Учебник рисования - Максим Кантор

— А это кто? Неужели? — только и мог вымолвить Гриша.

— А это мой друг Гога, — просто сказал Ле Жикизду.

И уж вовсе пришлось умолкнуть злоязычникам, когда американский президент, навестив Москву, пожелал увидеть элиту свободомыслящей интеллигенции — и поименно перечислил: Дмитрия Кротова, Александра Солженицына, Владислава Тушинского, Георгия Багратиона. И потянулись к Багратиону. Когда Роза Кранц и Яков Шайзенштейн устраивали в Москве неделю Бойса, кто спонсировал предприятие? Конечно, Багратион. Когда партия Кротова устраивала митинг на Красной площади, кто организовал автобусы и горячий обед демонстрантам? Багратион. А когда философ Деррида захотел еще раз навестить Московский университет с лекциями о деконструктивизме, кто ему, спрашивается, билеты купил и гостиницу оплатил? Не знаете? Именно что Багратион, и никто другой.

— Удивляюсь, — сказал в доверительной беседе Аркадий Ситный Леониду Голенищеву, — какие претензии могут быть к Гоге?

— Многим не нравится, Аркаша, — сказал Голенищев, — что Гога работает не в ключе современных новаций.

— Разве? — искренне изумился Ситный. — Объясни мне, если Бритиш Петролеум спонсирует книгу Розы Кранц, значит, Розе Кранц платит деньги Ричард Рейли, не так ли?

— Безусловно.

— И мы можем сказать, что Роза дружит с Дики?

— Можем. Она к нему и на коктейли ходит, и на дни рождения жены.

— Но если Дики дружит с Гогой, значит, Роза дружит с Гогой тоже?

— Конечно. Они с Гогой там всегда и встречаются.

— Так при чем же здесь новации?

— Понимаешь, Розе ведь надо еще и с Дерридой общаться. Вдруг Дерриде Гога не понравится?

— Дерриде? Не понравится? — и министр культуры захохотал. — Дерриде? Как, разве ты не знаешь, что Багратион на свои деньги выпустил собрание сочинений Дерриды?

А Якову Шайзенштейну министр культуры высказал еще более простую мысль:

— Вы ведь в «Актуальной мысли» печатаетесь?

— Да, Аркадий Владленович, там и печатаюсь.

— И страна гордится вашим пером, Яша. Я лично зачитываюсь вашей колонкой.

— Спасибо, Аркадий Владленович.

— У вас, кстати, с собственником издания отношения хорошие? Трений нет? Знаете, в нашем капиталистическом мире приходится думать о таких мелочах.

— С Балабосом? Нормальные отношения.

— Если возникнут проблемы, скажите мне. Или — еще лучше — попросите Георгия Константиновича Багратиона, он ближайший друг Ефрема Балабоса.

Яков Шайзенштейн вздрогнул. Глаза его, вечно смеющиеся лукавые глаза светского человека, который знает последнюю шутку, потухли. Давно с ним никто не осмеливался говорить подобным образом.

— Как прикажете понимать вас, — спросил Шайзенштейн, — вы на что намекаете? Я ведь вам не Петя Труффальдино — по заказам не пишу.

— Да Господь с вами, Яша, — ахнул Ситный и потряс руку Шайзенштейна двумя своими пухлыми руками, — неужели вы думаете, что я вас недооцениваю? Я лишь хотел вам сказать, что у вас больше друзей, чем вы думаете. Вот и Гога о вас с восторгом отзывается. Кстати, приезжайте ко мне на дачу в эти выходные — и с Гогой пообщаетесь. У него монография выходит, не хотели бы вступительную статью написать? Шучу, шучу, ваши убеждения знаю — ну так порекомендуете кого-нибудь.

