Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Скакали гонцы-казаки от заслона к заслону, быстро приближаясь к Коломне, а в это самое время скакал с пя­тью тысячами своих отборных воинов Мухаммед-Гирей. Половину тумена он оставил брату, чтобы не оказался тот бессильным, случись какое непонимание со стороны луговых чувашей и черемисы. Мухаммед-Гирей не делал даже долгих остановок, летел черным вороном по Ногай­скому шляху к основным своим силам, его ожидавшим.

Стремительность в действиях — достоинство Мухам-мед-Гирея. Он не привык попусту тратить время. Но сей­час он спешил еще и потому, что хотел во что бы то нистало, опередить возможные последствия не очень-то взвешенного поступка брата Сагиб-Гирея.

Для чего он отпустил Шаха-Али? Да еще и воеводу? Не обязательно было предавать их смерти, с этим Мухам­мед-Гирей согласен, но для чего отпускать? Не поедет же Шах-Али в свой Касимов, наверняка поначалу отправит­ся в Москву. Да, он — пеший, но коней он может купить, могут их дать и князья нагорной стороны; да и своих жен он вполне может оставить какому-нибудь князю на попе­чение, а сам скакать в Москву; ну и воевода, скорее всего бросит Шаха-Али и поторопится к своему царю. Хотя Са­гиб-Гирей схитрил, пообещав, что вскорости пошлет мирных послов, кто может предсказать, поверит ли это­му князь Василий, не начнет ли спешно ополчать свою рать — такого поворота событий Мухаммед-Гирей не хо­тел, ему важна была внезапность. Только она позволит захватить врасплох князя Василия, который возомнил о себе, что он царь российский, а не раб Орды.

Опасения Мухаммед-Гирея, как покажет время, были напрасными.

Шах-Али с воеводой тоже спешили. Они двигались вместе с рыбаками, на подводах которых восседали жены Шаха-Али. И совсем недалеко оставалось им до Воротын-ца, откуда понесут их ямские кони от яма до яма в Ни­жний, во Владимир, в Москву. Привычно ямское дело на Руси, еще при Батые заведенное, отработано до безупреч­ности. Без остановок помчат Шаха-Али с воеводой Кар­повым, и только гонец от них к царю Василию Иванови­чу поскачет быстрее, тоже меняя коней на ямах. И то верно: гонец — один. Его ничто не обременяет. Скачи се­бе и скачи.

Едва Шах-Али с воеводой и женами своими миновал Владимир, гонец уже предстал пред очи царя Василия Ивановича, озадачив его и расстроив.

«В ссылку его! В Белоозеро! И воеводу туда же!» — гневно решил поначалу государь, но вскоре гнев отсту­пил перед напором здравого смысла. Славный родитель его действовал хитрей. Он не оставил Мухаммед-Амина, когда тот не смог удержаться на казанском троне, усту­пив его хану Али, и оказался дальновидным: пришло время, на трон Казани снова сел Мухаммед-Амин, и мно­гие годы мир и покой царили в Среднем Поволжье, не на­летали казанцы ни на Нижний Новгород, ни на Костро­му, ни на Муром, ни на Галич. Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это — уже другая история. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддер­живать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.

— Царя Казани нужно встретить по-царски! — пове­лел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому над­лежало выехать навстречу Шаху-Али.

Замелькали после этого гонцы от бояр к царю, от царя — к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надле­жащей пышностью. И куда его определить. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же то­го. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом102 . По тому же договору Ме­щера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого кня­зя Иван Васильевич, держит и он, внук заключившего столь унизительный для России договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли?

«Оставлю при дворе», — наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович. Но не перед лицом же дер­жать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а ба­бы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разго­ворах о государственных делах нужен ли? Татарин он и есть татарин.

Выход все же нашелся. В сельце Воробьеве, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной103 , его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской.

«Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».

Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на дичь в Строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и пе­релескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться.

Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля го­товили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.

— Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!

После такого повеления кто же нерадивость проявит. И волынить никто не осмелится. В общем, когда свергну­тый казанский хан добрался до Москвы, дворец был го­тов к приему нового жильца.

Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его креп­ко, поцеловал по русскому обычаю троекратно и повел Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.

За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не от­того, что царю Василию Ивановичу не интересно было уз­нать подробно, что же произошло в Казани, как сумел за­хватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Ги­рей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:

— Гонец твой, царь Шигалей, передал, что Сагиб-Ги­рей намерен мирных послов слать? Верно ли это?

— Верно. У меня, однако, есть сомнения…

— О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.

Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели яри таких разговорах. Совсем не нужны.

Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд цар­ский двинулся к сельцу Воробьеву. Шах-Али — в царе­вой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.

Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных ко­нях гарцуют, позади тоже — рынды. Ни бояр не взял Ва­силий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники дав­но уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами — тоже там. Вот теперь можно и расспросить.

— Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца неслали?

— Весь диван104 предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым по­вернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.

— Вызволим. Не учиним договор, если не отпустит пленных, — уверенно ответил Василий Иванович и пе­рекрестился. — Упокой душу, Господи, невинно уби­енных, павших от рук антихристов. — А после неболь­шой паузы заговорил взволнованно: — Рать соберу к зиме и по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!

— Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.

— Отчего?

— Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, что­бы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Незамышляет ли коварства какого?

— Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на бере­гу стоят. В Коломне, Кашире, Тарусе, Серпухове. Сейчас от Одоева и Велёва отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский доб­рые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме

как в верховьях Оки.

Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней станови­лось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще сов­сем, много ли житейской мудрости, еще легко поддается он стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, основательно в них не вникая, не сопо­ставив с фактами и событиями.

Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерян, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть — молодость. Поса­дил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаи­вает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимов­ский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего — обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет.

Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рас­сказывать, как добирались они до Воротынца, и тот го­лод, который они претерпевали, та усталость, тот душев­ный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.