Сегодня – позавчера. Испытание огнем - Виталий Храмов

Справа от меня шёл Иван – Казачок, слева, так же, как и ночью, Кот. Сейчас, при свете дня, я его рассмотрел получше: невысокий смуглявый крепыш, резкий, как понос, подвижный, как капля ртути, плавный в движениях, с довольной, хитрой ухмылочкой на лице, цепкими внимательными глазами. Представился как Кот. Погоняло ему шло на все сто пудов. Осталось понять, чего это эти двое, и близко не подлизы, ни грамма не подхалимы, не приспособленцы, притёрлись ко мне. Сильные характером ребята добровольно прыгнули в мою обойму. Подозрительно. А может, я просто параноик?

Так, с песнями, в приподнятом расположении духа, отмахали больше планируемого. К вечеру вышли к пригородам столицы. Многие впервые услышали канонаду. Да и я от неё отвык.

Находясь в боях, не замечал, в тылу не замечал, а сейчас почувствовал, как сущность моя сама переходит в какой-то другой режим работы от звуков войны. Затянулись все ослабленные винты, гайки, всё тело поднапряглось, напружинилось. Я даже заметил, что смотреть и видеть всё стал иначе. Если бы это произошло не так быстро, и не заметил бы изменений, произошедших со мной.

Кстати, подобный режим включился очень вовремя:

– Ложись! – заорал я и рухнул, где стоял.

Люди недоумённо уставились на меня, но тут многие услышали этот шелест, попадали. Рвануло! Да так, что снегом меня обсыпало. Я приподнялся, прислушался, встал. Народ в ужасе.

– Ни фига себе перелёт! – громко удивился я. – Что же это у них – хороших наводчиков больше не осталось? Если они так метко и дальше будут стрелять, к следующей зиме к Одеру выйдем.

Мой ура-позитив подбодрил народ. Политрук построил всех обратно, погнал в город.

Руины столицы (1942 г.) В роли жертвенного барашка

Ротного видел только издалека, когда он толкал речь про необходимость освобождения столицы от врага. Речь была незажигательной, какой-то шаблонной, картонной. Видно, и для самого ротного она была частью ритуала, обязательной, нудной частью программы. И это мне не понравилось.

Потом нас вели руинами, подземными переходами, по темноте. Сержант со своими конвоирами остались там, пойдут за следующей партией «мяса». Конечно, покормить нас «забыли».

Взбесил меня старшина штрафной роты, наглый жирный тип, не скрывавший презрения к нам, выдал мне винтовку с расщеплённым прикладом и выгнутым стволом.

– Ты что делаешь, старшина? Как я из неё стрелять буду?

Он заржал, довольный:

– Как трое предыдущих стрелков! Сдохли раньше, чем выстрелили!

Я ему влепил смачную оплеуху, аж кровавые сопли из носа полетели. Хотел добавить с ноги – не дали, оттащили. Пригрозили расстрелом.

– Я тебя запомнил! – закричал старшина.

– Запомни, тварь! Хорошенько запомни! А забудешь, я напомню!

Вот урод! Как я буду воевать? Штыка нет, ствол кривой, приклад разбит, всего десять патронов, не жрамши со вчерашнего утра, без сна всю ночь. Суки! Это не атака, это не в бой нас бросят, а на убой!

Сам себя мысленно схватил за химок, встряхнул. То же проделал с особо разоравшимися штрафниками. Они собрались вокруг, смотрят, ждут. Надо что-то сказать. А что? Как отец говорил: нечего сказать, говори правду.

– Я не понимаю, что происходит. Но утром пойдём в атаку. Победим – хорошо, нет – что ж теперь? Сделать этот бой я вам не смогу. Сегодня всем вам нужно сделать одно – выжить. Дожить до вечера. Помните: сдадитесь врагу – это смерть. Медленная и мучительная. От голода будете пухнуть долго. Побежите назад – положит вас заградотряд. Смерть глупая и бесполезная. Как бы страшно ни было – назад нельзя. А теперь мотайте на ус. Нам можно только вперёд. Но! Кто будет паровозом ломиться прямо, как по рельсам – сдохнет, не факт, что быстро и не мучительно, но гарантированно. Бежать нужно быстро, пригнувшись, не прямо вперёд, а по диагонали. Бежать не более пяти секунд. Когда бежишь, смотришь. Надо видеть и позиции врага, и землю под собой. Пока бежишь, высматриваешь укрытие. Пробежал пять секунд, упал, перекатился, минимум три раза, желательно в укрытие – кочка, камень, канава, тело твоего предшественника. Отдышался, вскочил и трассером бежишь следующие пять секунд. Будете так наступать – выживете.

Я понимал, что они и половины не запомнят. А оставшаяся половина вылетит из головы, выбитая страхом, как только встанут навстречу трассерам пулемётов. Рты поразевают в беззвучном крике ужаса, выпучат стеклянные глаза и на деревянных, парализованных судорогой ногах пойдут на огонь. Не побегут – пойдут.

Слова тут бесполезны. Это надо пережить, прочувствовать, перебороть. Именно поэтому командование ценит обстрелянных солдат.