Словом, понемногу противоречия сглаживались. Надо было только пристальней разглядеть коллегу — и полюбить. На то и министр культуры, чтобы помочь творцам узнать и понять друг друга. Отныне прогрессивный интеллигент знал, что есть некие области жизни, где обществом принято использовать язык новаций, — и есть другие области, где язык используется иной, сообразный значению места. Там, где обитают люди негосударственного значения, можно и квадратики на стенах повесить, но в местах обитания мужей государственных потребен иной стиль: там дела серьезные решают. Собственно говоря, интеллигенту указали границы его обитания: от сих до сих можно рисовать квадратики, бегать нагишом и лаять пуделем; а вот за этой чертой — извините, здесь мы уже нуждаемся в мраморных статуях. И, подумав, прогрессивный интеллигент с этим делением согласился. В самом деле, сказал он себе, я ведь и не собирался ставить мраморные статуи президенту? Так что мне не обидно, что их ставит кто-то другой. Мне ведь не запрещают рисовать квадратики там, в углу? И он успокоился. Сферы, отведенной во владение Якову Шайзенштейну, вполне было достаточно для любых — самых дерзновенных — амбиций. А соседнюю сферу, не столь важную для человека умственного, т. е. сферу государственных интересов, правительственных заказов, политических выкрутасов, — передали в ведение Багратиона, так есть ли причины ссориться? Тем более что щедрый Гога Багратион завел обыкновение подкармливать своих молодых коллег: то заказчик подбросит, а то и просто сотенную сунет. И если возникали у иного свободомыслящего интеллигента материальные вопросы, — не обинуясь, шел он к Гоге Багратиону, и тот, с улыбкой, доставал из кармана купюру: бери, коллега, — все мы служители муз. И не жгло чувство стыда: брал же интеллигент в прежние времена зарплату в кассе своего института? А Гога, чем он не институт? Деньги у него прямо из бюджета, непосредственно из Министерства финансов. Так какая же разница, у кого брать? Подай нам, скорбным интеллигентам, щедрый Гога, ты ж государственный деятель! Подай на свободную мысль!

Если при Советской власти Багратион был богат, то в демократическом государстве он сделался ошеломляюще богат. В духе времени вложил он заработанное в алюминиевые карьеры и нефтяные скважины, сделался членом совета директоров газовой компании, открыл офшорное предприятие, и его танкеры возили с побережья Колумбии в землю басков грузы (а какие — иди спроси). Не брезговал он и мелким бизнесом: держал сеть оптовых рынков и дома терпимости — в Боготе, Тбилиси и Москве. Впрочем, может быть, и наговаривали на скульптора завистники. Допустим, касательно дома терпимости в Боготе проверить факты затруднительно: чего там только, в Боготе, нет; дом терпимости в Тбилиси, по рассказам очевидцев, оказался попросту квартирой, населенной многочисленными родственницами скульптора; но что касается дома терпимости в Москве, то сам скульптор даже и не знал, что в одной из его квартир творится, — и размещался там, конечно же, никакой не дом терпимости, но обыкновенный массажный салон.

В комнате такого массажного салона, принадлежащего Багратиону, и происходил диалог между девушкой Анжеликой и Александром Кузнецовым. Из комнаты только что удалился клиент, и теперь Кузнецов (новые знакомые устроили его в салон охранником) и девушка, только что отработавшая смену, сидели на измятой постели и беседовали. Каждый был одет сообразно занимаемой должности: Кузнецов — в камуфляжную форму, девушка — в белые чулки и кружевное белье.

— Думаешь, удастся на квартиру-то набрать? — сказала девушка.

— А ты сколько накопить хочешь?

— Тысяч пятнадцать надо накопить. Мне в центре не надо. Тут у вас в Москве такие цены, одуреть можно. Мне однушечку, на окраине. Я в Выхино хочу. Там сейчас хорошие стройки идут. Мы с подружками ездили, смотрели, — и она так сказала это слово, «подружки», точно она ездила с другими школьницами и смотрели они город, а потом сходили в кино, — мы прикинули с девочками, меньше пятнадцати тысяч — ну, никак не выходит.

— Рублей? — спросил Кузнецов.

— С ума сошел, каких рублей. Что ты сегодня за рубли купишь. Гроб, и тот не купишь.

— Это много.

— А я что говорю. Много, конечно. Так ведь я ж откладываю.

— Много откладываешь?

— Ну, как получается. Иногда триста в месяц откладываю, иногда шестьсот, — гордо сказала Анжелика, — мы же здесь на всем готовом. Тратиться не надо. Вот только на белье трачусь: если клиент порвет — считается, сама виновата. Надо возместить. Белье, знаешь, какое дорогое.

— Разве дорогое? — спросил Кузнецов, покупавший трусы и майки на вещевом рынке.

— Тут белье особое нужно. За трусики сто баксов можно отдать. И больше можно. Лариска за двести купила. А лифчики, знаешь, почем?

— Не ври.

— Да ты посмотри на мой лифчик! — но Кузнецов смотрел в сторону.

— Ты посмотри!

— Не хочу.

— Я бы дешевые купила, так ведь любить не будут, — сказала она, и Кузнецову стало отчего-то неприятно.

— Если по шестьсот откладываешь, — сказал он, — то, значит, скоро накопишь. Только шестьсот у тебя не выходит.

— А ты откуда знаешь?

— Ты им-то сколько отдаешь? — спросил Кузнецов. — Они у тебя деньги сразу забирают? У вас по неделям расчет? — Расценки он знал: клиенты всегда договаривались с хозяйкой громко, не стесняясь друг друга и охрану. — Хозяину ты сколько должна? А хозяйке?

— За час — девяносто, — сказала Анжелика.