Паутина и скала - Томас Вулф

– Давай сядем здесь, – предложил Джордж, указав на один из свободных столиков.

Генрих, беспокойно глянув в одно из окон на дымный хаос внутри, в котором темные фигуры теснились, толкались, словно души, затерянные в тумане, в мареве Валгаллы, согласился и сел, однако не мог скрыть разочарования.

– Там замечательно, – сказал он. – Сразу видно.

К ним устремилась крестьянка, державшая в каждой сильной руке по шесть пенящихся кружек крепкого октябрьского пива. Улыбнулась с напускным дружелюбием.

– Светлого или темного?

Они ответили:

– Темного.

Она тут же поставила перед ними две пенящиеся кружки и удалилась.

– И это все ради пива? – спросил Джордж. – Почему? Зачем для этого идти сюда? Чего ради знаменитые пивоварни настрои shy;ли здесь павильонов, если Мюнхен славится пивом, и в городе сотни пивных ресторанов?

– Оно так, – ответил Генрих, – но, – он улыбнулся и сделал ударение на этом слове, – это октябрьское. Оно вдвое крепче обычного.

Они взяли громадные глиняные кружки, улыбнувшись, чок shy;нулись со словом «Прозит» и на ледяном, резком, бодрящем воздухе стали пить большими глотками холодную жидкость, разно shy;сящую теплом по их венам свою мощную энергию. Повсюду во shy;круг люди ели и пили. За соседним столиком крестьянская семья в ярких одеждах заказала пива и теперь, развернув принесенные с собой бумажные свертки, выложив на стол гору еды, все приня shy;лись основательно пить и есть. Глава семьи, крепкий, пышноусый мужчина в белых шерстяных чулках, которые облегали его мощ shy;ные икры, но оставляли голыми ступни и колени, вынул из кар shy;мана большой нож и отрезал головы у нескольких соленых ры shy;бин, красиво отливавших золотом в вечернем свете. Женщина до shy;стала булочки, пучок редиски, из другого свертка большой кусок ливерной колбасы. Дети, мальчик и девочка со спадавшими спе shy;реди на плечи длинными белокурыми косами, оба насторожен shy;ные, голубоглазые, неотрывно, будто голодные животные, молча смотрели, как родители нарезают и делят еду. Через минуту с той же молчаливой, жадной сосредоточенностью все они пили и ели.

Все вокруг ели; все вокруг пили. Какой-то зверский голод – безумный, неутолимый, зарящийся на все мясо жареных быков, все колбасы, всю соленую рыбу в мире, мучительно донимал Джорджа. На свете не существовало ничего, кроме Еды – восхи shy;тительной Еды. И Пива – Октябрьского Пива. Мир представлял собой огромную единую Утробу – небес, выше Рая Насыщения и Обжорства, не существовало. Все душевные муки здесь были забыты. Что знают эти люди о книгах? О картинах? О множестве волнений души, о противоречиях и терзаниях духа, надеждах, странах, ненависти, неудачах и честолюбивых устремлениях, всей лихорадочной сложности современной жизни? Эти люди живут только ради того, чтобы есть и пить – и в ту минуту Джор shy;джу казалось, что они правы.

Двери огромного павильона без конца открывались и закры shy;вались, внутрь терпеливо протискивался нескончаемый поток любителей пива. А изнутри Джордж слышал гром большого духо shy;вого оркестра и рев пяти тысяч пьяных от пива голосов, сливав shy;шихся в ритмах песни «Trink, Trink, Briiderlein, Trink»[35].

Зверский голод терзал Джорджа и Генриха. Они громко ок shy;ликнули расторопную официантку, когда та проходила мимо, и услышали от нее, что если хотят горячей еды, то надо войти внутрь. Однако через минуту она направила к их столику женщи shy;ну с громадной корзиной всяческой холодной снеди. Джордж взял два восхитительных бутерброда с соленой рыбой и луком и большой кусок печеночного паштета с корочкой по краям. Ген shy;рих тоже взял несколько бутербродов, и, заказав еще по литру темного пива, они с жадностью принялись за еду. Наступила тем shy;нота. Все постройки и увеселительные предприятия Ярмарки яр shy;ко светились; из громадного, пронизанного светом мрака ночи волнами доносились громкий рев и бормотание толпы.

Когда они прикончили бутерброды и допили пиво, Генрих предложил сделать решительную попытку найти места внутри, и Джордж, до сих пор питавший сильное отвращение к спертому воздуху и шумному хаосу в павильоне, к своему удивлению обна shy;ружил, что с радостью готов присоединиться к громадной толпе в насыщенном пивными парами заведении. На сей раз он покор shy;но встал в очередь терпеливых немцев, медленно проходящих че shy;рез дверь, и вскоре обнаружил, что, окутанный пьяным шумом, терпеливо бродит вместе с толпой, медленно расхаживающей по громадному залу в поисках мест. Через некоторое время, при shy;стально вглядываясь сквозь облака и завесы дыма, клубящегося в большом павильоне, словно над полем битвы, Генрих обнаружил два свободных места за столом почти в центре зала, где на квад shy;ратном деревянном, окутанном дымом помосте сорок человек в крестьянских костюмах оглушительно играли на духовых инст shy;рументах. Оба устремились к этим местам, натыкаясь на спокой shy;но сносящих это осоловевших от пива людей.

