Кратчайшая история Советского Союза - Шейла Фицпатрик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие считали сталинскую Конституцию циничным пропагандистским приемом, направленным на то, чтобы обмануть Запад, но на самом деле она как минимум в неменьшей степени была адресована советской аудитории. В соответствии с новым подходом к учету мнения населения (который был впервые опробован годом ранее при обсуждении законопроекта о запрете абортов, осуждавшихся всеми слоями населения, кроме городской элиты) проект Конституции вынесли на «всенародное обсуждение», которое широко освещалось в печати: советским гражданам предлагали высказывать свое мнение относительно положений документа, и многие граждане этим предложением действительно воспользовались.
Кроме того, в соответствии с новой Конституцией было объявлено, что на ближайших выборах в советы разрешено будет выдвигать по нескольку кандидатов, – это была попытка «оживить советскую демократию», напоминавшая кампанию середины 1920-х гг. Предыдущий эксперимент провалился из-за того, что среди выдвинутых кандидатов оказалось слишком много «врагов». Будущее должно было показать, не ждет ли новую попытку та же участь.
Одновременно с послаблениями внутри страны аналогичную роль в управляемом из Москвы международном коммунистическом движении должны были сыграть «народные фронты». Бо́льшую часть 1920-х гг. Коминтерн посвятил борьбе с европейскими социал-демократами, но недальновидность такой политики со всей очевидностью проявилась в 1933 г., когда к власти в Германии пришли нацисты; в итоге в 1935 г. – слишком поздно для того, чтобы что-то изменить, – была выдвинута концепция народных фронтов, антифашистских коалиций коммунистических, социалистических и радикальных партий.
Дипломатически в 1930-х гг. Советский Союз также занял более умеренную позицию и избрал курс на примирение: СССР вступил в Лигу наций и восстановил дипломатические отношения с США, разорванные после революции. Нарком иностранных дел Максим Литвинов делал все, что было в его силах, чтобы укрепить антифашистскую коалицию с западными демократиями, хотя сохранявшееся с обеих сторон недоверие серьезно затрудняло его работу.
Большой террор
Наряду с признаками послаблений во многих сферах жизни в середине 1930-х гг. в СССР наблюдались и противоположные тенденции – к усилению политической напряженности. Первая была связана с международной обстановкой. Советский Союз уже давно кричал: «Волки!», заявляя об опасности войны, но с укреплением в центре Европы нацистской Германии – новой силы крайне антикоммунистического и антисоветского характера, которая к тому же твердо намеревалась расширяться на восток, – эта опасность стала реальной, поставив под вопрос саму идею какого бы то ни было возвращения к нормальности. Истоки второй лежали внутри страны: в декабре 1934 г. член политбюро и первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Киров был убит затаившим обиду бывшим комсомольцем. Убийцу задержали на месте, но сразу поползли слухи, как и после гибели президента США Кеннеди в 1960-х гг., что за покушением стоял кто-то еще.
На Западе часто подозревали, что это был Сталин, и Никита Хрущев даже намекал на его вероятную причастность в своем «секретном докладе» 1956 г., но никаких доказательств этому в архивах так и не обнаружилось. Сам Сталин обвинил разгромленную оппозицию, и в итоге Зиновьева и Каменева арестовали по подозрению в заговоре. «Классовых врагов» – обычных в Советском Союзе подозреваемых – на всякий случай массово депортировали из Ленинграда в захолустье силами НКВД. В аппарате Кремля тоже отыскались классовые враги (библиотекарши дворянского происхождения, которые, по мнению Сталина, строили планы отравить партийную верхушку); за это уволили, а затем арестовали главу аппарата, грузина Авеля Енукидзе, старого друга Сталина.
Енукидзе был одним из тех, кто, по словам Сталина, ошибочно поверил, будто в свете великой победы первой пятилетки можно расслабиться, и «теперь позволяют себе передохнуть, подремать». В середине 1930-х гг. на фоне проведения мер по «возвращению к нормальной жизни» все навязчивее зазвучали призывы к бдительности. В январе 1935 г. Каменева и Зиновьева судили за убийство Кирова, но приговор был относительно мягким; полутора годами позже их судили снова, при широкой огласке, на первом из так называемых «Московских процессов», и приговорили к смерти за соучастие в убийстве Кирова и других террористических заговорах.
