Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Единственным утешением оказалась моя давняя приятельница по колледжу Гедда Ростен, жена Нормана, поэта и драматурга, который тоже когда-то учился в Мичигане. Она взвалила на себя обязанности секретаря Мэрилин, и, хотя временами на нее нападала поэтическая рассеянность, в силу своей любви она умудрялась со всем справляться. Задолго до подъема феминизма Гедда увидела в Мэрилин олицетворение жертвы мужского шовинизма, а также ее собственных разрушительных склонностей. Гедда вышла замуж без большого желания, хотя и по любви, ибо всему предпочитала одиночество с кофе и сигаретами, когда шелк времени струится по ее ладони спокойно, как восход или закат. «О дорогая, разве все это стоит того?» Мэрилин в ответ растерянно и грустно улыбалась, ибо обе они, как никто другой, понимали, сколь безысходна женская доля. Наедине со мной Гедда выступала как общественный сотрудник психиатрического приюта в Хартфорде, сомневаясь, что успехом в кино Мэрилин удастся компенсировать нанесенные жизнью раны. «Ей все время приходится изображать то, чего она сама для себя в жизни еще не решила». Нас с Геддой связывало редкое взаимопонимание, которое даруется близким по духу людям, и объединяла тяга к одиночеству — молчание было для нее и для меня средой обитания, поэтому мы могли находиться в обществе друг друга, почти не разговаривая, и в то же время все равно общаться.

— Вы оба глубоко виноваты, — обронила она как-то днем, когда мы пили чай в музыкальной комнате.

— Но почему?

— Оба мыслите одинаково.

— Что это значит?

— Каждый из вас не может принять то, что, с его точки зрения, не заслужил. Вы перечите друг другу, когда, казалось бы, все прекрасно, и тем самым наказываете себя. — Она вздохнула, как большой знаток в вопросах самоистязания, встряхнула светлыми волосами и рассмеялась. Это была красиво сложенная женщина, которая хранила невинность лет до двадцати пяти, а я оспаривал ее глубокую наивность, которая выглядела как осуждение моих попыток вести ее к победе над поражением. «О Боже, Артур, чего нам всем не хватает для жизни?» Гедда, урожденная Ядвига Ровински, часто рассуждала, как чеховская героиня. Она была из тех, с кем хорошо находиться рядом, хотя было известно, что она берет на себя только горе. Прошло много лет, и она умерла от сигаретного дыма, который с таким упоением вдыхала, а узнав об угрозе, не поверила, что это может погубить ее.

Порой наступали тревожные моменты, когда нельзя было определить, насколько адекватно восприятие Мэрилин. Однажды днем посреди всеобщего шума и гама, в краткий перерыв между съемками, незабвенная Сибел Торндайк, величайшая актриса нескольких десятилетий, обронила: «Эта малышка единственная по-настоящему знает, как вести себя перед камерой». Будто освещенные вспышкой, все подозрения Мэрилин рассеялись, попытки углубить незатейливую роль оказались достойными похвалы и оправдания, и вся беда была в том, что ее окружали сплошные посредственности и мелкие завистники, чтобы не сойти с ума, повторявшие: «Достаточно. Больше не надо». В этот момент показалось, будто я вижу актера, который, вместо того чтобы говорить мой текст, перефразирует его, и я вспомнил, что когда-то это уже чуть было не довело меня до белой горячки, как будто тебя окатили презрением, наступили на горло и над тобой хохочут идиоты. Пережив ее горе как свое, я смог, исполненный раскаяния, сесть рядом с ней и снова надеяться, что нам удастся все преодолеть и обрести внутреннее согласие. Блуждая в этой кромешной тьме в поисках чего-то реального, нетрудно было сойти с ума. Однако реальность вспыхивает, как птица, появляясь на ветке после долгого и утомительного перелета, а отнюдь не сгущаясь, как фантом, из воздуха.

Большое разнообразие в нашу жизнь вносила толпа репортеров, неотступно дежуривших у ворот около дома, то и дело курсирующих в сторону уютного сельского кабачка, находящегося неподалеку. Если в технике англичане заметно уступали американцам, а затем немцам и японцам, то этого нельзя было сказать об их журналистике: в газетах мы выглядели героями из романа нравов, ведущими между собой чинные беседы. Это была чистейшая фантазия авторов — безобидная, беззлобная идиотическая болтовня, появлявшаяся на страницах раза два в неделю. То я спасал Мэрилин от опасного падения с велосипеда, то Мэрилин в пол полосы наставляла венгерскую прислугу, как делать тосты, чтобы не пригорали, по ходу советуя изменить прическу.

Но как-то утром в газете промелькнул разговор, состоявшийся между нами несколькими днями раньше, причем почти дословно. Было жутковато читать отдельные бессмысленные реплики, которыми мы действительно обменялись. Неужели нас кто-то подслушивает? Неужели, устроившись в кабачке, кто-то удачно настроился на нашу волну?

Я поделился своими сомнениями с Ларри, и в доме появился агент Службы безопасности с киностудии, высокий, в плаще, с усами, в грубых башмаках и с раскатистым «р», характерным для Северной Англии. Не представившись венгерской чете и не снимая плаща, он устроил им в гостиной допрос, сверля леденящим взглядом. У меня все похолодело внутри при первых звуках его рыкающего голоса, в то время как он цедил сквозь стиснутые зубы, сохраняя усмешку, оттенявшую кровожадный блеск глаз.

Он начал без обиняков:

— Ближайший рейс на Будапешт в четверг. У вас временный вид на жительство и нет паспортов. Я обещаю, вы улетите на этом самолете и больше никогда не увидите Англию.

Побелевшие от страха супруги испуганно замерли с широко открытыми глазами. Он повернулся к мужу, который обычно обращался к нам очень вежливо, даже робко:

— Сколько вам заплатили, чтобы вы предали господина и госпожу Миллер? — Его душила ярость, раскаленным ветром дохнувшая венграм в лицо.

— Мы не могли знать…

— Не лги, подонок!

Я было решил вмешаться, поскольку не имел оснований их в чем-либо подозревать: полицейский их просто запугивал, выжимая признание. Но, энергично поднявшись с места, он вдруг мило улыбнулся мне, как воспитанный человек:

— Я думаю, это больше не повторится. — И, повернувшись к ним, обронил: — Или я не прав?

— Да, сэр, — в один голос проговорили муж с женой, радостно сделав неожиданное, хотя и вынужденное признание.

— Сколько вам заплатили?

— Пять фунтов, сэр, — недрогнувшим голосом ответил муж, хотя брюки на нем ходуном ходили.

— Что вы еще успели наболтать?

Женщина решила разрядить обстановку:

— Да ничего особенного, только…

— Вы у меня поговорите! Чтоб никаких «только»!

Она испуганно уставилась в ковер.

— Что еще может появиться в печати?