Наконец в самом центре этой шумной суматохи они торжест shy;вующе уселись за стол, победно переводя дыхание, и немедленно заказали два литра темного и две тарелки свиной колбасы с кис shy;лой капустой. Оркестр трубил мотив «Ein Prosit! Ein Prosit!», лю shy;ди по всему залу вставали из-за столов, сцеплялись согнутыми в локте руками, поднимали кружки и, ритмично раскачиваясь взад-вперед, горланили эту замечательную застольную песню.

В этих человеческих кольцах по всему огромному, задымленно shy;му залу было нечто почти сверхъестественное и ритуальное: нечто, связанное с сущностью племени, сомкнутого в эти кольца, нечто чуждое, таинственное, словно Азия, нечто более древнее, чем древ shy;ние варварские леса, нечто раскачивающееся вокруг алтаря, при shy;носящее человеческие жертвы и пожирающее горелое мясо.

Зал оглашался их могучими голосами, содрогался в такт дви shy;жению их могучих тел, и при виде того, как они раскачиваются взад-вперед, Джорджу казалось, что им не может противостоять ничто на свете – что они должны сокрушать все, против чего вы shy;ступят. Теперь он понимал, почему другие народы так боялись немцев; внезапно его самого охватил такой жуткий, смертельный страх перед ними, что сердце замерло. У него возникло ощуще shy;ние, что он спал, пробудился в незнакомом, варварском лесу и увидел склоненные над собой злобные варварские лица: светло shy;волосые, светлоусые, эти люди опирались на толстые древки сво shy;их копий, сидели на своих щитах из высушенной кожи и взира shy;ли на него сверху вниз. Он был окружен ими, спасения не было. Джордж подумал обо всем привычном, и оно показалось очень далеким, принадлежащим не только другому миру, но и другой эпохе, отделенным веками от этого древнего темного леса вар shy;варских времен. И теперь он чуть ли не с пылким дружелюбием думал о чуждых, смуглых лицах французов, их цинизме и непо shy;рядочности, их быстрых, возбужденных голосах, их мелочности, их низменных нравах; теперь даже все их ветреные, обыденные супружеские измены казались отрадными, привычными, весе shy;лыми, очаровательными, исполненными такта. И об упрямых англичанах с их трубками, пивными, горьким пивом, туманом, изморосью, их женщинами с манерными голосами и длинными зубами – все это теперь представлялось очень сердечным, отрад shy;ным, привычным, и Джорджу хотелось оказаться среди тех лю shy;дей.

Но внезапно кто-то взял его под руку, и сквозь шум он рас shy;слышал, что обращаются к нему. Повернул голову и увидел весе shy;лое, раскрасневшееся, улыбающееся лицо хорошенькой девуш shy;ки. Она добродушно, шаловливо потянула его за руку, что-то ска shy;зала и указующе повела подбородком. Джордж повернулся в дру shy;гую сторону. Рядом с ним стоял молодой человек, ее приятель; он, тоже радостно улыбаясь, предложил Джорджу взять его под руку. Джордж взглянул на другую сторону стола и увидел Генри shy;ха, его желтоватое, унылое, рябое лицо было таким улыбающим shy;ся, радостным, каким Джордж его еще не видел. Он кивнул Джорджу. Через секунду все они сцепились за руки, раскачива shy;лись и пели в такт реву этих оглушительных голосов, раскачива shy;лись и пели все вместе, а оркестр играл «Ein Prosit!». Наконец музыка прекратилась, но теперь все барьеры рухнули, все, раскрас shy;невшиеся и счастливые, улыбались друг другу, когда песня кон shy;чилась, Джордж с Генрихом присоединили свои голоса к одобри shy;тельному реву толпы. Потом смеясь, улыбаясь, разговаривая, все сели снова.

И теперь больше не было отчужденности. Не было барьеров. Все вместе пили, ели, разговаривали. Джордж пил холодное крепкое пиво литр за литром. Пивные пары ударяли ему в мозг. Он был торжествующим и счастливым. Безбоязненно говорил на своем ломаном, скудном немецком. Генрих время от времени по shy;могал ему, но это было неважно. Ему казалось, что этих людей он знал всю жизнь. Девушка с веселым, красивым лицом оживлен shy;но пыталась выяснить, кто он и чем занимается. Джордж под shy;дразнивал ее. Не открывал правды. Говорил то одно, то другое. Что он бизнесмен, норвежец, австралиец, плотник, матрос, все, что приходило в голову, а Генрих, улыбаясь, поддерживал его во всех дурачествах. Но девушка захлопала в ладоши и восторженно закричала «Нет», она знает, кто он – художник, живописец, творческая личность. Генрих с улыбкой слегка кивнул и сказал, что Джордж не художник, писатель – он назвал его поэтом. И все удовлетворенно закивали, девушка снова восторженно захло shy;пала в ладоши и выкрикнула, что она это знала. И теперь они все вместе пили, снова сцепясь руками, раскачивались кольцом. Вскоре, поскольку уже было поздно, и люди начали покидать павильон, они поднялись вшестером, эта девушка, еще одна, двое парней и Генрих с Джорджем, и направились к выходу, с песней, сцепясь за руки, сквозь счастливую поющую толпу.