Одновременно проводилась кампания по «проверке и обмену партийных билетов» – одно из регулярных мероприятий по очистке партийных рядов, которая привела к такому валу исключений за самые разные провинности, включая симпатии к оппозиции, что в некоторых областях к началу 1937 г. насчитывалось больше бывших членов партии, чем действующих, – яркая иллюстрация того парадокса, что способность сталинского режима привлекать восторженных сторонников равнялась лишь его способности превращать сторонников во врагов (реальных или воображаемых). Все эти бывшие коммунисты подлежали внесению в местные черные списки и должны были находиться под наблюдением.
Другой парадокс проявился, когда «демократические» тенденции электоральных реформ середины 1930-х гг. обернулись репрессиями. Политическая напряженность росла, и местные отделения партии все меньше мирились с выдвижением «сомнительных» кандидатов. Никаких официальных объявлений не последовало, но выборы в советы, состоявшиеся в конце 1937 г., проводились уже по старой схеме, с одним кандидатом. Параллельный демократический эксперимент в партии, стартовавший весной 1937 г., не привел почти ни к чему, кроме запугивания рядовых членов (вероятно, вопреки первоначальным намерениям). Время для таких экспериментов было явно неудачным, особенно на фоне Второго московского процесса над бывшими оппозиционерами и призыва прошедшего в феврале – марте пленума ЦК к бдительности по отношению к врагам, не исключая и таких, кто занимает ответственные партийные посты. С учетом того что все партийные руководители подлежали переизбранию, а никаких утвержденных списков кандидатур вышестоящие органы не составили, обязательные предвыборные собрания проходили в обстановке истерического обличительства и почти невыносимого напряжения: никто не понимал, каких кандидатов можно выдвигать без риска для себя. На одном из заводов в российской глубинке 800 членов партийной организации собирались каждый вечер на протяжении месяца с лишним, прежде чем смогли избрать новый партийный комитет.
Карикатура времен Большого террора (1937), художник Ю. Ганф. Граждан призывали срывать маски с затаившихся врагов народа[21]
Кампания террора, которую в западной историографии называют «Большими чистками», а советские граждане часто уклончиво именовали «1937-м», была решительно запущена в начале года на пленуме ЦК, где снова заговорили о саботаже в промышленности, обвинив в нем ее руководителей из числа коммунистов, а также о коррупции и предательстве среди республиканских и областных секретарей партии. Инициатором этого нового раунда террора был, без сомнения, Сталин, хотя сделать доклад на открытии пленума он поручил Молотову. Атмосферу задавал состоявшийся месяцем ранее в Москве второй показательный процесс, очень широко освещавшийся в советской печати. Подсудимых, в число которых попал и заместитель Орджоникидзе в наркомате тяжелой промышленности, обвинили во вредительстве, терроризме, шпионаже и измене; все они сознались, были приговорены к смерти и без промедлений казнены. «Расстрелять, как поганых псов!» – вот знаменитое заявление прокурора Андрея Вышинского. В том же негодующем духе высказывались на митингах по всей стране.
Все последние месяцы 1936 г. Орджоникидзе отчаянно, но безуспешно пытался отвести угрозу от своего заместителя, а потерпев неудачу, покончил с собой – лишь бы не видеть, как уничтожается воспитанная им когорта руководителей советской промышленности. Первыми на линии огня оказались директора предприятий, которых обвиняли во «вредительстве» и в авариях на производстве, а также первые секретари парторганизаций республик и областей (многие из них были еще и членами ЦК партии): последним ставили в вину диктаторские замашки, злоупотребление властью и непотизм. Другими словами, виноваты они были в том, что действовали в соответствии с негласным перечнем своих должностных обязанностей, который сложился в 1930-е гг. Там, где руководители республик были представителями титульной национальности (как на Украине, в Узбекистане, Армении, Грузии и Татарской АССР), их обвиняли еще и в «буржуазном национализме». Их обширные клиентские сети позволяли репрессиям нарастать наподобие снежного кома, пока республика или область полностью не лишалась руководящей прослойки. В Туркмении процесс приобрел такой размах, что республиканской компартии несколько месяцев пришлось обходиться без Центрального комитета.
В июне 1937 г. репрессии добрались и до армии: маршала Михаила Тухачевского и практически все
