Недремлющий глаз бога Ра - Константин Шаповалов

— Рабочее название "Записки путешественника". А повествование про нас с тобой.

— На мой непрофессиональный взгляд, название очень оригинальное.

— Емкое, да?!

— Ну! Ты как бы сразу дотянулся до классической литературы. Высоко планку поднял.

Вдохновленный, он проследовал к письменному столу и достал украденную в лаборатории общую тетрадь:

— У меня здесь два эпиграфа!

— Неужели хватило образования?

Оказалось, что по дороге он успел впасть в состояние поэтического экстаза — устремленный на меня взгляд наполнился кроткой укоризной.

— Первый из Корана: "Мы разделили среди людей их пропитание в жизни ближней и возвысили одних степенями над другими, чтобы одни из них брали других в услужение" Сура сорок третья, аят тридцать.

— Ага — идеологию подводишь. Мудро.

— И второй: "Пошлость! Кругом одна пошлость!" Вэ-эм Липский.

— В жизни не слышал ничего более пошлого!

Укоризны во взоре заметно прибавилось:

— Ты хочешь слушать или рассказывать сам?

— Слушать, конечно. Ты же автор.

— Тогда слушай! — на этот раз взгляд маркиза достиг высшей степени укоризны и стал почти каноническим. — Смеркалось.

Я подождал несколько минут и восхитился:

— Лихо закручен сюжет! Всё?

Писатель продолжать молчать, глядя сквозь экран в чем-то провинившийся космос.

А ко мне, прямо оттуда, потянулась вереница дурных мыслей:

— Слушай, там что, в тексте лирическая пауза прописана, и ты теперь такты отсчитываешь? Типа: раз — два — три, раз — два — три, да?

— Отвали! — разродился Веник. — Не видишь, я ещё один эпиграф придумал. Эпический.

Гора с плеч:

— Вот. Я грешным делом думал, что тебя дядя Кондрат посетил, а это всего лишь Муза Петровна. И что нашептала?

— Деньги — ничто, потенция — всё! — бодро процитировал себя автор.

— Глубоко копнул. А почему молчал так долго — эпиграф же короткий?

— Кем подписаться думал. Ницше или Шопенгауэром?

— Нет, для этих мысль слишком уж фундаментальная. Подпишись Лизой Прохоренко.

Совета он не услышал, поскольку начал монотонно бубнить:

— Я позвонил Гвоздеву. Он сидел в нищете и печали, предаваясь унынию. Его белая кошка терлась на коленях и просила еды, но никакой еды не было вторые сутки. Мне стало жаль животное, и я приехал на своем открытом красном «Линкольне» с откидным кожаным верхом и двумя сексапильными блондинками внутри. Когда я вошел в убогие апартаменты, на мне был скромный белый костюм от Версаче, темные очки Картье и повседневный бриллиантовый перстень, переливавшийся всеми цветами радуги…

— Добавь, что на всякий случай остальные драгоценности ты оставил в автомобиле? — ляпнул я и подумал, что он обидится. Но остановить воспарившего Вээма теперь не удалось бы даже эскадрилье перехватчиков.

— …Гвоздев, по обыкновению, начал канючить деньги. Однако, зная о его пристрастии к спиртному, я не рискнул дать ему что-нибудь в руки. Вместо этого я предложил ему поработать моим ассистентом. Дело в том, что по заданию русской разведки мне предстояло внедриться в одну очень опасную, международную банду и уничтожить её изнутри.

— Не просто уничтожить, а морально разложить! И ещё, может быть это не русская разведка, а всё-таки «Моссад» тебя вербанул?

— Сейчас это одно и тоже, — возразил Веник и продолжил чтение, подвывая в самых драматических, по его мнению, местах. — Гвоздев запросил бешеный гонорар, но я дал ему четыреста баксов, и он подписал всё что нужно. На самолете нас забросили в Англию, где произошла встреча с резидентом. Это была ослепительная красавица в эротических, сетчатых колготках, с которой у меня неожиданно оказалось нечто общее.

— А ты тоже в сетчатых колготках прилетел? Для маскировки?

— Она, как и я, любила породистых лошадей и старые французские вина. Мы сразу поняли друг друга, и когда она смотрела на меня, взор уже туманился в предчувствии страсти. Пока Гвоздев мыл наш белый, шестисотый «мерс», мы закрылись в шикарном номере отеля и обсудили детали операции. Едва я стер помаду, ввалился мой помощник и доложил, что за нами установлена слежка. На некоторое время мне удалось пустить их по ложному следу, однако, в цепочке связных оказался двойник, оборотень и предатель, польстившийся на черные деньги наркодельцов. Его настоящее имя было Федор Федорович Сперанский, а псевдоним "Махмуд Махмудыч". Он незаметно подмешал Гвоздеву в коньяк какую-то жидкость, по вкусу и запаху напоминавшую портвейн, а когда тот развязал язык, записал всё на портативный магнитофон и передал в руки главаря по кличке «Черный». Вначале нам устроили автокатастрофу…

— Подожди, подожди! Что за доминошная расцветка в твоем романе: костюм от Версаче и «Мерседес» белые, а деньги и главарь черные? Для палитры деньги должны быть зелеными, а твой римский нос сизым. Как будто от дувшего тебе в лицо ледяного ветра.

