Севастополист - Георгий Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои дела становились совсем плохи. Одно дело просто подняться наверх, в неспешном ритме приключения – порой веселого, порой занудного, но совершенно безопасного, с возможностью в любой момент его остановить. И совсем другое – рисковать собой. Но каждый раз, думая об этом, с тех самых пор, как узнал про неведомые еще острова, я теперь вспоминал сон. Мою лампу в камне, странное видение, смысла которого мне, возможно, и не суждено узнать. Я понимал, что пойду вверх, что мне никуда не деться. Оставалось только решиться – на то, что и так решено.
Инкерман смотрел на меня внимательно, словно оценивающе, через толстый слой стекла.
«Вторая дверь, рядом с огненной, – написал я. – Ты ведь прошел по ней, да? Потому ты с той стороны».
«Мы уже обсуждали это», – бесстрастно ответил Инкер.
«Я не верю, что ты был там. Прости, Инкерман, но я не верю».
«А вдруг это все обман?» – подумал я. Не только то, что он был наверху, но и все острова эти. Он хочет меня выманить к себе, чтобы не оставаться здесь одному. Хочет, чтобы я оставил лампу. Да, я был у странной двери, я чувствовал жар от нее, видел всполохи. Но ведь это могло быть все что угодно. Я обхватил бы голову руками в тот момент, не будь в них вотзефака, – настолько нестерпимо больно стало от всех этих мыслей, догадок, каждая из которых могла приближать к Истине, а могла преграждать к ней дорогу. «Истина», – мелькал в сознании странный морской силуэт, и пульсировало, билось волнами о камень: «Истина. Истина!»
«Не ври мне, – я наконец решился и написал ему прямо, что думал. – Ты всего лишь сдал лампу и прошел по боковому коридору в свой отсек. Я могу понять все, Инкер. И даже могу понять, почему ты мне врешь. Но не делай этого. Не делай, потому что мы друзья».
«Я говорю тебе это как раз потому, что мы с тобой друзья. Ты думаешь, я испугался? Ты думаешь, твой Инкерман, которого ты знал всю жизнь, просто струсил идти по островам, так?»
Что-то смущало меня в движениях Инкера. Смущало и настораживало. У него попеременно дергались то глаз, то уголок губы, то плечи. И самое главное – все это вновь повторялось, точно в такой же последовательности. Он словно стеснялся этого и чуть наклонял голову вниз, чтобы не встретиться со мной взглядом. Но даже это движение странным образом повторялось.
«Я думаю, что тебе это не было нужно. Ты ведь не хотел донести лампу. Ты не видел в этом смысла, ты просто гулял. Ты ни к чему не привязывался, и ради чего тебе так рисковать? К тому же ты бы остался там, если бы выполнил миссию. Разве нет? Возвращаться на нижние уровни невозможно, мы с тобой оба это отлично знаем. А если даже там другие правила… Зачем возвращаться обратно, тем более сюда?»
Чтобы было понятно, я даже развернулся и сделал широкий жест руками, словно стремясь охватить все пространство вокруг: что здесь, Инкер, стоило твоего возвращения? Разве что там оказалось гораздо хуже?
«Я донес лампу, Фи. Но понял, что им не оставлю. Что ее нельзя отдавать им. Иначе всему конец».
Инкерман снова моргнул. Вообще, его заметно потряхивало. Я заметил, что и рука друга стала дергаться, и всем телом он то подавался вперед, то опять возвращался в исходное положение.
«Да ведь он хочет спать! – резко дошло до меня. – Он, как и я, пытается уснуть, а ничего не получается. Вот его и рубит постоянно».
Надо же, как все легко объяснялось. Я-то начал думать, будто он сошел с ума, но держится. А с другой стороны – почему нет? Он вполне мог сойти с ума от того, что не спит. И все острова с верхним уровнем и теми, кому нельзя отдавать лампу, могли ему просто почудиться. Как же все было сложно! У меня был целый ворох загадок и ни одной зацепки.
Я опустился на пол и прислонился спиной к стеклу, ненадолго почувствовал облегчение. Инкерман теперь был позади и мог видеть, что я набираю в вотзефаке. А я не хотел его видеть. И был не в силах стоять.
«Ты тоже не спишь?» – сочувственно спросил я.
«Какой смысл спать, если сон и так не прекращается?»
Прочитав его ответ, я вздохнул, и рука с вотзефаком бессильно опустилась на пол. Довольно долго я не думал ничего, а просто сидел, прикрыв глаза. А когда решил продолжить переписку, даже не знал, стоит ли Инкерман за мной по-прежнему или уже ушел. Для вотзефака это не имело ни малейшего значения.
«Я никогда тебя толком не знал, – признался я в сообщении. – И теперь я в смятении. Во мне словно бьются волны, а сам я – высокий скалистый берег, по которому не пройдешь. И камни отрываются и падают в пустоту. – Я подумал и стер: не в пустоту, нет. – Падают вниз, скатываются, цепляют за собой другие, и их омывает брызгами, когда они достигают наконец воды. И все… Длинный бесконечный берег. А волны такие сильные, они все сильней и сильней, скоро они вырвутся… Так я чувствую себя теперь. И я совсем не знаю, что чувствуешь ты. Кто ты такой? А ведь раньше, внизу, я знал тебя. Знал, как самого себя. Вот что случилось».
Наверное, это была слабость – раскиснуть, довериться, предаться лирике. Но в тот момент я и был слаб. Перед решающим рывком неизбежна слабость. Инкерман не был так многословен.
«Я пещера, – вот что он написал мне. Я не знал, что ответить, и он добавил: – Я должен был быть крепостью. Правда, думал, что все это будет иначе, но… Знаешь, вышло как вышло. Я все-таки стал ею. Но эта крепость маленькая – только для одного. Но этого хватит».
«Конечно, – ответил я. – Зачем тебе кто-то еще?»
«Нет, – возразил Инкер. – Эта крепость построена не для меня. Она для тебя, Фиолент. Она твоя».
Наверное, в тот момент я и понял: лирики мне хватило. Но не стал прощаться с другом сразу – это случилось чуть позже.
«Чем Пребывание отличается от Созерцания?» – спрашивал я Инкера, ворочаясь на кровати. Я долго бродил по свободным комнатам, выискивая такую, что не скрипит, и теперь делал каждое движение с осторожностью. Но в своих вопросах другу
