогда… Береженого Бог бережет».

Бога вспомнил, вовсе не думая, что несет горе право­славному люду, служа нехристям. Но что делать, такова натура человеческая — считать себя правым, свои по­ступки богоугодными, а не дьяволу сладостными.

Дозорные шли тем временем, тоже уповая на Господа Бога, медленно, ощупью. В одной руке щит, в другой — аркан. Чтобы бросить товарищу, если он вдруг провалит­ся в болото. Они отчего-то считали, что на гати обяза­тельно должны быть ловушки.

Миновали, однако же, версту, и всё ладом. Вторая уж позади, а гать держит. Следов на ней много. Подтаявшие основательно, но все еще хорошо видные. Их и придер­живались разведчики. Старательно придерживались. Справа и слева — белым-бело, лишь редкие кустики осо­ки оголились и выпирают из снега, а до острова, который как бы вклинивался лесной темнотой в эту белизну, еще далеко. Еще не видят разведчики стены с бойницами, ко­торая опоясала выступ.

Но вот уже, у кого глаз зорче, разглядели между берез и елей в нескольких шагах от опушки стену, срубленную сажени в три высотой. Ловко сработана, не вдруг в глаза бросается, а стрельницы так вытесаны, что можно со всех боков без помехи стрелять по гати.

Выходит, не беспечные ротозеи на острове. И оборо­нять, по всему видно, есть что. Только, кажется, нет ни­кого за стеной. Никто не показывается ни в стрельницах, ни в бойницах. Не ждут, видно, никого в гости. И все же лазутчики остановились. Чего переть, не подумавши, на явную смерть.

Только думай не думай, а идти придется, надеясь лишь на щиты из сыромятной воловьей кожи, которые не хуже железных держат стрелу, да на то, что никого за стеной нет.

«Благослови, Господи!»

А за стеной давно увидели казаков. Через узкие щели, так сработанные, будто бревна небрежно прирублены друг к другу. Удивились, что казаки. А не татары.

— Чтой-то не так, как следовало бы. Нужно поживей Сидору Шике весть дать, — высказал свое мнение наблю­датель старшему засады. — Не ровён час, ловушку ка­кую басурманы устроят.

— Погодим. Оно как: впереди казаки, а сзади — та­тарва. Да и шевеление заметят лазутчики. А нужно ли прежде времени? Из самострелов уложим, как поближе подойдут.

— Эка уложим. А вон, гляди, еще трое вдали.

— Все одно — погодим.

Трудно сказать, разумно такое решение или нет. Чего вроде бы тянуть с вестью, тем более что конь оседланный саженях в тридцати за деревьями и ерником, прошмыг­нуть туда, не выдавая себя лазутчикам, пара пустяков; но старший не хочет пока беспокоить своего воеводу, тем более что тот никакой подмоги не пришлет. Есть их здесь полторы дюжины, им и держаться. Болтов каленых для самострелов припасено весьма изрядно. Чего ж панико­вать. Ни справа, ни слева стену не обойти, болото уже совсем проснулось, а солнце вон как припекает, расправ­ляясь с похудевшим сильно снегом, который вон как во­дой напитался — не снег, а каша-размазня.

Осмелились лазутчики двинуться вперед, к стене, чавкая сапогами по каше, еще не успевшей полностью стечь с бревен гати и вовсе их оголить. Это — хорошо. Не углядят ловушку. С бревен да — в трясину. Пока станут выкарабкиваться на гать, стреляй без спешки. А убитых болото само засосет. Только первых не стоит подпускать к тому месту, где гать разобрана. Раньше встретить кале­ными стрелами-болтами из самострелов.

Так и поступили. Не выказывали себя до тех пор, пока лазутчики не подошли саженей на полсотни. Оно, конечно, и раньше встретить можно, болт жалит намного дальше, только меткость тогда не та, а ближе — верней. Сразу не­сколько лучников показались в стрельницах, привычно прицелились и — со свистом унеслись навстречу непрошеным гостям железные стрелы. Две стрелы пронзили щит идущему впереди, впились, больно ударив в грудь, защи­щенную такой же воловьей кожей, но пробить нагрудник сил не хватило. Второй же лазутчик упал замертво со стре­лой в шее. Попятился передовой казак, прикрываясь щи­том, ожидая с тревогой нового залпа, только никто больше не стрелял. Будто никого и не было за стеной. Старший повелел:

— Не тратьте болтов. Пущай докладывают своему ата­ману. — Потом добавил: — Вот теперь и голове Шике можно весть подать. Я сам поскачу. Нескоро, прикиды­ваю, появятся вороги. Успею обернуться.

Шика, выслушав доклад урядника, остался вроде бы доволен:

— А то думаю, чего не жалуют?

Появилась, таким образом, у него возможность про­явить себя, заслужив тем самым благодарность княгини, но особенно князя, когда тот воротится в свой удел.

— Схожу уведомлю княгиню.

Уверенно пошагал в княжий терем. Как властелин. Дородный. В плечах — косая сажень. Его содружинники не зря окрестили Пересветом. И не только за осанистость и силушку нерастраченную, но и за спокойствие и ров­ность в любых условиях. Может, и металась его душа в трудную минуту, но никогда он это смятение внутреннее не выказывал. Как вот и сейчас. Словно нес княгине са­мое что ни на есть приятное сообщение.

Встретился он с ней на резном крыльце. В теплой она накидке, бережно поддерживаемая няньками. Погулять пошла. На том повитуха настояла. Она каждый божий день требовала, чтобы княгиня по целому часу прохажи­валась по дорожкам двора, которые были тщательно вы­чищены от снега, чтобы, не дай Бог, княгиня не по­скользнулась. Сидор Шика поклонился поясно.