Сегодня – позавчера. Испытание огнем - Виталий Храмов

Казалось, своим истошным воплем я разбудил не только немцев, наших, но и сами небеса: вокруг загрохотало, засвистело, зазвенело и зажужжало. Глянув в просвет меж бронёй и землёй, увидел пунктиры трассеров, протягивающиеся как с нашей стороны, так и со стороны немцев, свистели и рвались мины, на фоне этой свистопляски бесшумно взлетали осветительные ракеты.

Прохор нырнул в танк через верхний люк рыбкой (не застрял, хотя выше меня на полголовы и обширнее раза в полтора, хотя вру, в ватнике и «доспехе» я такой же объёмный). Сонными глазами осмотрел нас.

– Кот! – заревел я. – Спаси его! Сделай что-нибудь!

В броню как будто сыпанули горохом – то ли пули, то ли осколки. Прохор быстро скинул рукавицы, стянул через голову ватник, расстегнул и распахнул, насколько смог, одежду на груди Кота, вздохнул несколько раз, будто перед прыжком в прорубь. Резко выхватил тесак из груди Кота (блин, какой же он длинный!) и накрыл хлынувшую фонтаном рану ладонью, вторую подвел под спину Кота, зажмурился, зашептал что-то.

Мы с Иваном, завороженные, смотрели на его лицо. После очередного перестука по броне я опомнился.

– Блин, а если они в контратаку пойдут? – вслух подумал я. – Ваня, оставь Кота, это Прохора дело. К пулемётам!

Сам я, откинув сапог, вернее ногу немца, потянул вниз пулемёт с толстым «блином» наверху, лежащий в танке. Видно, в суматохе его спихнули в угол. Вытащив пулемёт наружу, заглянул в поисках ещё нескольких таких толстых дисков.

Так вот ты какой, дегтярёв-танковый! Он был не легче пехотного собрата, но короче, рукоятка пистолетная, приклад складывается. Пулемёт мне сразу понравился. Ещё бы работал надёжно. Судя по отсутствию здесь МГ, немцев надёжность трофейных ДТ устраивала. А если их, привередливых, устраивала, то меня и подавно.

Разложил сошки, передёрнул затвор, выпустил короткую очередь в сторону немцев. Хреново – пламегаситель отсутствовал, вспышка слепила меня и демаскировала позицию. Опустил пулемёт, пытался вглядываться в мельтешение теней и вспышек перед собой. Потом решил, что пока немец долбит из миномётов, в атаку не пойдут. Сел на землю. О, провод! К хренам! Перерезал его ножом, заглянул в танк. Прямо надо мной висели пропитанные кровью валенки Ивана – это он через перископ главной башни оглядывал окрестности, сидя в командирском кресле. Прохор, всё в такой же медитации, что-то шептал одними губами. Кот был без сознания, бледен, даже чёрен, но кровь меж пальцев Прохора больше не бежала.

Только теперь заметил, что в танке теплее, чем снаружи, и увидел маленькую железную печку, задвинутую теперь в самый нос танка, слева от сиденья механика-водителя.

В танке тепло, но больно уж кроваво. Схватил за штанину одного из немцев, потащил его вниз, сгребая его телом заодно целый водопад густой крови. Облился. Твою-то дивизию!

– Иван! Давай выталкивай этих недоносков сюда, пока не закоченели!

Он выталкивал тела из танка, я оттаскивал, обыскивал, раздевал. Трофеи в одну кучу, одежда – в другую, тела – наружу, в ход сообщения. Из тел построил баррикаду, их шмотками убрали кровь. Пока возились, стрельба притихла, что не могло меня не насторожить. Прохор уже закончил с Котом, правда выглядел теперь не лучше Кота – почернел, лицо осунулось, глаза ввалились. Они оба теперь спали в танкистских креслах.

Глядя на них, и я понял, что устал смертельно. Ого, в танке были часы – 5:45. Уже утро. Сунутся немцы проверять нас или нет?

– Иваныч, залазь, вздремни тоже, – прошептал Иван.

– А ты?

– Так я поспал в той воронке. Пока тебя не нашёл. Это Прохор так сделал. Ты, говорит, много крови потерял. Ткнул меня пальцем в лоб, я и уснул мигом. Проснулся, как тебя услышал. Так что я нормальный, выспался.

– Ладно, задраим все люки, и хрен на них всех!

Я засунул в танк пулемёт, запасные диски, залез через главную башню, сел в кресло заряжающего, показавшееся мне очень-очень удобным, пробурчал:

– Жаль, что снарядов нет. Мы бы им навели шороха… Снаряды… Хоть патроны есть… Четыре пулемёта…

Я уже не видел, что Иван насмешливо смотрел на меня. Потом он стал перебирать рычагами, вручную поворачивая башню на врага. У этого танка была пулемётная точка и в корме башни, но спереди обзор всё-таки лучше. Так же решили и немцы, кормовой пулемёт сняли, заменив заглушкой.

– Ух, немчура! – радостно прошептал Иван. – Вот удивитесь вы утром, когда мы вам из трёх пулемётов всыпем!

