Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Картежник он? — недоверчиво спросил Кашнев. — Неужели картежник?
— А вы не знали? То-то и есть!.. А шлюху уличную, с какой спутался этот Адриаша, вы видели? — торжествуя, кричал Дерябин. — Ради которой он и совершил грабеж двух с половиной тысяч, чтобы махнуть с нею на край света. Не видали, так можете поглядеть на это сокровище: сидит! И арестовал ее я!
— Об этом побочном обстоятельстве я ничего не знал, — пробормотал Кашнев.
— Хорошо «побочное», когда она «подбочная»!.. И самая главная!.. А иначе зачем было бы ему идти на грабеж с таким для себя риском? Шерше ля фам![4] Вот он ее и нашел!.. Точнее сказать, она нашла этого выродка!.. А я нашел их обоих.
— Так по-вашему выходит, что он исполнял волю этой женщины? — спросил Кашнев.
— И даже бежал с ридикюлем не к отцу домой, а в ее подвальную комнатенку вонючую, — вот куда, если хотите знать! А там был для него приготовлен вольный ку-стюм-чик! Переоделся, — и готово дело! И поддельный паспорт в кармане есть… Не какой-то я там реалист Адриан Красовицкий, сын чиновника, а мещанин Подметулин Карп, по ремеслу своему кровельщик, двадцати лет. А в кулаке у него железная гайка зажата была, — я ее на лестнице около ограбленной нашел… А гайка эта, известно вам, зачем в кулак попала? Как следует стукнуть чтоб, — вот зачем! Он думал, подлец, что гайки этой его никто и не заметит, — ошибся, из молодых да ранний, будет эта гайка его на столе вещественных доказательств. Такая гайка, что череп могла бы пробить, если бы на даме этой не осенняя шляпка. А вы вдруг вздумали его спрашивать, какой он партии!
— Да, спрашивал, — подтвердил Кашнев. — А вы и это знаете?
— Полиция, она затем и существует на свете, чтобы все и о всех знать, — скромно сказал Дерябин, а Кашнев, поднявшись, чтобы с ним проститься, протиснул сквозь зубы с усилием:
— Благодарю вас. — И тут же добавил с подчеркнутой беспечностью: — Это очень интересно, что вы мне рассказали об Адриане Красовицком, но я ведь уже отказался от его защиты на суде… Вырожденец! Как можно его защищать?
— А если бы экс? — очень живо подхватил Дерябин. — Тогда бы вы, конечно, цветы красноречия рассыпали? — И рассмеялся густым, затяжным, добродушнейшим смехом, поднявшись тоже и провожая Кашнева до дверей.
Но, взявшись уже за скобку, чтобы отворить дверь и выйти, Кашнев вспомнил дерябинского попугая и спросил:
— А ваш какаду и здесь с вами?
— Что?! Попку у меня видали? Был! — вдруг просиял Дерябин. — Здорово ругаться умел по-русски! Кто-то его выучить постарался… Нет, сюда не взял, подарил там… И кому же подарил? Гу-бер-на-торше! Даме нежно воспитанной!.. Да вы ведь не спешите, сами сказали так, — куда же уходите? Посидите, старину вспомним!
И Дерябин взял Кашнева за плечи и повернул, чему тот не противился.
— Зачем человек на свете живет? Только затем, чтобы стать когда-нибудь генералом! — заговорил Дерябин, когда они снова сели за стол. — И вот я-то им стану, — решено и подписано, — а вы нет, хотя и старался я, чтобы стали и вы тоже! Окончить бы вам Академию генерального штаба, — и ничто уж тогда помешать бы вам не могло заработать генеральские эполеты! Губернатором бы тогда сделаться могли.
— И моя жена получила бы тогда от вас в подарок попугая-матершинника? — сказал Кашнев, не улыбнувшись.
Зато хохотом, заколыхавшим лампу, разразился на это замечание Дерябин.
— Во-об-ра-жаю!.. Во-об-ражаю, как она теперь с ним, а? Ни гостям его показать, ни самой слушать! А вы уж женаты, и даже сынище у вас есть, как я слышал?.. Что ж, я в молодости тоже был женат и тоже сынище у меня был… То есть, это не называется «женат», но-о… в этом все-таки роде было… Люблю женщин! — сказал он вдруг с чувством. — Особенно таких, какие с капризами. И, по-моему, — не знаю, как по-вашему, — женщина без капризов, что же она такое? Автомат! Кукла!.. Прошу простить, — не спросил: ваша жена как? С характером?
— Ей не полагается характера: она — классная дама здесь, в женской гимназии.
— Вон оно что-о! Классная дама если, — то вполне понятно!.. Прошу простить и к сердцу не принимать!
Тут в памяти Кашнева замелькало и закружилось что-то желтое, и он вспомнил дерябинскую Розу в желтом платье. Но только что он придумывал, как бы половчее спросить о ней, как шумно отворилась дверь и в комнату влетела, а не вошла, тонкая, стройная, молодая женщина, по-осеннему, но легко одетая, и, не обращая никакого внимания на Кашнева, крикнула визгливо:
— Ваня! Ты что же не прислал мне денег, как обещал? Безобразие какое!
