Голубой горизонт - Уилбур Смит

Как только зашла луна, бин-Шибам и Мансур повели отряд защитников на разведку. Каждый взял с собой по двадцать человек, и они постарались незаметно добраться до вражеских укреплений. Хотя турки и ожидали подобной вылазки, отряд Мансура почти добрался до укрепления, прежде чем один из турок увидел их и выстрелил из мушкета. Пуля пролетела мимо головы Мансура, и он крикнул своим людям:

– За мной!

Он пробрался в амбразуру, прыгнул на ствол пушки и пробежал по нему, одновременно ударив в горло того, кто в него стрелял. Тот выронил мушкет, который пытался перезарядить, и обеими руками схватился за обнаженный клинок. И когда Мансур потянул оружие назад, оно до кости прорезало плоть и сухожилия на пальцах обеих рук. Мансур перепрыгнул через дергающееся тело и побежал мимо турецких пушкарей, которые еще не проснулись до конца и выпрастывались из одеял. Мансур убил еще одного, ранил третьего, и турки с криками убежали в ночь. Его люди преследовали их, а сам Мансур загнал в запальное отверстие пушки острие – одно из нескольких висевших у него на поясе; один из его людей десятком сильных ударов молотом глубоко вбил его.

Они побежали по соединительной траншее к соседнему укреплению. Здесь пушкари не спали и ждали их с пиками и топорами. Через несколько секунд образовалась кричащая, борющаяся масса людей, и Мансур понял, что до второй пушки им не добраться. С тыла по соединительной траншее подбегали все новые враги.

– Назад! – закричал Мансур, и они перебрались через стены укрепления как раз в тот момент, когда подскакали с лошадьми Истаф и еще несколько человек. Они проскочили через городские ворота, а сразу за ними вернулся отряд бин-Шибама.

Здесь они установили, что потеряли пятерых убитыми, еще десять были ранены. На рассвете они увидели, что турки раздели этих пятерых и развесили их перед укреплениями. Оба отряда сумели вывести из строя всего две пушки, а оставшиеся восемь продолжили стрельбу. За несколько часов каменные ядра свели на нет все ремонтные работы, проделанные за ночь. В середине дня удачный выстрел обрушил и превратил в обломки целых двадцать футов стены. Оглядывая ущерб с высоты минарета, Дориан предрек:

– Еще неделя, и Заян будет готов к приступу.

Этой ночью двести воинов племен авамир и дам оседлали лошадей и покинули город. На следующий день, как обычно, муэдзин с минарета главной мечети города пронзительно призвал правоверных к молитве. Отозвались обе стороны: большие пушки прекратили стрельбу, турки сняли свои круглые шлемы и склонились под пальмами, защитники на парапетах сделали то же самое. Прежде чем присоединиться к молитве, Дориан иронически улыбнулся тому, что обе стороны молят о победе одного и того же Бога.

Но на сей раз ритуал изменился. После молитвы стены крепости объехали глашатаи Заяна аль-Дина и прокричали защитникам на парапетах:

– Слушайте слова подлинного калифа! Тех из вас, кто покинет обреченный город, пропустят беспрепятственно. Можете взять свою лошадь и оружие и вернуться к своим шатрам и женам. Того, кто принесет мне голову кровосмесителя и узурпатора аль-Салила, получит в награду лакх золотых рупий.

Защитники насмехались над глашатаями. Тем не менее ночью еще тысяча воинов выехала через ворота. Прежде чем уехать, к Дориану явились два шейха.

– Мы не трусы и не предатели, – сказали они, – но это не бой для мужчины. В пустыне мы поедем с тобой на смерть. Мы любим тебя, как любили твоего отца, но не хотим умирать здесь, как собаки в клетке.

– Идите с моим благословением, – ответил им Дориан, – и пусть Бог всегда будет к вам милостив. Я знаю, что вы снова пойдете со мной.

– Мы будем ждать тебя, аль-Салил.

На следующий день во время молитв, когда замолчали пушки, глашатаи снова объехали стены города.

– Истинный калиф Заян аль-Дин отдает город на поток и разорение. Когда калиф войдет в город, все мужчины и женщины, найденные в его стенах, будут подвергнуты пыткам и казнены.

На этот раз им ответило лишь несколько голосов. На следующую ночь город покинула почти половина защитников. Турки выстроились, пропуская уезжающих, и не делали попыток их остановить.

– Ты рассеяна, моя дорогая. – Каролина Кортни вопросительно смотрела в лицо дочери. – Что тебя так тревожит?

Помимо краткого приветствия, Верити не сказала матери ни слова с тех пор, как поднялась на палубу «Арктура» из большой каюты отца. Почти все утро заняла встреча с военным командиром калифа Кадемом ибн-Абубакером. Теперь Верити стояла у борта и смотрела, как быстрая фелука отвозит генерала на берег. Девушка переводила отцу отчет Кадема и приказ калифа усилить блокаду залива, чтобы помешать какому бы то ни было кораблю покинуть город, когда он будет захвачен.

Верити вздохнула и повернулась к матери.

– Осада входит в заключительную стадию, – послушно сказала она.

Они с матерью никогда не были близки. Каролина – нервная, истеричная женщина. Муж полностью подавил ее, и у нее не оставалось ни времени, ни сил для роли матери. Как ребенок, она не способна была на чем-то долго сосредоточиваться, и ее мысли порхали с предмета на предмет, как бабочка в весеннем саду.

– Я буду так рада, когда этот ужас закончится и твой отец воздаст по заслугам негодяю аль-Салилу. Тогда мы забудем об этой страшной истории и вернемся домой.

Для Каролины домом было консульство в Дели. За каменными стенами, в ухоженном саду и в прохладных дворах с журчащими фонтанами она была в безопасности, отъединена от жестокого, чуждого мира Востока. Она почесала шею и негромко застонала. Белую кожу покрывала алая сыпь. Влажный тропический воздух и постоянное пребывание в закрытой каюте усиливали ее обычную потницу.

– Принести тебе охлаждающей мази? – спросила Верити. Она всегда удивлялась тому, как легко мать заставляла ее чувствовать себя виноватой. Она прошла туда, где в углу юта в широком гамаке, подвешенном капитаном Корнишем, лежала Каролина. Парусиновый навес бросал на нее тень, но позволял прохладному пассату обвевать ее полное влажное тело.

Верити склонилась к ней и принялась втирать в воспаленную зудящую сыпь белую мазь. Каролина лениво помахала рукой. Ее кольца с бриллиантами глубоко впились в отечную белую кожу. Стройная коричневая девушка-индианка в красивом шелковом наряде протянула с другой стороны блюдо со сластями. Каролина выбрала розовый кубик рахат-лукума. Когда девушка начала подниматься, Каролина остановила ее повелительным щелчком пальцев, взяла еще два кусочка ароматного желе и положила в рот. Она жевала с детским удовольствием, сахарная пудра белым налетом покрыла ее губы.

– Как по-твоему, что будет с аль-Салилом и его сыном Мансуром, когда их схватит Кадем ибн-Абубакер? – мягко спросила Верити.