Голубой Марс - Ким Робинсон

– Мы отправимся по легкому маршруту. Сначала по лощине Ванга, а потом по большому кольцу до северного. Я собиралась добраться туда, пока еще лето.

– Вообще-то сейчас Эл-эс-200. Но да, звучит хорошо. – Его сердце отбивало 150 ударов в минуту.

Как выяснилось, у Энн имелось при себе все необходимое оборудование. На следующее утро, когда они влезли в костюмы, она указала ему на консоль:

– Пока здесь, сними ее.

– Вот те на! – воскликнул Сакс. – Я… разве это не часть системы костюма?

Это действительно было так, но Энн покачала головой.

– Костюм автономный.

– Полуавтономный, насколько я знаю.

Она улыбнулась.

– Да, но консоль не обязательна. Видишь ли, она связывает тебя со всем остальным миром. Она приковывает тебя к пространству-времени. Давай сегодня будем только в лощине Ванга и больше нигде. Этого нам хватит.

Этого хватило. Лощина, широкая и выветренная, рассекала более отвесные хребты как гигантский разрушенный водоотвод. Бо́льшую часть дня Сакс следовал за Энн по мелким ущельям, находившимся внутри этой лощины, карабкаясь по ступеням высотой по пояс и часто помогая себе руками, но лишь изредка чувствуя, что падение его убьет или причинит нечто большее, чем растяжение связок.

– Это не так уж опасно, как я думал, – признался он. – Это так ты обычно занимаешься скалолазанием?

– Это вообще не скалолазание.

– А-а.

После этого она стала выбирать более крутые ступени. И этот риск, строго говоря, выглядел необоснованным.

Во второй половине дня они подошли к невысокой стене, изрезанной горизонтальными трещинами. Энн начала по ней взбираться без веревок и крючьев, и Сакс, стиснув зубы, последовал за ней. Когда, вцепившись носками ботинок и горящими пальцами в мелкие щели, он подобрался к вершине, то оглянулся на лощину Ванга, и та вдруг показалась ему намного более крутой, чем раньше. От нахлынувшего волнения у него задрожали напрягшиеся мышцы. Оставалось лишь завершить подъем, и он поспешил дальше, время от времени рискуя, так как щели, за которые он цеплялся, становились все у́же. В базальте, чью темно-серую массу разбавляли ржавые и желтоватые вкрапления, трещин оказалось совсем мало. Он сосредоточил все внимание на той, что находилась метром выше его глаз, собираясь ею воспользоваться, – но достаточно ли она глубока, чтобы он сумел ухватиться за нее кончиками пальцев? Нужно было как-то это выяснить. Набрав в грудь побольше воздуха, он подтянулся и попробовал уцепиться за щель, но она была совсем неглубокой. С быстрым рывком, издав невольный хрип, он поднялся выше нее и ухватился за что-то, чего даже не видел, и очутился рядом с Энн. Та, тяжело дыша, спокойно сидела на узком выступе.

– Старайся больше работать ногами, – посоветовала она.

– А-а.

– Похоже, эта стена все-таки захватила твое внимание, а?

– Да.

– И с памятью проблем не возникло, да?

– Не возникло.

– Поэтому я и люблю лазать по скалам.

Позже в тот день, когда лощина немного выровнялась и расширилась, Сакс спросил:

– Значит, у тебя тоже были проблемы с памятью?

– Давай потом об этом поговорим, – сказала Энн. – Глянь лучше на эту трещину.

– Ой, и правда.

Той ночью они спали в мешках под прозрачным грибовидным навесом, достаточно широким, чтобы вместить человек десять. На этой широте и при такой сверхтонкой атмосферой сила ткани выглядела особенно впечатляюще, сохраняя внутри давление в 450 миллибар и не допуская каких-либо вспучиваний по всей своей площади. Прозрачный материал был туго натянут, но не тверд, а значит, явно сохранял давление, намного меньшее того, на какое был рассчитан. Когда Сакс вспомнил, как им приходилось хоронить свои ранние жилища под многометровыми слоями камней и мешков с песком, чтобы те не взрывались, то пришел в изумление от последовавших за этим достижений науки в создании новых материалов.

Когда он рассказал об этом, Энн кивнула.

– Мы теперь сами не в состоянии понимать собственные технологии.

– Да, хотя это, наверное, понять можно. Просто трудно поверить.

– Кажется, я вижу разницу, – непринужденно проговорила она.

Почувствовав себя более уверенным, он вновь заговорил о памяти.

– У меня случаются провалы, как я их называю. Тогда я не могу вспомнить, о чем думал последние несколько минут или больше, скажем, до часа. По всей вероятности, это происходит из-за нарушений краткосрочной памяти, как-то связанных с колебаниями мозговых волн. И события давнего прошлого тоже, боюсь, кажутся очень смутными.

Хмыкнув в ответ, она долго не отвечала, а затем призналась:

– Я совершенно забыла себя. Мне кажется, сейчас во мне кто-то другой. Частично. Кто-то противоположный. Моя тень или тень моей тени. Посаженное и выросшее внутри меня.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сакс с опаской.

