Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Поймав быков, Калой повел их к аулу. Переходя через ручей, умылся. В аул не стал заходить, а стороной направился на свою пашню.

— Воти! — закричал он издали.

Гарак вышел на мостик между боевой и жилой башней. Утреннее солнце слепило его.

— Я иду на наши терраски! Жду тебя!

И Гарак почувствовал, как ему опостылела тяжба с Гойтемиром. Ему захотелось скорее послушаться сына, перенести на свою пашню зерно и соху и начать пахать, как и все. Пахать дотемна, до изнеможения! Ведь народ давно уже на полях. В воздухе перекличкой весенних птиц неслись с разных сторон возгласы пахарей, погонявших упряжки:

— Н-н-о-о! Фьють, но!

И его землица ждала его к себе…

Когда к полудню Гарак перенес зерно и соху, он нашел Калоя спящим под стройной сосной на скале Сеска-Солсы.

Мальчик давно знал, что это дерево посадили когда-то руки его родного отца. Он любил это дерево, любил это место. Оно было для него святым. Но никто не знал, что он каждый раз, когда его что-нибудь волновало, приходил сюда и поверял дереву, как человеку, свои детские печали.

Гарак не удержался от восклицания, когда увидел лицо Калоя все в ссадинах и синяках. Он пытался узнать, кто его изувечил. Но Калой сказал, что быки столкнули его с обрыва. И сколько отец ни добивался, так он больше ничего и не сказал ему.

Когда, поработав допоздна, усталые, они возвращались домой, Гарак увидел поле своих предков. Оно чернело свежими пластами перевернутой земли.

— Победили нас! — с горечью сказал он, вспоминая все, что случилось утром.

— Нет, — отозвался Калой. — Не победили…

К концу пахоты в дом Гарака пришла большая радость: Докки родила сына. Правда, за это она чуть не поплатилась жизнью. Но в конце концов стоило и помучиться для того, чтоб забытое всеми счастье снова вошло в эти каменные стены. Снова разносился голос Гарака, веселый смех Калоя звенел во дворе, и, слушая их, мать улыбалась сыну, смотрела ему в глаза и тихо говорила:

— Это все ты, ты шумишь у нас, ты…

Думая о ребенке, Гарак не находил себе места. Он то улыбался без причины, то мрачнел, боясь, как бы злые духи не повредили ему. И, поразмыслив, он решил, что с богами нельзя ссориться. А так как он еще не решил, кто из них могущественнее и добрее, то принес в жертву Аллаху барана, а горским богам — козла. И потому в один и тот же вечер в доме у него читал Коран Хасан-мулла, а на горе жрец Конахальг просил для его сына покровительства у великого бога скал Ерда.

В эту ночь несколько раз Гарак стрелял в воздух, отпугивая Цолаш, всех ее детей и шайтана, чтобы они не подслушали, какое имя дадут младенцу.

И назвали его Саадулой. А на всякий случай, чтобы еще больше запутать всю эту нечисть, дали ему второе, ненастоящее имя — Орци. И вышло так, что с ним он и остался на всю жизнь.

Кончились пляски. Гости наелись мяса, напились пива и разошлись. Спустился с горы старый жрец. Спать лег избегавшийся Калой. Луна нырнула в ледниковое море белых вершин. Гарак и Докки остались одни. Докки покормила малыша и поставила его люльку на ночь рядом со своими нарами. Гарак приподнялся, отодвинул полог, скрывавший личико сына, и в первый раз с любопытством посмотрел на него. Докки насторожилась.

— Наш… — сказал наконец он, имея в виду себя и весь свой род.

— А чьим же ему быть! — с гордостью отозвалась Докки.

В окно подул ветерок, качнул пламя в светильнике. На лице младенца задрожала тень. И им обоим показалось, что сын улыбнулся. Гарак отпрянул, лег, застеснялся.

— Над нами смеется, — не в шутку сказал он. — Из них есть такие, которые все понимают, но не говорят.

— Чего ему над нами смеяться! Радуется нам, — возразила Докки.

Она корытом отгородила свет очага и легла.

— Следующей весной в ярмо уже встанет наш молодой бычок, — сказал Гарак, — а старого я решил подкормить и продать. Куплю за него только зерно и… подарок тебе… Что хочешь за сына?

Докки долго молчала, потом приподнялась на локоть, посмотрела Гараку в глаза, как могла это делать только здесь, на постели, только когда они одни, и шепотом переспросила:

— Что я хочу за сына?.. А ты исполнишь?..

— Исполню, — немного удивленный ее волнением, твердо ответил Гарак.

— Я прошу тебя: ради него — не мсти Гойтемировым за обиду! Вражда слепа. Оружие не имеет глаз… Оно одинаково разит и правого и неправого… Бог с ней, с этой землей! Нам нужен ты….

