Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Конечно, Зору не знала, какую глубокую и больную рану его она посыпала солью и что из этого получится.

Шли дни. Калой по-прежнему пас своих и соседских овец, отыскивал для них места с хорошей травой и очень редко ходил к своему дереву. Зору иногда как бы невзначай подгоняла своих коз к его стаду. Он ругался, но не прогонял ее. Раза два ей все же удалось послушать рожок. Калой играл печальные напевы, и глаза его бывали грустными. Он почти не замечал Зору, не говорил с ней, но ему было приятно, что она хочет быть с ним, что он теперь не один.

Пришел конец месяца этинга[53]. Дозревал ячмень. Люди готовились к уборке. Все теперь жили только этой мыслью. Дождь, туман или даже солнце без меры могли одинаково погубить урожай.

Как-то утром Пхарказ попросил Гарака, чтобы Калой забрал и его коз, потому что Зору приболела. Гарак согласился.

Калой захватил с собой еду, сказал, что он останется ночевать в горах, потому что перегонять коз нелегко, да и трава там лучше, и повел стадо на пастбище.

Днем Гарак, Пхарказ и другие мужчины аула сходили на поля, посмотрели ячмень, овес, попробовали зерно на зуб, на вкус и решили, что завтра или послезавтра — крайний срок начинать жатву.

Но после полуночи жителей Эги-аула и хуторов разбудили выстрелы. А вслед за ними послышался отдаленный звон — жрец Конахальг бил в гигантский родовой котел для варки пива.

— Аллаху солат! Аллаху солат! — зычно кричал со своей крыши Хасан-мулла.

Люди выбегали из башен и, пораженные, цепенели. На соседнем склоне горы бушевало яркое пламя пожара. Гарак тоже выскочил на лестницу. Пхарказ вылез на башню.

— Что это может быть? — крикнул он соседу.

— Поле… Гойтемировых… — ответил Гарак. — То, с которого меня выгнали, — добавил он. — Бог видит!..

— Об этом помалкивай, — тихо предостерег его Пхарказ. — Тушить надо.

Пешие и конные, с косами, лопатами, серпами люди кинулись спасать хлеб соседей. Там, где бушевало пламя пожара, поле было ближе к Эги-аулу, чем к Гойтемир-Юрту, и эгиаульцы первыми начали тушить его. Немного погодя, появились и хозяева. Они вместе сбивали пламя одеждой, полосами скашивали хлеб, чтоб оградить места, не охваченные огнем, жали серпами. Но огонь шел со стороны ветра, и бороться с ним было очень трудно.

И все же, когда забрезжил рассвет, все было кончено. Огонь уступил. Усталые, черные от копоти и грязи люди обоих аулов собрались вместе. Самый древний гойтемировец вышел в круг.

— Не зря говорится, — начал он хриплым, дрожащим голосом, — прежде, чем выбрать место для жизни, выбери соседа! Спасибо вам, Эги, от всех нас! Если б не вы, ничего у нас не осталось бы… И еще: если это дело рук плохого человека, да нашлет на него злая Цолаш гнев своих детей, да поразит его мать оспы и мать болезней!.. А если это воля Божья, да простит он нам грехи наши, за которые покарал! Мы не ропщем!

— О-чи! А-а-мин! Ге-лой! — раздалось в многоголосой толпе.

Старшина Гойтемир стоял черный от гнева.

С тяжелым чувством расходились горцы по своим домам.

Несмотря на то, что больше всего пострадали участки Гойтемира, Эги не радовались. Старшине огонь причинил большой вред, но всех остальных он мог оставить нищими.

Ветер разносил по ущелью запах жженого хлеба.

В полдень стало известно, что на пожарище найдено огниво. Все соседи гойтемировцев очистились от подозрения, приняв присягу. Настал черед Эги-аула.

Жители аула встретили старшину и его родственников на своей окраине. Гойтемир был спокоен, но гневное выражение его глаз не проходило. И это не сулило хорошего.

— Все ли ваши мужчины здесь? — спросил он, оглядывая собравшихся.

Ему ответили, что, кроме двух-трех больных и стариков, все. Тогда он достал из нагрудного кармана завернутое в белую материю огниво, поднял над головой:

— Тот, кто под присягой скажет, кому принадлежит эта железка, получит шесть коров! — Он медленно обвел всех пристальным взглядом и, дойдя до Гарака, уже не смог оторваться от него. — Меня огонь не сделал бедным, — сказал Гойтемир, — он даже не уменьшил моего богатства. Но я служу царю, и сделанное во вред мне — сделано во вред ему. И как ингуш, и как старшина я не успокоюсь, пока не найду злодея! — Если б сгорел ваш хлеб, я также искал бы его… — Он говорил, изредка снова поднимая руку с огнивом.

