Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Ежатся ханские жены, готовые хоть под землей ук­рыться, когда голодное хоровое завывание вырывается из чащобы, а Карпов тогда встает и подходит к кляче, по­храпывающей от страха, с горячей головней в руках. Иногда вместо него оберегать конягу идет Шах-Али, подавляя свое царское достоинство.

Когда рассвело, похлебал воевода Карпов горячей во­дицы и оттолкнул плот от берега — могучая в весеннем многоводье своем река подхватила плот и понесла вниз. Не совладать бы с ней, не будь столь могучими руки вое­воды, ловко начавшего ставить плот углом к течению, чтобы не только вниз сносило, но и прибивало к противо­положному берегу.

Проводивший воеводу Шах-Али отрешенно смотрел на удаляющийся плот и вовсе не надеялся, что Карпов вернется за ним и его женами.

«Не зря же оставил огниво и топор… Не зря…»

Если исходить из того, как сложились обстоятельст­ва, то самое разумное для Федора Карпова бросить все и, выпросив у рыбаков лошаденку, поспешить в Вороты-нец, русскую крепость на границе Нижегородской зем­ли, чтобы оттуда поскакать, меняя коней, через Нижний в Москву. Ибо чем скорей он оповестит Василия Ивано­вича о случившемся коварстве, тем больше возможности будет у царя, чтобы принять ответные меры. А Шах-Али пусть один добирается. Переправить его рыбаки перепра­вят, а дальше пусть ему Бог покровительствует.

У воеводы подобная мысль сверлила в мозгу, но он отма­хивался от нее, считая, что не по-людски поступит, если бросит свергнутого казанского хана на произвол судьбы.

Впрочем, трудно определить, что по чести, а что по бесчестию, не легче и взвесить на весах справедливости, что лучше: покинуть свергнутого хана с его женами, что­бы уберечь тысячи христианских жизней, или плестись вместе с несчастными, утешая себя тем, что поступаешь по-людски, как человеку прилично и достойно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В то самое время, когда воевода московский Федор Карпов перевозил через Волгу Шаха-Али и его жен, а за­тем ждал без малого сутки, пока рыбаки соберут снасти и скарб да уложат все на подводы (узнав о крымцах, они никак не хотели больше оставаться на тонях), и отпра­вился наконец к Нижнему Новгороду — в это самое вре­мя гонцы Белёва, Одоева, а следом и Воротынска прискакали в Серпухов к главному воеводе, и тот спешно отпра­вил своего гонца в Коломну, чтобы без промедления дви­нулись бы оттуда полки в Серпухов. Цареву брату Анд­рею и князю Ивану Воротынскому велено было оставать­ся в крепости лишь со своими дружинами.

Не поперечил князь Иван Воротынский такому верхо-глядному приказу главного воеводы, даже подумал со злорадством:

«Ну-ну! Главный воевода! Молоко материнское еще на губах как следует не обсохло, а уже рать водить взялся!»

По роду своему Вельские стояли, конечно же, выше Воротынских, это князь Иван хорошо знал, но и его род — не из отсевков. К тому же показал себя Иван опытным воеводой, поэтому считал себя ущемленным. Решил не вмешиваться в то, как распоряжается полками юнец, хо­тя подсказывали совесть и честь, что надлежало бы само­му поскакать в Серпухов и убедить князя Дмитрия Вель­ского не оголять Коломну. Сказать в конце концов, что он-то, князь, не со всей своей дружиной в Коломне, а только с малой…

Князь Воротынский верил своему бывшему дружин­нику Челимбеку, что Мухаммед-Гирей, соединив казан­цев и крымцев, поведет войска на Москву, на русские земли; и он считал, что пойдут лихоимцы несметной сво­ей силой через Коломну. Здесь хорошие переправы, осо­бенно выше Москвы-реки, не препятствие и Северка, осо­бенно у Голутвина; налетчики даже не станут штурмо­вать Коломну, а, оставив не больше тумена под ее стена­ми, устремятся в сердце России. Через Тулу, а тем более через Угру, как считал Воротынский, не очень сподручно вести Мухаммед-Гирею свою рать: много времени уйдет на обход. Из Казани на Коломну — намного прямей и спорей81 . Да и с пополнением запасов трудностей не бу­дет, корму для коней в достатке: густо стоят здесь села, а сена накашивают с пойменных лугов куда как изрядно.

