Охота на магов: путь к возмездию (СИ) - Росс Элеонора

— Быстрее, идем!

***

В чрезвычайно жаркое время, когда двигаться и совершать какую-то деятель совсем не хотелось, Анариэль вышел из конюшни и в полной решимости отправился во двор. Все утро велено ему было контролировать вырубкой лесов на востоке, напрягая связки и истощаясь от природного наказания — иначе это не назвать. День был словно присыпан пеплом: все казалось бессмысленным, никчемным, точно буря отметила привычное и превратила в пошлость. Появлялось новое беспокойство, с которым он не мог справиться, даже советы Леотар не помогали — глубокое дыхание выдалось бесполезным. Перед зданием слабый ветер нагнал вдруг на него резкую тоску по снежным горам, морозу и леденящего утра. Сада в замке не было: ни чьи руки не доходили, чтобы посадить в пустующих клумбах цветы, переделать беседку и вымести с дальнего двора остатки деревьев. Благо лес вырубили, да сгнившиеся доски убрали с дороги. Анариэль уже повернул вовнутрь, как краем глаза уцепил Афелису, сидящую на скамье. Среди ошметков стройки, пыли, грязи, она, понурив голову, что-то читала, согнув обложку. Лица ее не было видно: лишь вздымающуюся грудь, жадно хватавшую воздух, от какого перехватывало дыхание. С неожиданным облегчением Анариэль двинулся к ней, рассчитывая на беседу, какой давно сторонился, но какая еще сильнее тяготила его с каждым днем. Он все остерегался, наблюдая из далека: настроение ее иногда до того резко менялось, что и предугадать нельзя, что случиться через какое-то мгновение.

— Здравствуй, Афелиса, — поздоровался он издалека, слегка кланяясь, — не лучшее ты место выбрала. Среди грязи, да пыли… что же у Вас? Никаких дел нет на ближайшее время?

Она взглянула на него, заправив прядь за ухо. Пододвинулась, и, указывая на место, предложила присесть. Тогда Анариэль смог рассмотреть то, что пряталось за волосами: взгляд ее был опечален, губы, бездвижные, дернулись лишь при немом предложении. Он понимал ясно, что ее волновало до сей поры: Хакан никак не покидала ее память, разрезала воспоминания о былом, точно ту счастливую, беззаботную половину жизни унесла с собой. Однажды, после рокового вечера, Афелиса рассказала обо всем, плача и всхлипывая, что не верить в искренность чувств было нельзя. То время повлекло еще одно несчастье — Диамет упрямо избегала разговоров, встреч, отказывалась от визитов, и неизвестно было, чем она увлекала себя взаперти. Скорбеть — это, пожалуй, единственное, чем терзает себя человек, оказавшийся на грани собственной смерти. И она чуть ли не пошатнулась. Об этом проговорила она вскользь, невинно улыбаясь, точно в шутку, чтобы не навести шуму. Иначе бы не оставили ее более наедине, зная, какой исход этому грозит.

— Доброго дня тебе, Анариэль, — сказала она это с добродушной улыбкой, — не так уж и не плох двор. Зря Вы его недооцениваете. По крайней мере, хорош тем, что никто не придет сюда. Значит, здесь полное уединение и прохлада. Иногда. И этому можно порадоваться. Не вижу ничего ужасного… В ближайшее время я хочу, в конце концов, дочитать сказание об Озапе, хоть и клонит в сон. Хочется взять за ум, пока он совсем не прокис бумажками.

Согнув край страницы, она отложила книгу и, прикрыв глаза, прильнула к спинке. Анариэль, точно по ее указанию, сел рядом, да все глядел неотрывно, ища изменения: «Не стоит говорить о личном. Знаю, чем это может кончиться». А кончалось обыкновенно полным ее отстранением от всего мира. Но дела государства всегда решались в срок, вопреки апатии, разъедавшей душу.

— Сказание об Озапе? — спросил он, заглядывая на перевернутую книгу, — ты ведь уже читала это. Или я забываюсь?

— Читала. Вот, перечитываю. Я же говорила, что давно хотела взяться за нее. Но… некоторые заботы меня лишают этого, — она потянулась, шаркая носками по плитам, — когда в первый раз прочитала, показалось, что не поняла все вполне. То есть мне ясен его поступок, предательство, то, как он племя уводил, но мысли не понять. Сказание легендарное, и в нем наверняка что-то есть. Хочу отвлечься, зачитаться так, чтобы хотя бы пару минут не вспоминать о происходящем здесь. А считаю я так, что есть в нем что-то, потому, что предки не соврали нам! Рубин не возродился, он жил, и будет жить вечно. Сейчас он в состоянии сна, и энергии никакой нет. Не понимаю, откуда пошло то, что он мертв.

— От чернокнижников, — заключил Анариэль, — они придумали всякого, чтоб нас запутать. И не скучно читать такое? Не нравятся мне все писания. Даже когда учился, то терпеть их не мог. Прочитав такое, ни к чему другому и не притронешься.