– Противоположность. Она думает о том, о чем не подумала бы я. – Она отвернулась, словно в застенчивости. – Я называю ее Контр-Энн.

– И какая… она из себя?

– Она… не знаю. Эмоциональная. Чувствительная. Глупая. Плачет при виде цветка. Думает, что все делают все, на что способны. И тому подобный бред.

– А раньше ты никогда такой не была?

– Нет, нет и нет. Это все чепуха. Но теперь я чувствую все это так, будто оно реально. Так что теперь есть Энн и Контр-Энн. И… возможно, третья.

– Третья?

– Так кажется. Кто-то, кто не относится ни к одной из первых двух.

– И как ты… ну, ты как-нибудь ее называешь?

– Нет. У нее нет имени. Она неуловима. И молода. У нее немного мыслей, но те, что есть, – странные. Это не Энн и не Контр-Энн. Она чем-то похожа на Зо, ты знал ее?

– Да, – ответил Сакс, удивившись. – Она мне нравилась.

– Правда? А мне она казалась кошмарной. Но все равно… во мне теперь тоже есть что-то такое. Три личности.

– Странно, если подумать.

Она рассмеялась.

– Разве это не у тебя была воображаемая лаборатория, где хранились все твои воспоминания, каталогизированные по номерам комнат или вроде того?

– Это была очень действенная система.

Она снова рассмеялась, теперь сильнее. Видя это, расплылся в улыбке и он, даже несмотря на свой испуг. Три Энн? Он и одну-то не мог понять.

– Но часть этой лаборатории я теряю, – сказал он. – Целые куски прошлого. Некоторые видят память как систему узлов, поэтому, если применять метод «дворца памяти», это вполне может отразиться и на соответствующих физических системах. Но если каким-то образом потерять узел, то и вся сеть вокруг него пропадет. Поэтому я, например, натыкаюсь в литературе на какое-нибудь упоминание о своей работе и пытаюсь вспомнить, как это делал, с какими сталкивался методологическими проблемами и все такое, и целый пласт, целая эпоха просто отказывается ко мне возвращаться. Будто ничего этого и не было.

– Проблемы во «дворце».

– Да. Я никак этого не предполагал. Даже после моего… инцидента… я был уверен, что с моей способностью… думать ничего не случится.

– Ты и сейчас вроде бы неплохо можешь думать.

Сакс потряс головой, припоминая свои провалы, затмения и прескевю, как их называл Мишель. Мышление было не только аналитической или когнитивной способностью, но чем-то более широким… Он попытался описать, что происходило с ним в последнее время, а Энн внимательно его слушала.

– В общем, я перечитал последние статьи об исследованиях памяти. Это теперь очень интересная и актуальная тема. Урсула и Марина с ахеронскими учеными мне помогали. И мне кажется, у них получилось кое-что, что нам поможет.

– Что, лекарство для памяти?

– Да. – Он объяснил ей, как действует анамнетический комплекс. – Так вот. Я считаю, что его стоит опробовать. Только я пришел к убеждению, что лучше всего будет, если собрать несколько человек из первой сотни в Андерхилле и принять его вместе. В процессе вспоминания очень важен контекст, и хорошо, если мы будем при этом видеть друг друга. Это интересно не всем, но на удивление многим из первой сотни.

– Не так уж это и удивительно. А кому?

Он перечислил всех, с кем уже связывался. Как ни печально было это признавать, это оказалась бо́льшая часть тех из них, кто остался в живых. Всего около дюжины человек.

– И все мы хотели бы, чтобы и ты была там. А я хотел бы этого сильнее всего.

– Звучит интересно, – сказала Энн. – Но сначала нам придется пройти кальдеру.

Идя по скалам, Сакс вновь поражался каменной реальности этого мира. В основе его лежали: камень, песок, пыль, частицы. И над ним – темное, шоколадного оттенка небо, беззвездное в этот день. Большие, визуально неопределимые расстояния. Отрезок в десять минут. Будто целый час, если идти пешком. Усталость в ногах.

И их окружили кольца кальдер, которые выдавались далеко в небо, когда они были в середине центрального кольца, откуда более новые и глубокие кальдеры выглядели большими углублениями в круглых стенах. Кривизна планеты здесь никак не влияла на перспективу и была незаметна, тогда как скалы четко виднелись на расстоянии даже в тридцать километров. В итоге это казалось Саксу большой огороженной территорией. Парк, каменный сад, лабиринт, отделенный единственной стеной от остального мира, – мира, который, пусть и оставался скрыт, но влиял на все, что было здесь. Кальдера была велика, но не настолько. Здесь нельзя было спрятаться. Внешний мир вливался сюда и наводнял разум. И при всей его вместимости в сотни триллионов бит информации, при всей величине нейронного массива в голове осталось место для одной только мысли, захватившей все сознание, живой и способной лишь твердить: скала, обрыв, небо, звезда.