Во многом был прав князь Воротынский, определяя, куда нацелят татары свой главный удар. Верно и то, что осада Одоева, Белёва и Воротынска — отвлекающий маневр, но князь плохо еще знал Мухаммед-Гирея как пол­ководца, потому и не учитывал многого, в том числе главного — возможность еще одного отвлекающего уда­ра, который окончательно расстроит управление русски­ми полками, внесет сумятицу и посеет в конце концов сильную панику. Князь не знал, что Мухаммед-Гирей, оставив брату половину своего войска, уже переправля­ется на правый берег Волги, чтобы через три-четыре дня прибыть в стан главных сил и послать оттуда три тумена на Каширу, затем в разрез между Серпуховом и Колом­ной — на Москву, но ее пока не тревожить, а грабить и жечь села, монастыри и крепостицы западней Москвы. В случае встречи с крупными русскими силами, не вступая в решительное сражение, уводить их, заманивая на Уг-ру, чтобы там, соединившись с осаждавшими города в верховьях Оки туменами, дать бой. Или уводить пресле­дователей дальше и дальше в степь. В качестве главной силы этого удара Мухаммед-Гирей наметил сделать каза­ков атамана Дашковича и ногайцев.

Коварный план. Рассчитанный на то, что князь мос­ковский не сможет ополчить достаточно сил, чтобы про­тивостоять рати Тавриды и Казани, рати, которая опус­тошит русские земли, поставит Москву на колени и воз­высит Орду. Под его, Мухаммед-Гирея, царствованием.

Неведом был этот план князю Ивану Воротынскому, который в одном твердо уверился: главный удар басур-маны нацелят на Коломну, поэтому князь Дмитрий Вельский ее оголяет неразумно, но в глубине души он да­же был доволен, что двинувшиеся к Одоеву полки отго­нят татей от его удела, где со дня на день должен родить­ся у него наследник.

К исходу следующего дня прискакал к князю гонец от Никифора Двужила. Тот извещал, что княгиня на остро­ве, что Одоев и Белев обложены, но к его, князя, уделу крымцы пока не подошли, а коль скоро пожалуют, город готов и держаться в осаде, и отбивать нападения. На Вол­чьем острове тоже храбрые ратники. На всякий случай укреплена стена вокруг Охотничьего терема. Татар, од-

нако, тумен, да тысячи две казаков запорожских, и они вполне могут застрять под Белёвым и Одоевым и не по­дойдут к Воротынску.

— Слава Богу! — довольно проговорил князь, выслу­шав гонца. — Авось минует чаша горькая мой удел.

Не миновала. Хотя действительно ни бек92 тумена (а тумен действительно был один), ни нойоны не наме­ревались двигаться дальше Одоева. Здесь, грабя и хва­тая полон, думали они дождаться либо появления зама­нивающих русскую рать ногайцев и казаков, либо ино­го какого приказа от МухаммедТирея. Поправку в это намерение внес бежавший из крепости Ахматка. Он не пошел на Перемышль и Лихвин, где, как справедливо предполагал, его могли ждать на переправах разъезды княжеской дружины, а отклонился на запад и, обойдя Козельск, по берегу Жиздры вышел к Брянским лесам, где уже не ставилась сторожами засека, поскольку тот лес и без того непроходим для татарской конницы, и с тыла пришел на Сенной шлях, где сразу же встретил своих.

Приняли его поначалу за лазутчика, ставшего за вре­мя плена верным слугой гяуров, тем более что он не стал разговаривать, несмотря на камчу93 и угрозу переломить хребет, ни с десятником, ни с беком сотни, хотя тот при­жег ему ягодицу раскаленным на костре клинком, — Ах­матка требовал, чтобы его отвели либо к темнику, либо, на худой конец, для начала к беку тысячи.

Воины ржали, как жеребцы:

— Минбаши ему подавай, а то и самого темника! С юз-баши94 не хочет говорить! Знатная, видать, ворона! А на вертеле ты не хочешь поджариться?

Но юзбаши рассудил трезво:

«От минбаши и даже темника не укроется, что сотня моя поймала перебежчика, узнают они и что просил он встречу с ними. Отвечать мне, а не этим безмозглым ба­ранам», — и резко одернул гогочущих своих ратников:

— Хватит! Дайте коня, чапан95 и сапоги перебежчику. Я сам повезу его к тысячнику. А может, к темнику.

Сотник и в самом деле осмелился повезти Ахматку к темнику и верно, как оказалось, поступил. Темник, ос­тавшись поначалу наедине с Ахматкой, вскоре крикнул юзбаши.

— Послушай, что говорит бежавший из плена право­верный.

Ахматка держался гоголем. А как же иначе: сотник пытал его, а темник поверил с первого слова.

— В крепости только дружина князя. Воевода люди­шек посошных собрал, но разве они ратники?!

— Урусуты упрямы и храбры, — возразил сотник. — Смерд06 дерется не хуже дружинника.

— Я сказал тебе: слушай, — одернул сотника юзбаши, — значит — слушай!

— Стены не высокие, но в два ряда, с камнями и зем­лей между рядами. Они называются городня. Поджигать их бесполезно. Но у них нет бойниц нижнего боя. Только есть площадка для верхнего боя. Ворот — четыре. С баш­нями. Там есть много бойниц. По углам — тоже вежи.