— По-твоему так и есть. Но мне хочется знать о жизни Гроунстена. Вплоть до зарождения здесь жизни и до сегодняшнего дня. Мне нужно изучить стратегию правления и понять, что прошлая власть упустила из виду, что провалилась под охотничьим нашествием. Я не прощу себя, если допущу такого. Не прощу, — повторила она, вдруг выпрямляясь, — да и странно, что ты этого не знаешь. Я много рассказывала о своем желании. Да и сложилось так, что возрождение династии пришлось на мое имя. Честно, когда только вступала в их отряды десять лет назад, не думала, что оно обернется для нас успехом. Много же нервов я истратила… — помолчав с минуту, она продолжила, — и знаешь, это отличный урок был.

— И в чем он заключался?

— А в том, что нельзя устраивать что-то в личной жизни, пока у тебя стоит определенная цель. Все к черту покатиться. Если, конечно, цель эта не касается отношений. Связалась я на свою беду и жалею до сих пор. Это же ошибкой молодости называют? — при этом вопросе она улыбнулась, и во взгляде пробежала какая-то игривость.

— Ошибкой молодости?.. Афелиса, ты говоришь, будто бы век свой доживаешь. Молодость, это такое же растяжимое понятие, как и слово «сейчас». Недавно только тридцать второй год минул, а тут, думаешь, закончилась она? Вернее будет сказать «юношество».

— А чем юношество отличается от молодости? — скрестив руки на груди, она пододвинулась к нему.

— Тем, что позднее юношество большинству и удается несколько… наполненным приключениями. Ну, тут уж вопрос характера. А молодым себя может ощущать и старик. Конечно, все не так просто. Это лишь то, как думаю я. Странно прозвучала эта твоя фраза. Все же, и хороших моментов хватило. Ты рассказывала о знакомствах, и их жизнеустройстве в своих кругах.

— Да. И тогда чувствовала себя такие предателем, что и повеситься было не грехом. И не знаю, живы ли те люди, которые все анекдотами нас кормили. Я до сих пор убеждена, что они были подавлены командирами, а те использовали шантаж, как ключ для убийств. Не будь их, и они бы не пошли по головам. Да и хорошие моменты как-то совсем размылись. И остыли. Я не скучаю теперь. Меня полностью отпустила.

— Ты хотела бы увидеться с теми людьми? — спросил Анариэль, неуверенно проговаривая.

— В нынешних обстоятельствах это ни на чтобы не повлияло. Даже не знаю, что я почувствовала бы. Тоску? Может быть. Если бы я с кем-то встретилась те же пять лет назад, то удивилась бы ужасно. Если бы я встретила своих давних друзей, то ничего общего не осталось бы. Взять, к примеру, ту беженку. Она уже выросла, и ей наверняка уже за двадцать. С ребенком разговаривать легче, они откровеннее. Мне не хочется расстраиваться и надо вытерпеть. Что я и делала, сидя за решеткой. Сейчас… мне хочется поскорее закончить с постройкой моста и прочитать сказание об Озапе.

Она схватилась за корешок книги, повертела и вдруг нахмурилась: значит, не так уж и безразличны они ей были. Ладони ее напряглись: вены выступили на руках. Подперев подбородок ладонью, Афелиса пристально вглядывалась в свои ботинки, хоть ничем примечательны они не были. Выветренные воспоминания кольнули, и, несмотря на то, сколько времени ушло на их избавление, память все же болезненно отозвалась. Тот период ее охотничьей жизни сделался темой для шуточного обсуждения, и язык никогда не доходил до самого сокровенного, что случалось с ней. Те люди — сокровище среди гулкой пустоты. Впрочем, Анариэлю она не все рассказала и, даже когда чувства брал власть над ней, не смела Афелиса выдать всех подробностей, которые считала за большим откровением. Никаких случайностей не было — все обдумано. Она нуждалась в том, чтобы высказаться, но всегда, по обычаю, сквернейшую часть оставляла на душе, кажется, разлагающейся от такого сору. Сейчас, сидя с Анариэлем на одной скамье, хотелось уйти: слезы предательски подступали наружу. Она часто моргала, слегка отворачиваясь, стараясь сделать так, чтобы он не застал ее за позором. «Нужно ли сейчас? Это глупость. А плачу я из-за того, что привыкла. Не стоит того… — успокаивала Афелиса себя, — а если заметил? Не осмеет же. Не позволит себе. Знаю это, потому что понятно по его чувствам». Не один раз она замечала в его речи заигрывание, точно кокетство, да и многие его поступки были оправданием симпатии, какой Анариэль загорелся. «Неужели он думает, что я никогда не замечала? Я все видела, просто… просто не могу решиться». Иной раз она думает, что сама нарочно растравляет себе рану, чувствуя в этом какую-то нужду — потребность отчаяния, страданий. Так часто это случалось с душой, много потерявшей. Никакого порядка не было в мыслях: память о прошедшем не угасала, а настоящее пугало. Не могла она открыто заговорить о чувствах, ибо мечтала сперва в них разобраться.