Газета День Литературы # 136 (2007 12) - Газета День Литературы

Как выяснилось, наш добровольческий отряд должен будет влиться в подразделение, которым командовал майор Вуйович. То есть добавиться к чете – к роте сербского спецназа. Майор поблагодарил нас за желание помочь многострадальному сербскому народу. Вспомнил русских добровольцев и русскую армию, в 19 веке спасавшую сербов от гнёта турок. Потом началась раздача оружия. В основном, в грузовике были привезены АКМ, несколько американских винтовок М16, два пулемёта – немецких, ещё со Второй Мировой войны, да с пяток гранатометов типа однозарядной "Мухи".

– Дальше будет больше! – извиняющимся тоном произнёс майор Вуйович. – А пока это всё, что есть.

Семён подобрал мне пистолет "Вальтер". Красивая, воронёная машинка приятно холодила руку.

– Мне бы ещё и автомат! – попросил я.

– Зачем доктору ассистент по фамилии Калашников? – пошутил Семён.

– С ним как-то спокойнее. И ещё вот что – если уж есть желание, чтобы я обязанности военврача исполнял, то надо и о медицинском инструментарии и лекарствах позаботиться. Не методами же экстрасенсорики и заговорами лечить! Я не Кашпировский или Алан Чумак!

– Хорошо, – кивнул, слегка улыбнувшись, Семён, а затем потащил знакомиться поближе к майору Вуйовичу. – Вот об этом мы сейчас и побеседуем!

– Вот, Златан, познакомься! – начал Семён, подводя меня. – это Алексей! Он врач. Да к тому же и боец неплохой. Я ему здоровьем обязан, правда, вместо шприца он доску использовал, раскидав моих врагов. Надо бы его медицинскими инструментами и медикаментами обеспечить!

– Хорошо, что-нибудь подыщем, – кивнул Златан. – Очень рад вас видеть в наших рядах! – добавил он, протягивая руку. – Медики нам нужны!

Вот с этого момента началась моя служба в сербской армии.

Сейчас, вспоминая все произошедшее, я не перестаю себе удивляться. Угодить в совершенно незнакомую мне страну, пусть и с похожим языком, с друзьями, настоящие фамилии которых так и остались для меня неизвестными. Я ведь даже точно сказать не могу, как прозывались те места, где располагался наш отряд.

Будь я не медиком, то вполне вероятно, что пришлось бы повидать побольше. Но первая стычка с усташами, то есть с хорватскими гвардейцами, произошла буквально через день после получения нашим отрядом оружия.

Одетые в чёрное, хорватские гвардейцы появились на нескольких открытых джипах, стреляя из автоматов и установленных на турелях пулемётов. Похоже, они собирались налететь на сербскую деревушку, через которую только что проследовала наша маленькая колонна. Мы не ожидали нападения. Наши добровольцы ехали на пяти грузовиках и трёх легковушках. Я находился вместе с Семёном и Николаем в стареньком "Фиате" в самом конце колонны. С нами ехала и Мадлена – суровая смуглая девушка, назначенная ко мне Златаном Вуйовичем санитаркой. Она достаточно сносно говорила по-русски.

Я не успел ни испугаться, ни даже толком понять, что происходит, когда Семён вдруг резко остановил машину и закричал:

– Духи! Усташи грёбаные! Все из машины! – и первым, захватив автомат, распахнул дверцу и выскочил из машины. Я почти автоматически последовал за ним и застыл, озираясь.

Из грузовиков выскакивали наши бойцы в пятнистой форме, что-то кричали, стреляли из автоматов. Пальба разгоралась с каждой секундой.

– Ложись, дурной! Убьют! – это Семён, рванув меня за руку, заставил опомниться и укрыться за колесом машины. Почти вслед за этим пулеметная очередь прошила "Фиат". Посыпались стекла.

Честно признаюсь, что когда до меня дошло, что я мог погибнуть, то холодный пот выступил на лбу, а в горле пересохло. Я даже не вспомнил, что по врагу можно ещё и стрелять, а не только прятаться от пуль.

Хорватский отряд, получив достойный отпор, предпочёл ретироваться. "Джипы" развернулись и принялись уходить, кроме одного, экипаж которого полёг весь до единого. Машина, потеряв управление, врезалась в придорожный столб и замерла.