Развернув башню, он стал набивать патронами из брезентового ведра, любезно припасённого немцами, диски. Именно за этим занятием, снаряжением дисков, мы и застали их врасплох. Жаль только, Кот так нелепо нарвался на штык. Иван озабоченно посмотрел на лицо Кота. Тот спокойно спал.

– Ничего, глядишь, оклемается. Этот Прохор шаман, наверное. Он же сибиряк. Ага, они сибиряки все такие. Здоровые, что быки племенные, да странные. И шаманы в ихнем лесу живут. Тайга их лес называется.

Так он сам с собой и разговаривал, хотя раньше за ним подобного не замечалось. Верно говорят, что война как домна – в неё вошёл кусок, а вот что выйдет? Таким, каким был, не выйдет. Изменится форма, состав, плотность. Лишнее выгорит, ценное – останется. А если нет в человеке ничего ценного, ничего и не останется. Из ценной руды – слиток металла получится, из пустой породы – так шлак и пепел и будет. А пепел в трубу вылетит.

Руины столицы (1942 г.) Атака

Ротный вскинул ракетницу и выстрелил в небо. Зелёная комета унеслась к низким облакам, продолжавшим сыпать мелким снежком.

– Ура! За Родину! – закричал младший политрук, вскидывая автомат над головой, и побежал на запад.

– У-у-а-а! – подхватили десятки глоток.

Это был второй бой младшего политрука Назарова Сергея Николаевича, вчера ещё комсорга бригады промысловиков-лесозаготовителей. А вчера был первый. И был бы последним, не услышь комсорг случайно напутственной речи этого странного бойца Кузьмина, изуродованного шрамами, с серыми, как орудийная сталь, глазами, вечно насмешливыми, но иногда жёсткими и холодными, словно стволы расстрельной команды. Тогда он поразился, как слова эти сразу дошли до самой глубины сознания, подумал ещё: «Учись, политрук, как надо людей в бой напутствовать!» Изуродованное тело Кузьмина и особенно слухи о его подвигах, дошедшие до Сергея от конвоиров, убеждали, что всё, сказанное Кузьминым, не теоретические заумствования, а готовая «технология», опробованная и проверенная. Назаров последовал совету Кузьмина, наступал перебежками, пока его не отчитал ротный. Оказалось, что командирам зазорно валяться в снегу и гнуть спины пулям. Дурость. И он понимал, что это дурость. Но ротный был его командиром. И политрук с тоской видел, как пулемёты и миномёты рвали людей на куски.

А потом рота залегла под плотным огнём.

– Политрук! Поднимай роту! – приказал ротный.

И Сергей встал в полный рост и повёл людей на огонь. Вокруг него бойцы падали замертво, а он остался невредим, хотя поднимал роту ещё два раза. На этом всё и закончилось. Отошли, оставив на поле десятки убитых, десятки раненых, пропавших без вести. Пропал и этот Кузьмин. Сергей был очень расстроен – такие потери без какого-либо результата. А вот ротный не унывал. Он составил рапорт о ходе боя, о потерях, нажрался спирта, стал учить жизни желторотого политрука.

– Ну и что, что не взяли? Завтра опять пойдём! Главное – мы не даём врагу снять части с этого направления, понимаешь? Мы держим их. А никто и не хочет, чтобы мы брали эти три дома. Если бы хотели, танки бы нам дали, поддержку арти… арти… пушек бы нам дали. А так – надо немцев держать, да этих ублюдков предателей руками немцев в расход пустить.

Сергей был поражён до глубины души цинизмом ротного. Но он был мягким, неконфликтным человеком, спорить не стал, ушёл из штабного подвала в роту, к штрафникам. С этого момента в душе Сергея поселился протест, неосознаваемый, потому терзающий.

И вот сегодня Сергей увидел, что уже не десяток человек наступает перебежками от кочки к яме, а большая часть роты. И правильно говорил Кузьмин, это единственный шанс выжить.

– И мне тоже, – сказал себе Сергей. Он был уверен, что у ротного отношение к нему, второму командиру в роте, не менее циничное, чем к остальным штрафникам.

Изменение боя относительно вчерашнего дня штрафники отметили сразу. Танк Т-28, оставленный экипажем и попавший в руки немцам ещё осенью, до сих пор мешавший, как кость в горле, молчал. Даже башню отвернул от штрафников. Все уже знали, что в нём был корректировщик, именно он наводил убийственные залпы миномётной батареи из-за домов. Но в этот раз огонь миномётов был не прицельным, били по площадям.

Штрафники приободрились, увидели проблеск надежды. Первые сто метров проскочили быстро, дружно и почти без потерь. Перевалили «гребень», но попали под пулемёты. Сразу начались потери, темп наступления упал.

И только тут заметили, что танк молотит не в штрафников, а старательно причёсывает окна трёх полуразвалившихся многоэтажек. Над башне приоткрылся люк, и чья-то рука привязала к обломку штыря антенны красный флажок, каким танкисты отдают в бою сигналы. Как будто неведомые танкисты, бросившие повреждённый танк осенью, устыдились и этой ночью вернулись в свою боевую машину. Стала понятна причина ночного переполоха и утренней бешеной перестрелки. Штрафники думали, что немец решил устроить ночную атаку, а это танкисты отбивали свой танк!