Дерябин широко раскрыл глаза и тут же торопливо начал шарить в левом боковом кармане тужурки, откуда поспешно вынул одну за другой две десятирублевых бумажки и протянул женщине, не поднимаясь со стула, недовольно сказав при этом:
— Вот!.. Приготовил же и забыл… Только и всего: забыл!
— За-был! — протянула женщина, проворно пряча бумажки. — Безобразие! Я ждала, ждала!
— «Ждала, ждала», — передразнил ее Дерябин. — Померла, воскресла, помчалась, получила и уходи!.. Ты видишь, что я занят?
— А мне начхать на это, — сказала женщина, — подумаешь, занят!
Кашнев пригляделся к ней. Она была на вид лет двадцати трех и, может быть, во вкусе Дерябина, капризна, но не было изящества в ее полнощеком лице, как не было изящества в ее шляпке из темно-синего бархата, украшенной тремя багряными вишнями.
Женщина ушла, метнув в него огненный взгляд и не сказав ему ни «спасибо», ни «до свиданья», а Кашнев, поглядев ей вслед, даже и не спросил, кто это: он понял, что это — вроде желтой Розы.
Да и сам Дерябин, несколько моментов посидев нахмурясь, заговорил не о ней, а о тех двадцати рублях, какие ей дал.
— Двадцать рублей — это не две с половиной тысячи, как у вашего подзащитного! Нет! А той мерзавке вон сколько сразу захотелось добыть… чужими руками! Две с половиной тысячи — это писцу в моей канцелярии надо сто месяцев — восемь лет с лишком верой и правдой служить, чтобы их заработать! А тут нашла дурачка, получила бы и умчалась к черту на рога с такими деньгами, а дурака-молокососа бросила бы где-нибудь на узловой станции, — в Харькове, например, — на что он ей нужен?
— Она что же, — старше Адриана годами? — спросил Кашнев, представляя при этом только что бывшую в комнате женщину.
— Ну еще бы нет… Прожженная! Сквозь все медные трубы успела пройти! Она же и весь план грабежа обдумала до мелочей, а этот анархист, как он себя называет, только похождений разбойника Антона Кречета начитался. Продавались такие книжечки, по пятаку за выпуск, и даже иные барышни посылали за ними к газетчику прислугу. Романтика! Вот это она самая и есть: романтика! Так в «Московском листке» сочинитель Пастухов «Похождения Васьки Чуркина» печатал, и «Московский листок» нарасхват покупался. Никак не могла пастуховская полиция этого Ваську Чуркина сцапать, пока, наконец, генерал-губернатор ей этого не приказал. Тем и кончились для газетки счастливые дни, а то было вон как на Ваське Чуркине разбогатела! Но-о, скажу я вам на ухо, — гаркнул вдруг пристав, — близко уж такое подлое время, когда этих антонов, васек, адрианов разведется тьма тьмущая, и вот когда понадоблюсь я, пристав столичной полиции полковник Дерябин!
И гордо поднял он голову и посмотрел вполне победоносно, как застоявшийся могучий конь, выведенный конюхами из конюшни на показ усатому ротмистру ремонтеру.
XVI— Собери на стол! — коротко приказал Дерябин белобрысому, быстроглазому молодому городовому, вошедшему на его звонок.
Городовой притворил в комнате ставню, щелкнул штепселем, и комната озарилась матовым мягким светом.
— Хотите ужинать? — спросил Кашнев, поднимаясь. — Ну, а я пойду уж, и без того засиделся.
— Что вы, побойтесь бога! — умоляюще сложил перед собой руки Дерябин. — Пойдете к жене своей, которую видели ведь сегодня, как и каждый день, а меня сколько лет не видали!.. И разве же подобает вам это, адвокату, защитнику человеков, взять вот так и уйти…
— От своей судьбы! — закончил за него Кашнев. — Д-да, говорится не так почему-то: «От судьбы не уйдешь».
— Правильно говорится! Не уйдешь! — одушевясь, подхватил Дерябин, беря его за плечи и сильно давя на них, чтобы он опустился на стул.
— Остаюсь, буду вновь вашим гостем, — как бы про себя и глядя на затейливую раковину, говорил Кашнев, — но это не потому, что… проголодался, а потому…
— Что я вам открыл глаза на вашего подзащитного и на его папашу! — договорил за него Дерябин, видя, что он запнулся.
— Д-да, хотя бы и так, — согласился с ним Кашнев, думавший о себе самом.
На столе появилась скатерть с синими разводами; зазвякали тарелки, ножи, вилки, стаканы; заняли свое законное место в середине две бутылки вина. Быстроглазый городовой делал привычное для себя дело с большой расторопностью, как по уставу. И стоило только Дерябину кивнуть на бутылки с вином и сказать: «Добавь!» — как появился еще и графин водки.