Наконец он развернул материю и передал огниво ближайшему парню. И пошла железка из рук в руки. Как невиданное чудо разглядывали ее все, даже дети. А Гойтемир и сородичи внимательно следили за выражением лиц. И, казалось, лица эти говорили: «Вот она, невольная виновница пожара. А где же руки, которые высекли ею огонь?»

Пхарказ, взглянув на огниво, очень разволновался, но вида не подал, быстро сходил к себе и вернулся.

Огниво снова было в руках Гойтемира. Все молчали.

И тогда Пхарказ откашлялся и срывающимся голосом заговорил:

— Гойтемир! Каждый на твоем месте искал бы человека, который сделал ему такое зло. Я не собираюсь тебя учить. Но хочу вот что сказать: не ошибись! Смотри. — И он протянул руки. У него на ладонях лежало три огнива. Они, как близнецы, были похожи на то, которое было у Гойтемира. А у одного точно так же как и у найденного, был отломан усик. — Я хочу сказать, что кузнецы стараются делать их похожими друг на друга, а усики очень часто отлетают. Сталь сухая! И еще: допустим, люди скажут — мы видели такое у Пхарказа. Они будут правы. Но ведь огниво я мог потерять… а тот, кто нашел, мог даже нарочно подбросить его, чтобы навести след на меня… Так что находка эта важная, но надо узнать, не чье огниво, а кто им поджег поле!

Люди одобрительно зашумели. Гойтемир постоял, подумал и ответил:

— Я давно на должности старшины. Не купил и не по жребию вытянул я эту должность. Вы избрали меня. Не для всех я хорош. Все это я понимаю. Пхарказ, ты умно сказал. Я одобряю твои слова. Обвинить невинного — значит простить виновного! Я этого не хочу. Но, как я ни прикидывал, как ни советовался со своими, нет у меня другого пути, как только к вам!..

Народ заволновался.

Гойтемир выждал, пока улеглось движение, и продолжал:

— Я человек старый, прямой. Я и весь Гойтемировский тейп[54], мы считаем… так я говорю? — обратился он к своим.

— Подтверждаем! — откликнулись члены его рода.

— Мы считаем, что никто не мог причинить нам этого вреда, кроме… Гарака!.. К роду Эги у нас претензия!

— Доказательства? Доказательства какие? — заволновались родственники Гарака.

— Вы знаете нашу с вами старую тяжбу, знаете, что ваши предки заплатили нам этой землей, знаете, что Турс, а за ним и Гарак хотели вернуть эти земли… А Гарак в эту весну даже начал сеять на ней, но мы не дали. Кому же, как не ему, мешал спать наш хлеб?

— Пусть скажет Гарак!

— Где он? Где он был ночью? — зашумел народ.

Гарак стоял бледный, взволнованный, уставший от работы на пожарище. Глаза его ввалились. Он вышел и встал против Гойтемира.

— Что ж, я отвечу. — Он посмотрел на людей своего аула, на родственников, на Гойтемира. — Гойтемир, то, что ты сказал, почти полная правда. Претензии к вам у нас были и есть. И они справедливы. Но к пожару… Я к этому делу не причастен! Весь вечер и всю ночь я был дома. Это знают соседи.

— А разве вы с соседями вместе спите? — спросил один из Гойтемировых.

— Нет. Каждый из нас спит у себя… Я не мог сделать такое, потому что я должен был знать, что вы все равно подумаете на меня.

— Пусть очистится клятвой!

— Пусть даст присягу! — закричали в толпе.

— Я не приму его клятвы! — грубо одернул их Гойтемир.

— Почему не примешь? — еще более бледнея, спросил Гарак. — Я, правда, не сказал еще, что буду присягать. Но если бы я согласился, почему б тебе не принять моей присяги?

— А я не знаю, кому ты веришь! — резко бросил Гойтемир. — Аллаху или этим? — он показал плеткой на святилище на горе.

— Но кому-то из них я верю?.. Хасан-мулла, скажи ты…

Но Хасан-мулла сделал вид, что не понял его, и промолчал.

— Никто не знает, кому ты веришь. Ты язычник! — крикнул Гойтемир.

— Ах, так! — вышел из себя Гарак. — Тогда слушайте меня, люди! Вам присягаю я! — Он схватил горсть земли. — Клянусь этой святыней Аллаха, клянусь и вон теми богами, — он протянул руку к горам, на которых высились древние храмы, — клянусь святилищами Мятт-Лома и Цей-Лома, я не жег его поля и, кто его сжег, я не знаю! А тебе, Гойтемир, скажу: вернее всего ты сам сжег его, чтоб свалить вину на меня. Брата моего ты спровадил, и я тебе помеха… Ты решил, что со мной легко расправиться, так делай, что задумал! Но не ошибись!

— Верни сгоревший ячмень! — невозмутимо сказал Гойтемир.

— Возьми, если сумеешь! — с ненавистью ответил Гарак и скрылся за стенами башен.

Объявив членам рода Эги, что он будет ждать их решения до следующего дня, Гойтемир уехал. И Эги пошли к Гараку.