У нас же, по счастью, убитых не оказалось. Семь раненых, причём двое достаточно серьёзно – один в правое лёгкое, другому раздробило колено. Меня замутило, но, стараясь не подавать виду, я оказывал помощь – делал инъекции, шил раны, накладывал шины. Медсестра Мадлена вела себя молодцом и, похоже, слегка усмехалась, видя, как доктор излишне эмоционально реагирует на кровь и ранения.

Как бы то ни было, а помощь раненым я оказал достаточно квалифицированно, хотя на сутки после этого у меня пропал аппетит и испортился сон, а в глазах стояли сведённые гримасой боли лица раненых. На мёртвых хорватов я смотреть не пошёл, в отличие от большинства бойцов, пожелавших увидеть тела первых убитых врагов.

– Они хорошие деньги за то, что нас убивают, получают, – зло сказала Мадлена. – В устойчивой валюте – в немецких марках! Сволочи усташи!

Настроение моё после этой стычки значительно упало. Война – это не только геройские подвиги, но и смерть, и боль. Эти прописные истины иногда начинаешь понимать слишком поздно.

Но, как ни странно, вскоре к виду крови я стал относиться может и не более спокойно, нет, но более выдержанно. Потому что каждый день стали раздаваться автоматные и пулемётные очереди, а к ним вскоре присоединились орудийные и миномётные залпы.

Я не переставал дивиться отчаянной смелости братьев-славян. Но не мог не отмечать и слабое понятие о дисциплине и частом неумении действовать сообща различным отрядом. Командиры отрядов не ведали других командиров, кроме себя. Похоже, связи между офицерами распались вместе с Югославской Народной армией.

На передовой мне быть почти не пришлось. Я и ещё несколько докторов-сербов занимались врачеванием ран в организованном в здании старой двухэтажной школы лазарете. В этом городке имелась и обычная больничка, но она крепко пострадала от артобстрела, поэтому даже в нашем импровизированном лазарете лечилось немало гражданских лиц.

Ещё не было американских авианалётов на Сербию, но всё равно во множестве страдали мирные жители. Особенно тяжко я переносил, когда привозили раненых детей. Готов все отдать, лишь бы они стали здоровыми. Иногда, по вечерам, я закрывался в учительской, которая служила в роли ординаторской, и тихо плакал, выплакивая принятую боль. И мне нисколько не стыдно в этом признаться. Хотя и признаюсь в этом я только сам себе.

Свой последний день на этой войне я запомнил достаточно отчётливо.

Проснувшись около восьми утра и приведя себя в порядок, отправился на утренний обход. Где-то вдалеке изредка постреливали орудия, затем по соседней улице, проскрежетав гусеницами, проехали два танка.

В первой палате лежали три мальчика – двух посекло осколками от шального снаряда, когда они играли во дворе. Из каждого пришлось извлечь десятка по два осколков. Третий же потерял ступню, наступив на противопехотную мину. Сердце щемило от жалости к ребятишкам, и пусть жизнь их была вне опасности, но какие же страшные воспоминания о войне они пронесут на себе всю жизнь.

Осмотрев ребят, оставив им по апельсину, я перешёл в следующую палату. Там уже лежали раненые бойцы. Палата была большой – раньше это был актовый зал школы. В посёлке была и настоящая больничка. Вот только она оказалась слишком маленькой для такого большого потока раненых.

Принялся осматривать раненых. Некоторых я знал теперь вполне хорошо. Например, со Стефаном, моим ровесником, познакомился на следующий день, как добрался до Сербии. Он пошёл добровольцем в отряд, когда усташи расстреляли его родителей. Воевал зло, старательно, но на мирных жителях не отыгрывался. Попал под пулю снайпера, но отделался ранением средней тяжести. Можно сказать, что повезло. У Стефана рана зажила хорошо, пора было снимать швы. Я распорядился, чтобы медсестра принесла инструменты. Кажется, её звали Рада. Симпатичная такая блондиночка. В другой обстановке бы! Вот только психологическое состояние не способствовало развитию каких-либо близких отношений. Хотя Рада постоянно стремилась находиться ко мне поближе.

И тут вдруг близко-близко рвануло. Раскатилась трескучая дробь автоматов.

– Усташи прорвались! – запыхавшаяся Рада влетела в палату, держа пустой лоток для инструментов.

Следом ворвался здоровенный, небритый хорватский гвардеец с АКМ на изготовку. Он прикладом ударил девушку между лопаток. Рада, вскрикнув, упала.

– Стойте! – заговорил я сбивчиво, от страха и волнения у меня во рту пересохло, и язык еле ворочался. – Это госпиталь! Здесь раненые и больные! – потом попытался то же самое повторить по-английски.