Гарак посмотрел на нее, будто увидел первый раз в жизни, потом отвернулся, долго молчал и наконец потеплевшим голосом сказал:

— Я… обещаю тебе…

Докки схватила его голову, обняла, прильнула к ней и тяжело зарыдала, освобождая душу от вечного страха.

Хорошее лето стояло над горами. На вершины часто взбирались облака и нежились там на солнце. Порой собирались и черные громады туч, а землю разили молнии. Гром грохотал тогда, словно в последний день мира. Но скоро утихали его раскаты, спадали потоки воды в оврагах, и снова, разрывая космы небесного покрова, выглядывало теплое и радостное солнце.

Хорошо работалось людям.

Гарак стал совсем другим. Сумрачный, подозрительный взгляд его стал ясным, спокойным. Он работал весело, ловко. Обещал снова на зиму брать на прокорм скотину. С любовью, как воин оружие, готовил к «бою» свои косы. Прилаживал к ним черенки, отбивал полотна, точил. Их было три. И все разные. По-разному звенели, по-разному точились и по-разному косили. Была большая, длинная, была средняя и третья — легенькая, которой он работал на крутых склонах. Сделал он на этот раз косу и Калою. Подогнал по росту, по силе. Какой гордостью наполнило это счастливого мальчика! Наконец и он будет работать, как мужчина, а не только ворошить сено да сбивать его в валы, как женщины и дети. Правда, порой и женщины брали в руки косу и девушки, но это когда неуправка, непогода или в доме не хватает мужских рук.

Однако в этой спокойной и размеренной жизни была щербина, которая задирала Калою сердце, и оно тихонечко ныло, не давало покоя.

Много лет Калой был в доме один. Он привык к тому, что все внимание, всю любовь Гарак и Докки отдавали ему. Он думал, что так было и так будет. А теперь он увидел, что родители не меньше любят и Орци. Правда, Орци был еще маленький, забавный, и сам Калой любил его больше всех на свете. Но почему-то стали приходить мысли о Турсе, о Доули, которых он никогда не видел. Особенно часто он думал об отце. Он представлял его себе похожим на Гарака, только еще больше и сильнее.

Труд с самого детства, нужда, суровая природа рано делают горских детей взрослыми. И Калой рано стал задумываться над поступками людей, оценивать, сравнивать их, думать о жизни. Ему рассказали, как уходили его родители, знал он о тяжбе с Гойтемиром и все сильнее убеждался в том, что во всех несчастьях рода и отца виноваты эти люди из соседнего аула, у которых всего было больше — и хлеба, и почета, и, кажется, даже мужества…

Чаще всего эти думы приходили к нему, когда он, отогнав овец, на зеленые холмы, под отвесные стены и осыпи, поднимался на скалу Сеска-Солсы и, прислонясь к отцовской сосне, вспоминал рассказы о прошлом и мечтал о своем будущем. Он чувствовал себя здесь одиноким и немного жалел себя. А за что, он и сам не знал.

Калою нравилось и льстило, что отец назвал его именем великого богатыря Калоя. Из-за этого он даже украл в храме бога охоты огромный козий рог, обточил его и сделал себе рожок, хоть и не совсем такой, как свирель сказочного Калоя. Никто не знал об этом рожке. Даже Виты — его друг и молочный брат. Он хранил его здесь, на вершине, в ямке, которую прикрывал каменной плитой. Сначала рожок только пищал. И если он очень сильно дул в него, то глупые бараны поднимали удивленные морды и с тревогой наставляли на мальчика длинные уши. Но постепенно, незаметно для самого себя, Калой научился играть. Играл он все, что играли мужчины на волосяных чондырах, и даже те веселые плясовые мотивы, которые исполняли девушки на своих семи- и двенадцатиладовых гармошках.

Однажды, когда день подходил к обеду и первый порыв прохладного ветерка из ущелья зашумел в мохнатых ветках сосны, Калой, перед тем как уйти, заиграл свою любимую грустную мелодию. И вдруг он увидел на краю скалы девочку. Она стояла испуганная и удивленная. Длинное, до босых пят, красное платье под лучами заходящего солнца горело, словно охваченное пламенем. Черные, жесткие космы свисали по плечам, сросшиеся над переносицей брови поднялись вверх. Она смотрела на Калоя широко открытыми черно-синими, как терн, глазами. Зору, соседка, дочь Пхарказа, была младше Калоя на несколько лет. Но здесь он словно впервые увидел ее…

«Какая она красивая…» — подумал он и перестал играть.

А Зору постояла, поглазела на него и как пришла незаметно, так и исчезла. Калой вскочил, подбежал к краю скалы. Зору ловко и быстро сбегала с каменной глыбы, по которой даже он ходил с опаской. Скала лежала на земле Эги, среди их пашен. Калой привык считать ее вторым домом. И вдруг кто-то обнаружил его в этом сокровенном месте…