Он захлопнул тетрадь и обиженно сказал:

— Я так и предполагал, что ты будешь издеваться. Конечно, здесь, как и в любом литературном произведении, есть некоторая доля вымысла, но без этого читателю будет неинтересно. По-твоему, я должен был написать, что мы поехали в экспедицию в дырявых носках? А у читателя, может быть, тоже носки дырявые! Нужна ему такая книга? Он хочет описания красивой жизни: рауты, коктейли в шезлонгах и декольтированных смокингах, накал страстей…

— Да я не против, но как-то странно у тебя распределяется правда и художественный вымысел. Всё, что касается меня — сплошная, голая правда. Зато себя ты, мягко говоря, приукрашиваешь.

— А ты хотел, чтобы было наоборот? — искренне удивился Веник. — Но это же я пишу роман! Если тебе обидно, ты тоже напиши, и пускай в твоей книге я буду мыть машину, а ты закроешься с резидентшей.

— Ну, нет, два шедевра на одну тему — перебор! Ты, пожалуйста, сам расправляйся с наркомафией.

Меня, разумеется, заинтересовало, как Липский намерен разделаться с захватившей нас бандой, поэтому я пожелал ему творческих успехов и переключил экран на кабельный канал.

Посмотрев для разрядки порнушный боевик, я забрался под одеяло и быстро уснул, освободив мысли для волнующей прогулки по фантастическому лесу в объятиях гибкой женщины с загадочным, кошачьим взглядом.

Тесная, извилистая тропинка, устланная влажным ковром из опавших золотых и багровых листьев, пропетляв среди угасающих деревьев, вывела нас на безлюдный песчаный берег. Шальная, заблудившаяся в застывшем зеркале залива волна, захлестнула узкую полосу пляжа и откатилась, унеся в небытие наши счастливые следы. Земля размеренно вращалась вокруг несуществующей оси, в направлении которой тянулся смытый водой пунктир. Мы продолжали идти, не подозревая, что улетевший миг был серединой Вечности.

Глава восьмая

За завтраком Федор Федорович неожиданно заговорил о шизофрении.

— Господин Гвоздев, шизофрения ваша на мозгах отражается? То есть, например, заметно её под микроскопом или же она только в мыслях бывает?

— Наверное, не шиза а деменция, — немедленно воткнулся мой эрудированный напарник. — Приобретенное слабоумие — вот что вас должно беспокоить.

— Э… — задумчиво протянул Сперанский, — я не для себя интересуюсь. Нет, просто господин Президент приказали сегодня монстриков изучать.

Веник, озабоченный поисками спирта, серьезно взволновался.

— Ничего не знаю! Каких ещё «монстриков»? Мне срочно нужно в лабораторию — вирусов кормить. Они и так уже совсем чахлые: боюсь, до отчета не доживут.

— А вас, Вениамин Моисеевич, никто и не трогает. Кормите себе на здоровье, кого хотите, только голову, значить, не морочьте. Это мы с господином Гвоздевым их исследовать будем.

Впрямь, что ли, заговаривается:

— Что-то я не пойму, кого мы будем исследовать и зачем?

Федор Федорович не спеша отодвинул тарелку.

— "Монстриками", значить, я их окрестил, а вообще они здесь вроде кроликов числятся. При лаборатории. Вы кино про людоеда в клетке смотрели?

— Да что-то было…

— Вот! Вот и у нас такой же гадючник имеется. С миру, значить, по нитке собирали уголовно наказуемых за мерзостные деяния к смерти или пожизненному заключению. Откупали за взятки… Не в Америке, конечно, и не в других серьёзных странах — там такие номера не проходят. Зато в развивающихся местностях понабрали этого добра предостаточно. В каком-то там, я не знаю, Тринидаде начальник тюрьмы со слезами нас провожал — умолял наведываться! Шальные, значить, денежки и хлопот меньше.

— А зачем они вам понадобились? — заинтересовался Липский. — Гвардию себе готовили?

— Для переработки, зачем же ещё! Покойный доктор из них вирусов приготавливал, чтобы потом всякие лекарства изобретать. Я потому и спрашивал Сергея Сергеевича про мозговые отклонения и функции, — последнее слово он произнес с какой-то даже гордостью, как бы подчеркивая сопричастность таинству науки.