Нас привели во двор, образованный разрушенными домами. Я пристроился к стене, попытался уснуть. Не хотел видеть трясущихся соратников. А поспать нужно. Так и уснул. Это хорошо. Единственный минус – замёрз. Проснулся очень тяжело, трясло, как перед первым боем. Впрочем, как и остальных. Стал прыгать, приседать, чтобы согреться.

– Эх, кофейку бы горяченького!

– Иваныч, ну ты и зверь, – простучал зубами Иван, – меня всего выворачивает, как подумаю про утро сегодняшнее. А ты – спокойно дрыхнешь.

– Не ссы в компот, Ваня, там повар ноги моет. Чему быть, того не миновать. Если мне сегодня суждено оставить этот, далеко не лучший из миров, то хоть я в самую глубокую нору забьюсь, а до утра не дотяну. Не пуля, так паралич разобьёт. А если один хрен мой крайний день, так хоть покуражусь напоследок. Чего бояться? Страх, Ваня, убивает душу. Он только мешает. Когда поборол страх, умрёшь один раз, не переборол – умираешь по несколько раз в день.

– Балабол, – пожал плечами Иван.

– Фаталист? – спросил меня Кот. Вот этому, казалось, всё по барабану. По хитрой кошачьей морде не поймёшь, что он испытывает. Это Ванино лицо как открытая книга. Кот всё время хитро прищурен, ехидно ухмыляется, отчего становится похожим не только на кота, но и на китайского болванчика.

– Не знаю, – ответил я ему.

– Сейчас выдвигаемся на рубеж атаки. По зелёной ракете дружно идём на штурм опорного пункта врага. Если навалимся все враз, одолеем! Кто откажется идти в атаку или побежит – расстрел на месте, – кричал невидимый мне отсюда ротный.

Хороший план. Главное, современный. Как раз в стиле Суворова и боёв с турками. Все враз и в штыки! Классика. Хотя, может, повезёт, и получится?

Выступили. Небольшими ручейками человеческий поток роты двинулся на северо-запад. Шли недолго. Скопились за остатками стен и горами битого кирпича. Это была передовая. Кое-где продолблены окопы. Я обошёл всех людей, напялил опять свою шапку-маску из светлой шерсти вместо ушанки, подобрался к обвалившейся стене, выглянул.

Впереди метров триста относительно открытого пространства, а за ним – квартал города. Видимо, немцы артиллерией раздолбили здесь, обеспечивая простреливаемость ничейной полосы. Хотя на нейтралке достаточно укрытий – горы битого кирпича в местах, где были дома, воронки метров по шесть в диаметре, огрызки деревьев, кое-где уцелевшие надолбы. Точно посредине стоял зелёный здоровый танк, башня со звездой повернута на корму, на нас. И всё это густо усыпано небольшими холмиками габаритов человеческого тела. Какие из них зеленели ватниками, какие серели шинелями нашими и немецкими, какие были накрыты саваном снега.

– Что там, Иваныч?

– Кладбище не захороненного пушечного мяса. – Я спустился, стал расстёгивать полушубок. – Слушайте меня и делайте так, как я сказал, если хотите жить. Нейтралка перед нами не бильярдный стол. Укрытий и ложбинок там море. Перекатами и перебежками от укрытия к укрытию вполне можно дойти до позиций врага. А там – «прикладом бей, штыком коли». Вполне реально. В полный рост не бегать. Открытое место пролетать безумным кроликом. И так же ямками и канавами укрываться. Пока танк не пройдём, стрелять бесполезно, только огонь на себя вызовете. Вот и вся хитрость. Ну, с Богом!

Я развязал свой мешок, достал оттуда костюм из белого парашютного шёлка, надел штаны, накидку, броник, уже обшитый снаружи лоскутами белого парашютного шёлка, полушубок и ушанку свернул и запихал в мешок, шёлковый чехол на каску сунул в карман – каски мне не выдали. Мешок завязал, толстой крепкой верёвкой обвязал, другой конец верёвки привязал сзади к поясу.

Бойцы вокруг с интересом наблюдали за моим перевоплощением.

– Мешок с собой возьмешь? – спросил Иван.

– Конечно. Сюда я уже не вернусь. У нас, дорогой ты мой казак, опора и надёжа державы, только одна дорога – на позиции врага. Назад мы не ходим.

– Осилим?

– У нас есть выбор?

– Не по-людски с нами поступают, – просипел простуженный голос справа, – как скот на убой гонят. Что, штрафники – значит, не люди?

– Там, ребята, впереди враг. У него пулемёты, миномёты. Но там впереди – столица! Мужики, это же Москва! Как вы не поймёте, немец в Москве! Нас привели сюда, дали оружие, показали врага. Как его убить – уже нам изворачиваться. А вы как думали, вам немцев голых и безоружных подведут? Нет, ребята. Так не бывает. Всегда так: он там, там пулемёты, пушки, танки, миномёты. А нам надо его одолеть. И не важно, штрафник ты, махра рядовая или мазута за скорлупой – всем идти через огонь. Всем и всегда – через огонь. По-другому не бывает.